Грань прошлого

– Не-ет! – что есть сил выкрикиваю я, бесполезно надеясь, что это вылетит за границы воспоминаний, и Бити услышит. – Прекратите! Не хочу! Не хочу! – голос срывается, становится пискливым и тонким – не моим, но я продолжаю истошно орать, чувствуя пощипывающие дорожки горячего пота на лице. Как можно было так сглупить? Как можно быть таким идиотом? Теперь ничего не вернуть – память о девушке, которую я люблю больше жизни, просто растворяется. Китнисс станет для меня никем. Осознание этого сваливается на меня огромным камнем и беспощадно задавливает, превращая в жалкую растекшуюся лепёшку. Вездесущий мрак впитывает в себя каждый мой крик, и, поняв, что все бесполезно, я замолкаю, заходясь в тяжелом дыхании, вырывающемся из горла прерывистыми кусками. Уши забиты отголосками собственного ора, сквозь которые начинает пробиваться далекое пиканье больничных аппаратов. И я сдаюсь. Слабо прикрываю глаза, дожидаясь, когда меня настигнет очередное неизбежное воспоминание. Пип. Пип. Пип. В унисон с этими звуками слышаться ускорившиеся удары моего сердца. Пип. Пип. Пип… Замечаю, что пиканье заглушается, а взамен нему свой ритм начинают отбивать странные булькающие звуки, совсем тихие. Вода. Ужасный ливень барабанной дробью тарабанит по толстым стенам пещеры, и я внезапно кривлюсь от пробирающего холода и ноющей боли чуть выше колена. Мрак постепенно рассеивается, слизкими камнями оседает на холодный пол, а мое сердце, кажется, уходит в пятки. Я вспоминаю ощущения, которые окутывали меня в тот момент, когда девушка мечты была так близко. Как же хорошо я это помню, словно было совсем недавно. Тогда, не смотря на потерянные надежды выжить и беспощадную боль, я был счастлив. Рядом она – грязная, уставшая, озябшая, но такая… теплая. Как мне тогда казалось. Сейчас же я абсолютно опустошен. – Я хочу домой, Пит, – жалобно шепчет Китнисс, по самые уши закутанная в спальный мешок. Она крепче прижимается ко мне, надеясь одолжить немного тепла от моего пылающего в лихорадке тела. Чувствую, как вместе с желанной близостью на меня надвигается истерика. Пытаюсь дышать глубже, до дрожи напрягаюсь всем телом, давя в себе нарастающие эмоции, и тихо выдыхаю: – Ты поедешь домой. Обещаю. Китнисс заглядывает в мои покрывшиеся туманом слез глаза и мягко улыбается, даже не догадываясь, какую боль приносит эта улыбка сейчас. – Я хочу прямо сейчас. – Знаешь что, ты сейчас уснешь, и тебе приснится дом, – собравшись духом, шепчу ей на ухо. Слезы неуверенно выскальзывают из моих глаз, спускаясь по разгорячавшим щекам, голос срывается, а в горле начинает першить, – а потом оглянуться не успеешь, как будешь там на самом деле. Идет? – слова, словно годами заученные фразы, сами льются из моих уст. – Идет, – шепчет Китнисс и умиротворенно прикрывает глаза. – Разбуди меня, если надо будет покараулить. Как можно крепче прижимаю девушку к себе, пытаясь уловить каждую нотку ее аромата, будто в последний раз. Я не должен ее отпустить! Не должен! Нет! Нет... – Нет, Китнисс, нет! Не уходи! – я бросаюсь на ее тело и безумно кричу, глотая ручьи соленой влаги. Китнисс сразу же распахивает глаза и начинает нервно успокаивать меня, очевидно решив, что это лихорадка. Я крепко сжимаю ее путами ослабевших рук, утыкаюсь лицом в шею, как испуганный ребенок, и захожусь в рыданиях. Не отпущу. Не отпущу! Вокруг все расплывается и подрагивает, как в страшном сне, и только тонкие пальцы Китнисс, приглаживающие жирные пряди моих волос, и мягкий голос, шепчущий успокаивающие слова, удерживают меня в реальности. Не отпущу! Она останется со мной. Вмиг голос тихнет, и спасительное тепло любимой пропадает. Я подрываюсь на ноги и с разочарованием замечаю лишь темноту. Ненавистную темноту, поглотившую стены нашего убежища. Отпустил. Я безвольно падаю на колени, больно ударившись. Устал. Дико устал бороться, кричать, снова и снова терять любимую. Голова идет кругом, и откуда–то появляется необъяснимое желание отдохнуть, набраться сил, уснуть… даже умереть. Это кажется единственным выходом из липких ниток, опутавших меня паутиной собственной памяти. Жар, как гадкий червь, расползается внутри меня, пульсируя и подёргиваясь, выискивает где-то в глубине и пожирает остатки добрых эмоций. Кажется, что мое измотанное тело по венца наполнили неведомой слизкой жидкостью, заставляющей кашлять и задыхаться. Веки тяжелеют, а кожа горит и словно опухает, не позволяя пошевелиться. Маленький яркий огонек прорезает кромешную темноту, болезненно давя на ослабший разум. Помигивающие щупальца ослепительных лучей подбираются ближе, неся в себе клочья мутного дыма. Невидимые цепи крепко связывают мои ноги, больно подбираются к сердцу, и я с последних сил протягиваю дрожащую руку к комьям прозрачного тумана. Онемевшие пальцы мучительно медленно, дюйм за дюймом, приближаются к таинственной дымке, которая тает в звенящей пустоте. Неприятно затекает рука, а громкое биение сердца, кажется, отпугивает густые клочья. Дышу ртом, болезненно, прерывисто. Неужели Бити решил прервать операцию? Рука зависает в колючем воздухе, а каждая клеточка тела рвется вперед. «Спасибо, Бити, спасибо!» – шепчу пересохшими губами, а потом мои пальцы прикасаются к зловещему туману. Дым охватывает меня с невероятной скоростью, пронзительно шипя и всасываясь в кожу. Только сейчас я понимаю, что это – пережившие мной воспоминания, которые я нещадно пытаюсь выбросить со своей головы. Тук-тук-тук. Мгновенье меня продолжает окружать беспросветная темнота, а дальше… дальше… дальше… Меня резко подрывает с места и захватывает в странный ледяной водоворот, заставляя болезненно зажмуриться. Мрак, липкими щупальцами подбирающийся к лицу, подрывается в быстром кружении, подхватывая меня в безумную карусель. В ушах свистит холодный ветер, легкие забиваются ледяным воздухом, координация движений теряется в пространстве. Ветер плеткой бьет по лицу, оставляя пекущие ожоги, к горлу приступает ком липкой тошноты. Стоит мне открыть глаза и – что за черт? – натыкаюсь на толпы людей, кишащих внизу сцены, как в улье. Поворачиваю голову: светловолосая Эффи вертит в пальцах клочок бумаги, а перед ней два пустых стеклянных шара блестят круглыми боками. Чуть дальше замечаю родное смуглое лицо, обрамленное двумя поблескивающими дорожками на щеках. Ее застеклившиеся серые глаза резко зависают на мне, не позволяют оторваться. Кажется, что темные рельефы радужек увеличиваются, поддергиваются и засасывают в бездну. В голове – шум с примесью странного стука, а серые глаза не отпускают, гипнотизируют. – Ты в порядке? – ее голос вырывает меня из транса, заставляя хорошенько встряхнуть головой, так что шею начинает ломить. Этот голос словно ненастоящий. Механический, синтетический, заполненный странным шипением. Только через мгновенье замечаю, что теперь мы сидим на мягком диванчике, обнимаясь и сплетая сухие пальцы. Я жду, когда спасительное тепло близости с Китнисс окутает тело, согреет, но мне почему-то холодно, до мурашек. Она держит в руке кружку теплого молока, всматриваясь в экран напротив и прижимаясь ближе, как замерзшая кошка. Не успеваю осмотреться, как неожиданный всплеск оваций заставляет содрогнуться, закладывает уши. Удивленно оглядываюсь по сторонам – мы в зале Цезаря, по венца заполненном коктейлем из ярких нарядов капитолийцев. Мои руки по–прежнему обвивают талию Китнисс, только теперь она в легком желтом платье, шелковая ткань которого переминается между моих пальцев. Она старательно прячет глаза, затопленные слезами, и отворачивается от экрана напротив, где теперь показывают… смерть Руты. Сглатываю ком, до сих пор не понимая, что происходит, а шум капитолийцев еще больше выводит из равновесия, раздражает и усиливает головную боль. Я прижимаю Китнисс к себе, утыкаюсь носом в сплетение темных прядей ее волос, безнадежно выхватываю хотя бы частичку аромата, понимая, что снова потеряю. Переливчатые прядки приятно щекочут щёки, и я в беспамятстве зажмуриваю глаза. - Ой-ой-ой, какой конфуз! Волосы Китнисс продолжают лежать на моем лице, а я недовольно кривлюсь от ледяного снега, впивающегося в кожу. Где я? Интервью к Туру Победителей? Китнисс натянуто и фальшиво смеется, тяжело дыша. Чувствую сладость ее губ... И снова водопад темных волос опускается на мое лицо, поглаживая шелковыми завитками. Когда она выворачивается из моих объятий – в шоке застываю на месте. На ее грязном, израненном мелкими царапинами лице, – радостная, но тревожная улыбка, а вокруг зеленеет лес, бережно и заботливо окутывая нас ветвями–руками. Что за черт? Это совсем не похоже на те воспоминания, что были раньше, – лишь жалкие клочки, слившиеся в одну реку, не позволяющие оглянуться, отдохнуть. – Это морник, Пит, – выкрикивает Китнисс мне в лицо, и трудно не заметить странный скрежет сквозь ее голос, – ты умрешь от одной яго… – а дальше слова сливаются в шипение. – Это тебе, – почему-то говорю в ответ. Я сошел с ума? Китнисс принимает из моих рук маленькую жемчужину, играющую лучами солнца на ее ладони. Очередной клочок памяти. В нос ударяет запах моря, и я нелепо и бесстыдно стараюсь уловить ее ласковый взгляд, пока меня не занесло в другое место. Застываю, наслаждаясь секундным блаженством… Беспощадные клешни–руки памяти снова и снова выхватывают меня и перебрасывают во времени. Воспоминания оборачивают меня водоворотом, закидывают в самые дальние уголки сознания, оставляют синяки и царапины где-то внутри, на душе. Стараюсь уловить каждую частичку совершенного образа Китнисс. Тонкие губы, покрасневшие от мороза, сплетенье бледно-желтоватых пальцев, аккуратные ступни, вышагивающие средь трав и веток, капельки веснушек на порозовевших щеках, беспокойное дыхание, разлившееся на моей щеке. Родной голос бесконечно долго звучит в ушах, убаюкивая ласковыми фразами, пугая вскриками и калеча колкими словами. Я запутываюсь в разной Китнисс, не понимая, чего хочу: выбраться из странной непроницаемой сетки, утонуть в любимой, насладиться или рыдать от безысходности – я ведь стремительно теряю ее. Что–то резко пульсирует в виске, вынуждая вскрикнуть. Перед глазами все мутнеет, превращая синее покрывало воды в разноцветную кашу пятен. Я зажмуриваюсь, обессилено сдавливая руками голову. – Ты художник… – звучит вдалеке, и где-то в районе груди что–то колет. – Ты пекарь… – сквозь скрежет в голове сложно разобрать слова. – Любишь… открытыми окнами… – я узнаю этот голос, но не вникаю во фразы, сосредоточившись лишь на жуткой боли, выстукивающей молотом в висках. – Никогда… кладешь… в чай… – от слов, кажется, становится еще больнее. Я извиваюсь и стону, тру ладонями лицо. – …завязываешь шнурки двойным узлом… – я силком разлепляю глаза, пытаясь разглядеть что-то сквозь мутную пленку. Напротив – размазанный силуэт, в котором узнаю Китнисс. Поднимаю отяжелевшую руку и тяну к ней, почти рыдая и задыхаясь. Помоги мне, Китнисс, помоги. Такие знакомые разноцветные пятна заполняют мутное пространство, подбираются к застывшей Китнисс, делают воздух горьким и до невозможности густым. Пытаюсь закричать, царапаю ногтями ладонь протянутой руки, сжимаюсь от сильного давления. Свежий ветер вздымает ее волосы, втягивается в мои легкие, и я чувствую, что постепенно отдаляюсь. От Китнисс. От своих воспоминаний. Навсегда. – Нет! – кричу, что есть мощи, хватаясь руками за густой воздух, – Бити! Пожалуйста, Бити! Остановись! Оста…но…вись. Яркая вспышка освещает бледное лицо Китнисс, которое внезапно оживает, расплываясь в вымученной улыбке. Я постепенно отдаляюсь от своей любимой, подрываясь куда-то вверх. Улыбка Китнисс продолжает виднеться в наползающей темноте, потухая и наполняясь болью. Внезапно тонкие уголки бледных губ вздымаются в ехидном, довольном выражении. Мои страдания приносят ей удовольствие? Я не узнаю ее и уперто прогоняю этот чужой – или все-таки знакомый? – образ из мыслей. Я вымученно выныриваю с темноты, прижимаясь к стерильным простыням. Веки подергиваются в жутком жжении, руки, похоже, привязаны. Из последних сил открываю глаза, щурясь от яркого света белых стен. Дышу часто. Учащенно. Мне больно. Поднимаю свой взгляд вверх, и вижу длинную иглу в миллиметре от кожи. С кончика стекает мутная жидкость. Капитолий. Яд. Пытки. В ужасе выгибаюсь дугой, выкрикивая проклятия. Почему я здесь? Почему? Игла подергивается, сверкая металлическим кончиком, и слегка прокалывает кожу, подбираясь к вене.