Ради Андрюши

      Утром граф Воронцов, делая гимнастику на балконе, думал, что сегодня необходимо сопроводить Мириам в институт благородных девиц. Так было решено «наверху» для большей безопасности турчанки. По сведениям разведки, её искал Рифат-паша – один из врагов отца Мириам, Адиля-паши.       Институт находился прямо напротив окон Воронцова, и граф поглядывал на жёлтое здание с некоторой робостью. Он также учился в закрытом учебном заведении, где были одни мальчики, сестёр у него не было, поэтому девичий мир был для него terra incognita*. О чём они думают, чем озабочены? Почему жена уехала и не думает возвращаться? «Женщина – вот величайшая загадка! – думал Владимир. – Однако пора».       Мириам, Зейнаб и Воронцов подошли к калитке института. Няньку сторож не пустил, чем вызвал её громкое возмущение, Зейнаб с улицы посылала ему все турецкие ругательства, какие знала.       Воронцов, смущённый и поведением няньки, и самим фактом вторжения в женское царство, прошёл к входной двери, через плечо поторапливая Мириам. Девочка надела своё лучшее платье густого малинового цвета, такие же шальвары и шёлковый светлый хиджаб (головной платок). Зейнаб велела ей сверху накинуть ярко-желтую тряпицу, по турецкому обычаю искажающую формы девичьей фигуры. На взгляд москвичей – редкостное уродство и безвкусица!       От начальницы, Лидии Ивановны Соколовой, ощущалась скрытая угроза. Дама лет сорока с точёной фигурой, с жёсткими тёмными волосами, забранными в небрежную причёску, нависала своим пышным фасадом над посетителями в креслах. Тёмные глаза смотрели требовательно и укоризненно, а ярко-красные полные губы при этом изгибались в улыбке.       Попав в кабинет мадам, полковник почувствовал себя нашкодившим первоклассником. Воронцову хотелось сказать: «Только не вызывайте родителей, Лидия Ивановна!»       Вместо этого приходилось делать хорошую мину, расспрашивать об охране воспитанниц, ссылаться на поручение Великого Князя Константина Николаевича – почётного попечителя института. Лидия Ивановна рассыпалась в уверениях, что всё исполнит в лучшем виде и что не стоит беспокоиться!       Затем начальница повела графа и Мириам в спальню. Мимо процессии то и дело сновали девочки в тёмно-синих, голубых, кофейных платьицах и белых фартуках с пелеринами. Ему казалось, что он никогда столько девиц вместе не видел! А наверное, и не видел…       Чувствуя себя жирафом в Антарктиде, мужчина ступил за порог девичьей спальни. Опытный его глаз отметил: чисто, ничего лишнего, как в казарме, кровати стоят по линеечке, покрывала ровно застелены, но подушки не выровняны по ранжиру…       Классная дама отчитывала девушек, построенных в шеренгу по одному. Да, это были уже не девочки – вполне сформировавшиеся взрослые девицы.       – Вероятно, у вас очень строгие порядки! – сделал граф комплимент начальнице.       – Вы правы! Дисциплина строгая, и девочки не могут покинуть здания института без сопровождения! – подтвердила мадам.       Всё бы ничего, но в это время глаза Воронцова встретились с дерзким взглядом одной из воспитанниц. Ба! Это ведь его ночная гостья! Гм, гм, «не могут покинуть здания», сейчас…       А девица стала возмущаться, что её и её подруг потеснила «дочь врага». Воронцов хотел заступиться за свою подопечную, но начальница его перебила, мол, сами разберёмся, и увела из дортуара, оставив Мириам на съедение классной дамы и новых подруг. Юная турчанка по-прежнему крепко держала в руке обитый кованым железом красно-синий сундучок - единственное своё имущество.       Граф продолжил убеждать Соколову в необходимости тщательной охраны Мириам. Выйдя после разговора из кабинета начальницы, он спускался по лестнице. Взрослая барышня в сером платье с большим белым воротником (графу откуда знать, что она называется пепиньерка?) трезвонила на урок большим колокольчиком. Опаздывающие девчушки мчались в классы.       Мимо Воронцова прошла наверх та дерзкая старшеклассница, открыто разглядывая его огромными серыми глазами, из которых лился на Владимира какой-то неземной свет.       Что-то толкнуло его окликнуть девицу:       – M-lle ! Поскольку мы с вами столкнулись ещё раз, хочу сказать вам, что не стоит судить о ситуации, не разобравшись! - заносчиво произнёс он.       – Не стоит входить в чужой монастырь со своим уставом, граф! – тут же парировала она.       «Мда, ей палец в рот не клади!»       А она продолжала давешние претензии:       – Из-за вашей турчанки мы теперь вынуждены ютиться вчетвером в тесном дортуаре. А она одна? За что такие привилегии?       Воронцов слушал её, опустив голову, как будто и вправду виноват. Он отвечал:       – Сдаётся мне, что для девицы, которая любит посещать чужие дома, Вы слишком требовательны! – и посмотрел на неё в упор.       После пары секунд переглядки она мотнула головой и ответила, всё так же глядя в глаза:       – Мы не знали, что у дома есть хозяин.       Повернулась и пошла. Через несколько ступенек обернулась на графа, который застыл в прежней позе, и добавила с несколько издевательской улыбкой:       – Прошу прощения!       И перекинула ровную светлую косу через плечо. Девушка моментально добежала до верха лестницы и скрылась за углом, а Воронцов всё смотрел ей вослед. Где-то в груди приятно щекотало.       На улице Зейнаб встретила его причитаниями, уверениями в преданности и мольбами не бросать её на улице, но, даже продолжавшиеся до самого дома, они не смогли вывести Владимира из странной задумчивости.       «Ох, пора на фронт, в Ставку!»       За нытьём Зейнаб и своими мыслями полковник не заметил турок, которые следили за его домом, за ним самим и нянькой, за институтом благородных девиц. Вот так в первый раз Воронцов нарушил свой воинский долг ради Софьи Ивановны Горчаковой.       * * *       Турки Мустафа и взрослый сын его Аслан сидели вечером на расписных коврах и подушках в подвале своей кондитерской лавочки, совмещённом со спальней. Раздался резкий стук, и Мустафа полез наверх открывать. Дверь сильно рванули, и в лавку заскочил весь чёрный турок, Рифат-паша, в цивильном костюме и котелке, с тросточкой.       – Ну как, нашли девку? - спросил он и, приложив палец к губам, ссыпался в подвал, увлекая за собой лавочника.       Мустафа и Аслан, оправдываясь, стали объяснять, что Мириам нет в доме Воронцова и что они продолжат наблюдения, ибо возможно, что она спрятана в женское закрытое училище, откуда и куда нет свободного выхода и входа.       – Так тем легче будет там поймать птичку! – воскликнул обрадованно Рифат-паша.       Он давно уже знал Мириам и её родителей. Но из друга семьи он превратился во врага, так как Адиль-паша переметнулся на сторону русских, а Мириам не соглашалась выходить за Рифата замуж, вопреки прежним договорённостям. И её отвезли в Москву, но Рифат-паша надеялся и тут её выследить и украсть. Можно будет одним камнем убить двух птиц**: и Адилю отомстить, и дочерью его завладеть.       - Долго копаетесь! - Рифат сам не заметил, как уничтожил целый поднос рахат-лукума.       На прощанье он пристрожил глупого Мустафу, у которого если есть что ценного – это красная шёлковая феска дорогой старинной работы, семейная реликвия. А шибздику Аслану довольно было сунуть кулак в нос, чтобы он понял, чего от него хочет Рифат.       * * *       Тем временем граф Воронцов отправился в мужской клуб, где был радостно встречен старыми приятелями: Андреем Хованским, генералом Петром Ильичом Шестаковым и др.       Владимир был рад оказаться в сугубо мирной, штатской атмосфере, вернувшись с фронта живым и невредимым. И товарищи хлопали его по плечам, пожимали руку, радуясь за него. Хотя сама обстановка клуба носила некоторые зловещие черты: золотистые обои в скудном освещении свечей, круглые столы для виста, окружённые болельщиками, их огромные тени на стенах и потолке, море разливанное шампанского и коньяка… Вдобавок всё плавало в табачном дыму, напоминая филиал преисподней. Сравнение, увидим вскоре, небезосновательное, судя по тому, какие личн... физиономии встречались в клубе.       Андрей попросил у графа денег взаймы для игры в карты. Воронцов не любил одалживать, но, вернувшись в Москву, немного расслабился (и коньяк тому способствовал), поэтому дал Хованскому на одну ставку. «Смотри, будь осторожнее: ты слишком азартен!» – предупредил он. Вообще, Воронцов обратил внимание на то, что князь Хованский какой-то не такой, как обычно. Но поговорить с приятелем было некогда.       Генерал Шестаков хвастался, что его уже пригласили в институт на благотворительный бал в пользу наших солдат в Болгарии. В институте учится его дочь Катерина. «Ах, да!» – припомнил Воронцов. В последний раз он видел барышню Шестакову лет пять назад, если не больше. Интересно, сколько ей сейчас лет… Впрочем, ему какое дело? Владимиру бы от своей жены отвязаться!       Тем временем Хованский проиграл очередной кон записному клубному шулеру Николаю Маркину, которого никто так и не поймал за руку, и откланялся. А Владимир заказал ещё коньяку.       * * *       Вернувшись домой, Воронцов мужественно выдержал ещё один приступ верноподданничества Зейнаб и лёг спать.       Наутро он, разбирая вчерашнюю почту, нашёл приглашение княгини Алтуфьевой к себе в светский салон. Княгиня Марья Алексеевна была крёстной матерью его жены Нины.       (Да, вот так всё и расписываю, во-первых, для не знающих канона, во-вторых, вы же помните: у меня AU и ООС, надо же ориентироваться и мне, и вам, уважаемые фанаты, что поменялось, а что осталось прежним!)       Мы помним, что светские салоны не входили в сферу интересов полковника и что общение с женщинами не было его сильной стороной. Однако мадам Алтуфьева имела могущественное влияние в обществе, благодаря своим связям, и к ней следовало относиться с почтением. Поэтому граф ответил краткой запиской с благодарностью и подтверждением своего участия в вечере.       * * *       Не устану восхищаться особняком княгини Алтуфьевой: поистине, по своей красоте, роскоши, художественному убранству и исторической ценности розовый одноэтажный дворец не уступал подмосковному Кускову графов Шереметевых! Построенный из дерева, он производил впечатление каменного сооружения. Отделка интерьеров из искусственного мрамора не содержала ни грамма камней. Так же, как у Петра Борисовича, у Марьи Алексеевны были скопированы царскосельские павильоны: Голландский домик, Оранжерея, Эрмитаж и др. Между домом и прудом возвышался египетский обелиск, напоминавший княгине и её гостям Париж, Пляс де ля Конкорд, и завоевания Наполеона. Алтуфьева, не иначе, намекала окружающим на свои высокие амбиции.       Летом приёмы свои она нередко проводила на улице. Но в сентябре уже холодновато и темновато во дворе, поэтому Марья Алексеевна пригласила всех в дом.       – Как удивительно видеть Вас в это время в Москве, граф! – сказала, подавая руку для поцелуя, Марья Алексеевна – стройная и крепкая дама на шестом десятке, облачённая в парчовое платье с большим шлейфом и высоким воротником.       – Я приехал по поручению Великого Князя, княгиня! Вскоре я намерен отправиться обратно в Ставку, – ответил Воронцов.       В том, что он в отпуске по ранению, сам чёрт бы не заставил его признаваться вслух, тем более женщине.       – Константин Николаевич также обещал прибыть сегодня на вечер, – продолжала Алтуфьева. – А я хотела бы Вас представить своей племяннице, княжне Жюли Тишинской.       И, не дожидаясь согласия, подвела его к белокурой красавице, лет 23-х, с карими глазами. Только красота её показалась графу какой-то злой, неискренней.       – Познакомься, Жюли: граф Воронцов, Владимир Сергеевич, первый рыцарь и кавалер княжества Московского. Герой Плевны, - княгиня говорила как мяукала.       На комплименты барышни и её тётушки граф ответил, что слухи о его доблести слишком преувеличены. Княгиня сказала, что оставляет их в обществе друг друга и надеется, что они скучать не будут.       Жюли поведала, что только что прибыла из Петербурга, где провела своё детство и юность. При этом она откровенно кокетливо поглядывала на Воронцова, так что он только сопел носом и думал: чего ей от меня надобно?       Догадливая княжна, всё продолжая делать таинственные пассы кружевным веером, наконец, освободила графа от своего общества, сославшись на желание принять участие в игре, которую затевала молодёжь.       Владимир вернулся в компанию генерала Шестакова и продолжил мужской разговор о войне и политике. Он не замечал, что из-за людской толпы за ним пристально наблюдает ревнивым взором начальница института Лидия Ивановна Соколова.       Тем временем в гостиную вошла княгиня Алтуфьева в сопровождении нового гостя – Великого Князя Константина Николаевича. В тот период Константин Николаевич плотно курировал культурную и политическую жизнь в Москве, заботился о народном просвещении второй столицы.       Крупная его фигура в генеральском мундире с многочисленными орденскими звёздами, казалось, заняла большую часть пространства гостиной. Дамы перед Его Высочеством склонились в реверансах, мужчины кланялись. Он стал поистине центром внимания. Но, поздоровавшись с присутствующими и поцеловав руку хозяйке, он обратился к графу Воронцову.       – Рад приветствовать, граф! Надеюсь, Вы уже выполнили моё поручение?       - Да, Ваше Высочество, мадам Соколова любезно согласилась принять дочь Адиль-паши в свой институт.       - О, пойду засвидетельствую ей своё почтение - это великолепный педагог и организатор. Под её покровительством вашей протеже ничто не угрожает... А что Вы, граф, делаете здесь? Я наслышан, что Вы не любитель салонной жизни!       Великий Князь, глядя на Воронцова голубыми ласковыми глазами, произносил слова с резкой, сердитой интонацией. Воронцов опять смутился.       – Меня привели обстоятельства личного характера, Ваше Императорское Высочество!       – Уж не о разводе ли приехали хлопотать?       Граф был вынужден подтвердить предположение Великого Князя. Тот знал, что у княгини Алтуфьевой репутация как свахи (это она сладила свадьбу Нины и Владимира), так и мастерицы добиться развода для тех пар, кому совместная жизнь не мила.       Его Высочество, оказывается, хорошо помнил все предыдущие разговоры с полковником. Он горячо откликнулся на желание Воронцова развестись: у того семьи с Ниной не получилось, всё давно уже начало расползаться по ниткам…       Константин Николаевич и сам не против был бы расстаться с первой семьёй: у него уже была другая, неофициальная жена, родившая ему двоих детей.       Великий Князь вздохнул:       - Жаль, мне в моём деле княгиня Алтуфьева помочь бессильна! Но и на Вашем месте, граф, я бы не очень надеялся: всё же Ваша жена - её крестница!       Воронцов подумал, что у него несколько другая ситуация… Но вместе с тем неожиданно вспомнил встречу на лестнице с бойкой институткой и свет её глаз, озаривший его…       Княгиня Алтуфьева прервала его мечтания, пригласив всех послушать великолепную певицу из Петербурга.       Великий Князь напомнил, что ждёт Воронцова с рапортом, когда полковник будет готов отбыть в Ставку.       - Слушаюсь, Ваше Высочество, - ответил граф.       Жюли стояла рядом с Воронцовым во время пения Анны Поляковой-Хвостовой. Владимир заметил, какие намекающие взоры кидала на него княжна, когда звучал романс Чайковского:             И больно, и сладко,             Когда, при начале любви,             То сердце забьется украдкой,             То в жилах течет лихорадка,             То жар запылает в крови…       Но он сделал вид, что ничего не понял.