Другие правила

Несколько дней спустя Уютная кальянная "Пески Камара" создавала очень приятное впечатление, как снаружи так и внутри. Затемненные залы, окутанные густыми облаками кальянного дыма. Медленная, тихая музыка. Расслабляющие ароматы. Опьяняющие напитки. Посетители, ищущие отдых от мирского шума и суеты улиц, всегда находили покой в этом месте. Но кальянная представлялась столь тихим и уютным заведением только для тех, кто не имел доступа в приватную зону. В зону, где только немногие избранные могли отдохнуть и душой и телом, зная что все, что произошло в секретных залах кальянной останется в пределах ее стен. Четыре роскошных зала зала пестрили самыми сочными цветами, которые только можно было найти во всем Сарфане. Стены, обитые самыми тончайшими шелками, ласкали взор, мягкие, как пух, ложа дарили утомленным телам расслабление, знойные танцовщицы услаждали желания самых требовательных гостей. Восточные ароматы изысканных трав дурманили, погружая рассудок за пределы границ, установленных разумом. Раскинувшись на цветных подушках в одном из залов, за плотными бархатными шторами, расположился Карун в компании двух своих близких друзей: начальника личной стражи вождя - Кутоса и ординарца стражи Сарфана - Баргени. Потягивая расслабленно трубки от кальянов, они пускали белые кольца дыма, соревнуясь по-ребячески чье кольцо выйдет ровнее и больше. Непринужденная беседа на отвлеченные темы текла плавно и беззаботно, словно и не было ни балауров, ни драконов, ни богов, а мир вращался далеко за пределами их тесной компании в спокойном ритме, без войн и смертей. Но несмотря на безмятежную и расслабляющую атмосферу, на приятный разговор, на хорошую компанию, брови Каруна то и дело хмурились, и он застывал в неподвижной позе, возвращаясь снова и снова мыслями к проблемам, ведомых только ему и накрывшим его жизнь помимо войны с лордами балауров. - Друг мой, - похлопал его по плечу Кутос, - оставь дела, хоть на пару часов отдавшись покою этих стен. Карун вздрогнул, выйдя из настойчивой задумчивости, застывшей на его лице. - Просто задумался, - прошептал вождь, выдыхая густую струю дыма, погружая себя в белое облако. Улыбнувшись хитро, Баргени подмигнул Кутосу и дернув несколько раз скрытый в складках занавесок колокольчик, наклонился к возникшему через несколько секунд прислужнику в строгом черном фраке с белым воротничком. Он шепнул ему на ухо свою важную просьбу и незаметно вложил в ладонь пару золотых кинар. Прислужник махнул головой и исчез. Через несколько минут шторы распахнулись и в образовавшийся проем гордо зашел тот же прислужник. - Госпожа Яали, - торжественно представил он стоящий за шторами женский силуэт. Поклонившись, он тут же вышел, а вместо него в зал вплыла юнийская танцовщица, обернувшись в свои нежно-розовые крылья. Друзья выжидающе уставились на свою гостью. Элегантно поклонившись мужчинам, девушка обвела всех троих взглядом, остановившись на белокуром вожде юнов. Черные глаза ее восторженно заблестили. Махнув ярко рыжей копной волос она закружилась, распахнула крылья и застыла в изящной позе, представ перед троицей в белом струящемся платье, с глубоким разрезом, обнажающим стройные, идеальной формы ноги. Вождь довольно улыбнулся обводя друзей восхищенным взглядом, устроился поудобнее, подкладывая подушки себе под спину и уставился на красивую гибкую юнийку. Музыка, ненавязчиво заполняющая помещение, плавно сменилась на более ритмичную, и зазвучала громче. Подмигнув Каруну, девушка начала свой страстный, будоражащий порочные желания танец. Атмосфера кальянной расслабляла, приятная музыка заполняла волнительной гармонией помещение. Ароматный дым кружил голову, погружая рассудок в состояние расслабления, растекающегося по телу эйфорией. Карун не сводил похотливого взгляда с танцовщицы, совсем не заметив как Кутос с Баргени оставили их вдвоем. Яали кружилась перед вождем юнов в пылком танце, приближаясь к нему с каждым движением все ближе. Она то невзначай касалась его бедром, обтянутым тонким атласом, то случайно роняла ему на колени прозрачную вуаль, то наклонялась нарочито низко, почти обнажая едва укрытые лифом платья, усыпанного драгоценными камнями, два полушария полной груди. Кружась в страстном танце, юнийка увлекала Каруна магией тела, извивающегося словно пустынная змейка на раскаленном песке. Руки сами тянулись к волнительным формам девушки, пальцы скользили по ее плечам, опускаясь к груди, сжимая ласково возбужденные твердые соски под лифом, опускались по животу вниз, ища сквозь складки ткани доступ к телу. Найдя длинный разрез платья, пальцы Каруна устремились к гладкой коже. Обхватывая девушку за ягодицы он силой потянул ее к себе, сажая на колени. Усевшись сверху на белокурого юна Яали наклонилась к его лицу, лаская губами его глаза, щеки, рот, шею, шепча на ухо нежные слова. Запустив в густую рыжую копну волос девушки руки Карун отстранил ее от себя, всматриваясь в черные глаза, которые приобретали отчего-то синий оттенок. Он смотрел в эти глаза, совсем не понимая почему они вдруг стали такими синими и родными. Впившись пальцами в платье юн разодрал его, полностью обнажив красавицу. Под платьем не оказалось ничего кроме роскошного тела и гладкой требующей поцелуев и ласки кожи. Ладони заскользили по ней, наслаждаясь приятными ощущения от прикосновений, плоть отвлекалась на восхитительные формы танцовщицы, дыхание учащалось. Одним резким движением Карун перевернул ее на спину, сев сверху. Небрежно он скидывал с себя одежду, Яали помогала ему, расстегивая спешно ремень на набедренниках и притягивая юна к себе ближе, пытаясь дотянуться до его губ. Разведя широко ноги девушки, Карун навис сверху, рассматривая ее, словно видел в первый раз. В затуманенном взгляде образ юнийки смазывался, уплывал, растворяясь в молочной дымке, затуманенное сознание рисовало совсем другие черты, совсем другой девушки... Пальцы Каруна медленно скользили по складкам половых губ, ища маленький бугорок возбужденной плоти. Найдя, он слегка надавил пальцем на клитор почувствовав как девушка задрожала от ощущений, пронзивших тело сладостью, и начал водить по кругу, смотря как Яали открыв рот задышала глубоко, громко застонав. Сквозь обволакивающий маревом дым от кальяна, глаза ее казалось стали совсем синими, точно чистое небо над Сарфаном... А лицо такое знакомое, совсем не ее... Карун наклонился к ней, нежно целуя в мягкие пухлые губы, пропуская сквозь пальцы ее шелковистые каштановые волосы. Зрение играло в прятки, рисуя перед блондином желанный образ элийки. - Как же ты прекрасна. Теплые ладони девушки сжали член, направляя его в лоно. Одним, медленным движение он погрузился в элийку, прижимая аккуратно к себе, словно фарфоровую статуэтку. Вокруг закружилось помещение, простыни, шторы, дым, в диком экстазе сливаясь в водоворот затягивающий в свой сладострастный омут. Карун застонал протяжно, и начал двигаться, жадно впиваясь в девушку. Яали прижалась к нему. Она плавилась под его разгоряченным телом, чувствуя внутри обжигающую плоть, страстно врывающуюся в ее глубины. Голова кружилась, в груди пекло от яростных ударов заходящегося сердца. Она извивалась под ним, закатывая глаза от удовольствия. Вождь юнов был ее слабостью. Она любила его. Любила как юнийка своего предводителя, как маленькая девочка своего кумира, как взрослая женщина мужчину, желала как возлюбленного и единственного. Зная одновременно как недостижим для нее Карун и как далек, она дарила себя ему, отдаваясь каждый раз как в последний, только глубоко в душе позволяя себе в тайне надеяться что вождь появиться в ее черно-белой жизни снова. - Айрин... - прошептал тихо Карун, смотря затуманенным взором в черные глаза Яали, видя в них искристую синеву глаз элийки. Танцовщица вспыхнула, резким движением вывернулась, скинув с себя Каруна на подушки, и запрыгнула резко сверху. - Айрин? Господин обижает свою покорную рабу, - недоуменно улыбнулась она. Взгляд Каруна прояснился, точно пелена спала с глаз. Он неотрывно смотрел на Яали, размышляя как рыжая, смуглая, черноглазая Яали вдруг предстала ему в виде белокожей голубоглазой, темноволосой Айрин. Резко сев он подхватил девушку за талию, легко стаскивая с себя и усаживая рядом. Потерев виски юн вздохнул глубоко. Даже расслабляясь он не мог отделаться от мыслей о Рин. Нужно было предпринимать что-то срочно. И другая женщина, даже столь желанная и так хорошо знающая его как Яали, не могла решить этой проблемы. Он посмотрел на слегка обиженную, но гораздо больше расстроенную девушку. Она перебирала светло-розовые перышки на своих крыльях, украдкой смотря на вождя. - Прости. Тебя мне обижать совсем не хотелось, - прошептал Карун прижав Яали к себе и целуя ее в лоб, - но мне нужно срочно уйти. Тяжело вздохнув, девушка сдержала дрожащие нотки в голосе и ласково ответила: - Конечно, мой вождь, разве могу я удерживать тебя. Только покорно подчиняться твоей воле. И надеяться, что увижу тебя снова. Карун улыбнулся вымученно, быстро оделся и накинув плащ с глубоким капюшоном покинул "Пески Камара". Он уже принял одно и единственно верное решение. И знал наверняка что будет делать дальше. *** Карун мерил шагами свой кабинет, выжидающе поглядывая на часы, показывающее уже начало третьего ночи. Он принял единственно верное решение для него сейчас и теперь ждал Триниэль для важного разговора, который должен был облегчить его будни, избавив от навязчивого внимания и матери и несносной элийки. Мысленно взмолившись он всем своим существом послал Триниэль просьбу посетить его сегодня. Почувствовав за спиной тихий шорох и наполняющий нос тонкий аромат лаванды, Карун не оборачиваясь сухо поприветствовал Триниэль. - Доброй ночи. - Здравствуй, сын. Я не хотела беспокоить тебя напрасно сегодня, но почувствовала твой зов. К чему такая спешка? - Я согласен, - размеренно и четко проговорил развернувшись Карун. Триниэль вопросительно выгнула бровь, изображая непонимание, но сердце ее заколотилось, в предвкушении услышать от сына то, о чем она так долго лелеяла. - Не совсем понимаю, о чем ты... - Ты согласилась тренировать Айрин, элийскую убийцу. - Я поняла о ком ты сейчас говоришь, - замурлыкала Триниэль, усаживаясь на диван и демонстративно закидывая ногу на ногу. Она старалась изо всех сил скрыть торжествующую улыбку на лице, но, судя по метающему молнии взгляду Каруна, у нее это получалась из рук вон плохо. - Вот только не надо этого надменного взгляда! - выпалил Карун. - Ты тренируешь Айрин, избавляя меня от этого испорченного белокрылого создания. И больше не беспокоишь меня своими столь частыми приходами. Я хочу видеть тебя не чаще двух раз в неделю. Теперь твои условия. - Мои? - улыбнулась Триниэль, накручивая на палец смоляной локон кучерявых волос. - Я много не прошу. Я твоя мать, и больше не желаю что бы ты называл меня по имени, дарованного Айоном. Дарованное самой природой - мне ближе... - Короче, Триниэль. По сути, - грубо перебил ее юн. - Мама, теперь только так. И это мое условие, - торжественно объявила Служительница. Вождь юнов сморщился, удивленно уставившись на мать. - Ты шутишь, мама! - не удержался от ехидства Карун. - Думай как хочешь. Но святым для меня не смей шутить, - строго оборвала шутку сына Триниэль, засверкав чернеющим взглядом. - Кого звать будешь ты в бреду, оказавшись на краю, когда даже боги не услышат твоих молитв, и не один покровитель не долетит до тебя на всех крыльях мира? - она вскочила с дивана, подскочив к замолчавшему сыну. - Я - дарующая жизнь, я - женщина... я - мать. И я заслужила давно уже прощение твое. И знаю, ты простил. Хоть упорно и твердишь обратное. Опустив взгляд Карун сложил руки на груди, оперевшись на свой стол. Он долго молчал, обдумывая слова матери. - Может, ты и права. И я простил тебя. Давно. - Почему же ты молчишь, почему отталкиваешь меня? - ласково спросила Триниэль, чувствуя как тает наконец ледяное сердце сына. - Не знаю. Давай закончим этот разговор, - помахал головой Карун. - Ну хорошо, - вздохнула Служительница, чувствуя несмотря на "не знаю" как легко стало на сердце, наконец. Впервые за долгие века. - Твои слова и ранят, и дарят надежду одновременно. Это больше чем я могла ожидать от тебя. Триниэль опустилась обратно на диван, внимательно рассматривая уставшее лицо сына. В кабинете снова зависла тишина. Только мерцающая свеча, расположившись на рабочем столе, трещала тоскливо, пуская тонкие струйки расплавленного воска. - Тренировки начнем как только твою арестантку выпустят с камарской темницы, - нарушила тишину Триниэль. - Больше она беспокоить тебя не будет, только если не делала это потому что желала не тренировок со мной, а твоего внимания. *** В подземелье Айрин провела ровно семнадцать суток, которых добился для наказания строптивой элийки Раффаэле. Строгий старейшина лично присматривал за исполнением приговора и отсчитывал срок заключения до самой последней секунды. За это время к ней никого не пускали, ни с кем не позволяли общаться, не выпускали на прогулки, не позволяли занять себя хоть чем-нибудь. И даже мерзко звенящие цепи не только не сняли, но и добавили такие же на щиколотки, словно она могла помышлять о побеге из этой клетки, находящейся круглосуточно под пристальным присмотром стражи. Кормили Рин только один раз в день, отвратительной жидкой дрянью, которую она швыряла в мерзкого охранника-верзилу, научившегося уворачиваться от нее всего за каких то пять раз и взявшего за привычку корчить мерзкие гримасы на своем уродливом лице, бессменно упрямо молчаливом - видимо и ему запретили перекидываться с арестанткой даже парой слов. К концу двенадцатого дня заключения Рин решила что скоро сойдет с ума, продолжая голодать она дико истощилась и ослабла. Казалось, и думать было слишком сложно для нее. А подумать было о чем. Сначала она долго ждала отца с нравоучениями. Потом рассчитывала что Карун обязательно вытащит ее из этого ужаса. Потом молилась что бы Вирти смог пробраться сквозь всех охранников, стены, замки, и оковы, что бы перекинуться с ней хотя бы парой слов. Потом решила что дядя Макурид, вернувшись в Камар, обязательно станет ее спасением - ведь несмотря на строгий нрав и любовь к дисциплине, он боготворил свою племянницу, и наверняка не позволил бы ей тут гнить. Но никто так и не удостоил ее своим вниманием. Бродя из стороны в сторону по маленькой темной камере, она гоняла мысли, роящиеся в голове, ища причину своего одиночества и такого странного поведения окружающих. Стало обидно, казалось что все как один забыли про нее, кроме мерзкого охранника, к которому она уже начинала чувствовать некую безумную привязанность. Но вскоре Рин поняла: отсутствие любых посетителей и так и не пришедший поехидничать над нерадивой дочерью отец и есть причина столь строго наказания. Фаметес сам попросил об этом, и даже скорее всего потребовал, наверняка крайне обрадовав старейшину юнов, жаждущего справедливого и самого строго наказания для капризной элийки. Но вскоре все эти душевные метания и терзания стали не важны. Чернота камеры подчинила волю Айрин себе наконец. Сломила ее. Тело словно растаяло, бурная мозговая деятельность сменилась апатией и безразличием. Сначала она перестала считать томительно тянущиеся дни, которые различала только по ежедневным приходам охранника-верзилы с подобием еды. Потом перестала шататься по камере из стороны в сторону, развлекаясь гремящими цепями. А вскоре неподвижно устроилась на единственном предмете мебели в камере - узкой каменной скамейке, совсем отключившись от затхлой ледяной реальности. В конце семнадцатого дня заключения дверь заскрипела, и в камеру вошел не верзила, а посетитель. Девушка не повела даже взгляда, безразличие и слабость, отсутствие реакции на внешние раздражители - стало удобно и приятно ей. Тихо напевая мотив знакомый с детства, она неподвижно лежала на скамье, не обращая внимание на свет, резко ворвавшийся в сумрак камеры. Чья-то рука похлопала ее по щеке, от чего Рин сморщилась и отвернулась к каменной стене, пытаясь спрятать глаза от раздражающего света. Но настырная рука не отставала, и Рин пришлось сощурившись посмотреть на источник раздражения. От сверкающих серых глаз отца мозги элийки невольно встали на место. В груди заколотилось сердце. - Ну, ты надеюсь все хорошо обдумала? Вся спесь сбилась и вижу ты стала кроткая и послушная, не так ли? - Пошел к балаурам, - еле шевеля потрескавшимися губами прошептала Рин, отворачиваясь обратно к стене. Торжествующее лицо родителя хотелось ей сейчас видеть меньше всего. - Дрянь. Вежливости и уважения к старшим не прибавилось, - констатировал элиец, - а жаль. Надеюсь хоть ума побольше стало. Фаметес грубо схватил дочь за плечо, разворачивая к себе. - Вставай, мы возвращаемся домой. - Пошел к балаурам, - промямлила Рин, - я не собираюсь никуда возвращаться. - Давай давай детка, хватит уже. Наигралась. Я сам выбью из тебя твою дурость. Ты будешь теперь под моим личным контролем. - Хрен морока... Но резкий толчок не дал Рин договорить очередную гадость, и грубая рука стащила девушку со скамейки ставя на слабые, подкашивающиеся ноги. - Твоя мать с ума сходит! А ты... - Фаметес было замахнулся отвесить дочери пощечину, но передумал. - О! Что это! Забота нежного родителя? - продолжала ерничать Рин, едва выговаривая слова. Но Фаметес уже не обращал внимания на бормочущую колкости Рин, он позвал охранника, кинувшегося тут же снимать с девушки железные оковы, легко подхватил дочь под руки и вывел с камеры, скинув обузу элийской страже, пришедший с ним и стоящей на выходе из камеры. Бегло посмотрев на свое чадо при более ярком свете, военачальник Элиоса поспешно удалился на запланированную встречу с вождем юнов, предусмотрительно дав указание страже доставить арестантку в Элизиум, в резиденцию военачальника, и временно приставить к ней врача и няньку. *** Проснулась Рин от голосов, доносящихся с открытого окна. Она потянулась, медленно понимая что лежит дома, в своей кровати, мягкой и теплой, уютной и дико удобной! Довольно улыбнувшись себе она вдруг осознала что никогда не ценила удобства своей кровати! А ведь она была прекрасна! - Вот когда начинаешь ценить такие простые вещи - когда лишаешься их, - прошептала она сама себе. Сев в кровати и фокусируя расплывающийся взгляд Рин осматривала комнату вокруг. Рядом на столике стоял поднос с завтраком и кружкой остывшего зеленого чая. Обрадовавшись еще одной простой вещи - нормальной еде, она потянулась к подносу, и только тогда заметила спящую на кресле в углу комнаты женщину. Сердце кольнуло, руки задрожали, в висках застучала кровь. Рин сглотнула. На глаза медленно наворачивались слезы. Чему угодно она могла жестко противостоять, не выказав ни одной своей эмоции, кроме обеспокоенного взгляда этой женщины.