Кукушка

Я люблю просыпаться. Прислоняюсь пылающим лбом в холодному кафелю на стене в туалете. Мне хорошо, и пусть весь мир подождёт. И поорёт, и постучит за дверью. Привалившись спиной к двери, сползаю вниз, сажусь на пол, начинаю дрожать, почувствовав как голые ноги соприкасаются с кафелем. Руки шарят по стене, пока пальцы не натыкаются на трубу. Они там и остаются, греясь и неся тепло всему окоченевшему телу. Наверное, так и надо молиться. У меня нет зажигалки. Я потеряла её две недели назад. У меня нет школьной формы, потому что я учусь дома. Я учусь дома, потому что мне противопоказано находиться в обществе сверстников. Раз в две недели я должна навещать Сергея Дмитриевича. У меня нет бабушки. Когда-то была. Я её не помню. Моя семья - голубь Филарет. Мама говорит, что он больной и плешивый. Я люблю сказку о Рыбаке и Рыбке. «В конце концов, у меня есть то, что навсегда останется неизменным». Я стараюсь понимать стихи. Мне нравятся книги и люди. Живу в хаосе с синими шторами. Музыка успокаивает меня. Люди сторонятся. Утро приносит радость. Утром заканчивается сон и начинается... что-то начинается. Я очень люблю просыпаться. Осень. Не холодно. Пощёчина. Не больно. Горячая щека. Щёки всегда горят после ударов. Очень забавно прикладывать к ним холодные руки. Пальцы кажутся жёсткими, словно деревянными, и очень тонкими. Крик. Не обидно. Кричу в ответ. Не приятно. Так появилась новая запись в моей жизненной тетради: "У меня больше нет друзей". Останавливаюсь посреди большой лужи. Внизу - под моими ногами - человечек, совсем как я, только серо-бурый. Долго думаю, что же лучше - тень или человечек в луже. Чтобы коснуться его щеки, наклоняюсь. Моя - горячая. А твоя? Его щека холодная. - Зачем руки мочишь? Замёрзнут ведь совсем, - мама берёт меня за локоть и тянет на себя. Приходится выйти из лужи, - Сапоги все мокрые... Ох, ну что мне с тобой делать... Вздыхает. Поправляет на плече синюю сумку и поворачивается лицом к парку. Напоследок я успела помахать рукой человечку в луже. Я ещё увижу его. Сергей Дмитриевич - это большое красное кресло, укрытое пледом до подлокотников. Над пледом - руки, живот, грудь, шея и лицо. Когда я навещаю Сергея Дмитриевича, мама уходит, оставляя меня с ним наедине. Я могу рассказывать всё-всё. Мне можно называть его дядей. Когда мы заходим в комнату, там пахнет травой. Я тащу свой стул от стены, сажусь напротив дяди и жду. Он должен спросить, как у меня дела, но не спрашивает. - Не замёрзла? Может, чаю? - наконец, вопрос прозвучал. Чаю я не хочу, поэтому мотаю головой, - Что ж, тогда, может быть, захочешь рассказать мне, как прошли эти две недели? Как твои дела? - У меня нет друзей, - начинаю я, глядя на рябую красную шею дяди, - Но зато теперь есть Андерсен. - Это фамилия? - Это имя. - Расскажешь мне о нём? Некоторое время я молчу. Сергей Дмитриевич не торопит, тоже молчит. - Не помню, когда он пришёл. Наверное, мама пригласила. Он просто стал приходить к нам домой. Его зовут Кристиан. Или Христиан. Поэтому одноклассники зовут его Андерсен. Я тоже его так зову. - Андерсен добрый? Он нравится тебе? - Да. Он добрый. После этого мы молчим. Целый час. Потом приходит мама, я возвращаю стул на место. - Подожди в подъезде, хорошо? - мама целует меня в лоб и подталкивает к двери. Стены подъезда исписаны разными словами, а на подоконниках чёрные пятна. Как будто чихнул домовой. В окно видно парк, детей, карусели и половику баскетбольной площадки. Я хочу когда-нибудь поиграть в баскетбол. Сапоги промокли и хлюпают. Они розовые. Я смотрю на свои шагающие ноги. Филарет копошится под свитером. Андерсен идёт рядом. Снова захожу в лужу, останавливаюсь посередине. Человечек не изменился, только теперь он без шапки. - Андерсен, а в луже душа живёт? - Это отражение, - он суёт в рот сигарету, но не закуривает. Он просил никому не говорить, что он курит, - Хотя, я лично душу не видел никогда. А если и видел - вряд ли понял, что это именно она. Так что может ты и права. Наконец щёлкает зажигалкой и подносит крошечный огонь к концу сигареты, прикрывая ладонью от ветра. Дым льётся из носа тонкой струйкой. Он похож на спящего дракона. - Я вернулась, - хлопает дверь в прихожей, - Дети, вы дома? - Мы тут, - отвечает Андерсен, переставляя свою пешку на клетку. Я учусь играть в шахматы. Я учусь играть в карты. Я учусь варить пельмени в чайнике и жарить сосиски. Филарет нахохлился на подоконнике. - Голуби - злые птицы, - говорит Андерсен, собирая фигуры и убирая в шкаф. - Почему? - Единственные птицы, убивающие своих за еду. Истинно городские жители... Я молчу. Филарет молчит. Мы молча прощаем Андерсена за бестактность. Крыша усеяна бычками. Крыша усеяна бычками и фантиками от жвачки. Отсюда не видно города, улиц, отсюда видно дома, возвышающиеся и оставляющие совсем мало неба. Я мечтаю о настоящих крышах. О тех, с которых прыгают суицидники. - Через неделю экзамен. Я сдаю экзамены в школе. Я прихожу в школу и пишу на листочках правильные ответы. Я прихожу к учителям и отвечаю на вопросы. Я получаю оценки. Чертовски много курит. Андерсен прокурен до сердцевины, дым не удерживается внутри и начинает клубиться в его зрачках. У него мутные зрачки. У него огромные зрачки. - Ты готовишься? - Да. - На кого поступать собираешься? Говорит так, словно я куда-то собираюсь поступать. Говорит так, словно у меня много времени. Говорит так, словно ему интересно. Я смотрю на мир вокруг. На идеальный мир. Идеальный - потому что другого нет. Он один единственный. Безупречный. Всё здесь неправильно, всё против людей. Небо голубое. Ярко-голубое. Осень отступает перед ТАКИМ небом. Надо бы проведать свою душу. Поднимаюсь, стряхиваю с куртки бычки. Андерсен тоже встаёт. Не верю в происходящее. Не верю и не хочу верить. Не выношу этот асфальт. Моей лужи нет. Моя душа высохла, пропала. Человечек с холодными щеками больше не смотрит на небо и на меня. Андерсен чуть не падает, когда я бросаюсь ему на шею. Он удивлённо кряхтит, пытаясь удержать равновесие и отцепить меня от себя. Он пытается понять смысл бесконечного потока моих слов. И у него получается. Что бы он ни делал, у него всегда всё получается. Меня за руку подводят к зеркалу и тычут пальцем в отражение. Я смотрю. Моя душа стала цветной, серо-бурые цвета сменились яркими и сочными. Как в магазине игрушек. Я люблю чудеса. Я верю в них. Я протягиваю руку и касаюсь щеки человечка в зеркале. Холодная. Это он. - Ну как дела? - красное лицо дяди мутно улыбается, - Расскажешь? Я снова седлаю свой стул. И снова отвечаю на вопрос. - У меня есть душа. Он смеётся. - Я люблю смотреть в зеркало. - Собой любуешься? - продолжает посмеиваться. - Нет. Своей душой. Смех обрывается. - Что? - Я люблю того, кто внутри. У него холодные щёки, он яркий и больше не высыхает. - Тебе нравится твоё отражение? - Да, Андерсен тоже говорит, что это отражение. - Расскажи мне ещё об Андерсене? - Он учится в школе, у него скоро выпускной экзамен. Он учит меня играть в шахматы. - Он тебе рассказывает о школе? - Нет. Пинаю розовым сапогом бордюр. На скамейке рядом устроилась целая компания подростков. Все - ровесники Андерсена, все - его одноклассники. Он и сам здесь, рассказывает какой-то анекдот, активно жестикулируя и периодически подмигивая мне. Он не хочет, чтобы я боялась. Он не хочет, чтобы я жила как раньше. Он хочет всё изменить, двинуть колесо, перевернуть страницу. И не только для меня - он собирается менять мир. Он не хочет жить в безупречном мире. - Будешь? - спрашивает кто-то из компании, протягивая мне пачку сигарет. - Ей нельзя, запалят сразу, - отвечает Андерсен. Смотрит на меня в упор. Потом отворачивается и смеётся над чьей-то шуткой. - Я вернулась, - слышен хлопок двери в прихожей, - Дети, вы дома? - Мы тут, - откликается Андерсен, - Извини, продолжай, - обращается он ко мне. Я продолжаю читать "Обломова". Вслух. - Хорошо. - Друзья не появились? - Появились. - Расскажи мне о них? - Они одноклассники Андерсена. Их пятеро - две девушки, три парня. - Андерсен тебя с ними познакомил? - Да. Я стою на крыше школы. Здесь много неба. Так много, что приходится быть внимательным, а то улетишь. Я сдала экзамен по биологии. Небо. Небо. Давайте летать. Андерсен закуривает. Я говорила, он хочет изменить этот безупречный мир. Перевернуть его, выпотрошить, вывернуть наизнанку, набить чем-то другим и зашить мелкими стежками. Я попросила только оставить мне небо. Я только мечтаю о крышах. Настоящих, с которых прыгают суицидники. Я только хочу задержаться здесь, в мире, где ты чужой и некрасивый, где переплелись твои пальцы с горячими струями воды, где ты остаёшься годами, потому что что-то потерял. И казалось бы, такого у тебя ещё много, можно идти дальше и забыть, но упрямство... И любопытство. И "Ну ещё пять минуточек"... Так и сходят с ума. И ты не просишь ни о чём - потому что не представляешь, о чём надо просить. Ты сидишь на камнях мостовых или охотишься за снами по чужим крышам. Ты смотришь на дождь и мечтаешь быть им - падать с головокружительной высоты, разбиваться, но продолжать падать целым, покрыть город целиком, просочиться в каждую щель и трещину, услышать каждую мысль. Но ты не дождь. Сидишь на своём подоконнике, скользя взглядом по голубиным крыльям, узнаёшь голоса на улице и не замечаешь, как кофе покидает чашку и растекается по твоим коленям, пытаясь согреть голые ноги. Я хочу только остаться здесь ненадолго. - Вот, держи, за успешную сдачу экзамена, - он протягивает мне шнурок, на котором болтается металлическая кругляшка. Кругляшка из двух створок и петлей. Подцепляю ногтем одну створку, открываю кругляшку. Оттуда на меня смотрит душа. Дотрагиваюсь пальцем. Холодная. Роюсь в карманах, извлекаю на свет брелок - плюшевого медведя, найденного мной в парке. Размером с половику ладони. Медведь жёлтый. Медведь с красным бантом на шее. Он грязный. - Тогда это тебе за успешную сдачу, - протягиваю игрушку Андерсену. Тот кивает и убирает её в карман. Потеряет. Скоро потеряет. Даже не вспомнит. - Поиграем? - Андерсен крутит на указательном пальце баскетбольный мяч. Рядом вся его компания призывно машет мне руками. До позднего вечера не смолкают стук мяча об асфальт и дребезжание щита с кольцом. Я выиграла партию. В первый раз. На лице Андерсена улыбка. Это - его триумф. Он научил, у него получилось. Что бы он не делал, у него всегда всё получается. - Знаешь, что нам сегодня рассказал историк? - он затягивается и выпускает дым из носа тонкими струйками. Он похож на дракона. - Что если посмотреть в глаза рядом находящемуся - можно увидеть Бога, а если в глаза своему отражению - то Дьявола. Я улыбаюсь. Теперь у моей души даже есть имя. И она больше не высыхала. - Спасибо. - Не за что, - дым. Под свитером копошится Филарет. Идёт дождь. Я тоже иду, глядя себе под ноги. Я улыбаюсь человечкам. Я улыбаюсь отражению неба. Я улыбаюсь, потому что я счастливый человек. Стуча мячом по асфальту, останавливаюсь у трёхочковой линии. Прыгаю вверх. Словно хочу задеть небо. Бросок. Дребезжание щита. - Яху! - орёт Андерсен и вешается на меня, а вместе с ним - и другие члены команды. Подошла команда противника, тоже смеясь и поздравляя меня. Андерсен и его компания хлопали по плечам меня и друг друга, смеялись, перебрасывались шутками и язвительными замечаниями, обсуждали игру. И я обсуждаю с ними. И я понимаю, что это моя компания. У них небо в зрачках отражается. И дома. - Расскажи, как прошли эти две недели? Снова этот вопрос. Почему он задаёт его? Почему ему интересно? - Почему вам интересно? - Я интересуюсь твоей жизнью, волнуюсь. Я хочу, чтобы у тебя всё было хорошо. - У меня всё хорошо. Я ничего ему не рассказываю. Всё происходящее со мной - это слишком моё, слишком ценное, чтобы открывать чужим. Он - самый чужой из всех. Задаёт вопросов больше, чем другие, получает ответы на все, но ничего не знает. После этого мама задерживается у него дольше обычного. Я разглядываю половинку баскетбольной площадки в окно. - Сыграем? - Андерсен нетерпеливо стучит мячом, выкидывая различные коленца. Разумеется, сыграем. И снова шум. И снова что-то тёплое льётся по рукам, ногам, делает оборот вокруг желудка, подходит к горлу и вырывается, словно дым из пасти дракона. Я смеюсь и кричу со всеми. Я любуюсь своей компанией. - Как прошёл твой день? На этот раз вопрос от мамы. - Хорошо. - Милая, что-то случилось? У тебя неприятности? Внутри всё холодеет. - Нет. Холоднее и холоднее. - Расскажи, я ведь родной тебе человек. - Всё хорошо. Холоднее. - Не скрывай ничего, я твоя мама. Покрывается коркой льда. - Ты мне не доверяешь? - Доверяю. Я не доверяю тебе. Ты ведь не умеешь хранить сокровища. - Я могу помочь. Я не стану лезть тебе в душу. Если бы ты умела хранить сокровища, сейчас папа отговорил бы тебя лезть мне в душу. Я сижу на полу в ванной. Горло саднит от крика. Завтра буду хрипеть В комнате плачет мама. В комнате нахохлился Филарет. В комнате открытая форточка. В голове крутятся ругательства. Мои, мамины. Крутятся. Вращаются, как планеты Солнечной Системы. Вращаются не хаотично, а в логическом порядке. - Ну, расскажешь мне, как твои дела? Он устало вздыхает. Он смотрит на меня с яростью, с явным укором. Он больше не видит во мне свою работу, не видит человека. Я мгновенно превратилась в объект для осуждения. - Не расскажу. - Почему ты поссорилась с мамой? - Почему вы спрашиваете? - Что с тобой? Ты была совсем не такой. - Разве люди не меняются? - Обычно этому есть причина. Я хочу узнать её. - Зачем? - Чтобы помочь тебе стать прежней. Доброй и милой девочкой, - новый вздох. Он тоже хочет меня поменять? - Ты тоже хочешь меня поменять? - Нет, я хочу вернуть... - Не сможешь. Можешь дальше менять, наклеивая на лоб одну надпись поверх другой. И ведь ни одну из них уже не сдерёшь. Я ничего ему не рассказываю. Мама не приходит за мной. Домой я иду одна. - Будешь играть? Мутные зрачки изучают моё лицо. Глаза светятся по краю радужки. - Давай. Трёхочковые, данки, пассы. Много попаданий, много промахов. Много криков - ликующих и разочарованных. Обратно возвращаемся всей компанией. И я улыбаюсь снова и снова. Я любуюсь лицами вокруг. Это прекрасные лица - все до единого. - Где ты так долго шаталась?! Я чуть с ума не сошла! - встречает меня пощёчина, - Засранка, ты вообще обо мне подумала? Я молча таращусь на своё отражение в её зрачках. Кто это? - Да что ж с тобой творится-то? Была же замечательным ребёнком! Остаток вечера я сижу в ванной и думаю. Я думаю о том, что раньше её не было. Раньше её не было, а теперь она появилась. С криком. С руганью. Она так хотела появиться. - Сегодня будем играть? Это мой вопрос. - Извини, - закуривает, - Дела с родителями. Как-нибудь в другой раз, ладно? Мы играем сегодня без Андерсена. Дёргаю ручку. Дверь заперта снаружи. Шарю везде в поисках ключа. Нет нигде. Взаперти весь день. По возвращении мама кладёт руку мне на голову. - Милая, тебе придётся немного побыть тут. Это ненадолго. - Ладно. Мы помирились? - Милая, тебе придётся немного поскучать в одиночестве. У Христиана дела, он придёт, как только закончит. - Ладно. За окнами шумно. Шумят и мелькают фарами машины, дорога полнится гудением и яркими вспышками. Рябит в глазах. Раздражают. Филарет сидит в углу. Филарет больше ничего не ест. Он много пьёт. Скоро последний экзамен в этом году. Готовлюсь, больше заняться нечем. В шкафу покрывается пылью коробка с шахматными фигурами. Я стою на крыше школы. Я вижу много неба. Оно серое, подёрнутое дымом. - Ну наконец-то, - закуривает, - Я уж думал, больше не увидимся. На его запястье болтается медведь. Жёлтый медведь с красным бантом на шее. Грязный. Давайте летать. Я только хочу ещё задержаться здесь. Я только мечтаю о настоящих крышах. - Вот, смотри. Он протягивает мне картонный прямоугольник чёрного цвета. Витиеватыми голубыми буквами чуть поблёскивает надпись:

"Клин Сергей Дмитриевич гипнолог, психотерапевт

Ниже - номер и адрес. - Мы ещё поиграем? - Кто знает... - он затягивается и выпускает дым через нос тонкой струйкой. Похож на дракона. - Ну, как сдала? - улыбается и снимает с меня шапку. - Почему мне нельзя никуда ходить одной? Её глаза становятся колючими. - Почему ты меня запираешь? Холодеет все вокруг. Ковёр покрывается инеем, на окнах морозные узоры. По стенам медленно ползёт лёд. - Почему Андерсен не приходит? Ниже точки нуля. Ниже точки невозврата. Ниже точки кипения нервов. - У него дела. Мир уходит. Ноги не чувствуют опоры, я болтаюсь в беспространственном холоде материнской любви. - Ты врёшь. Вы любите землянику? В детстве я собирала землянику в деревне. Я собирала её с бабушкой и папой. Мы ели её и пачкались соком. Любите собирать землянику с бабушкой и папой? Я лежу, глядя в потолок. Я смотрю в потолок и думаю о колючих глазах. Я думаю, что эти глаза не будут сегодня плакать. Горло саднит от крика. Утром нет Филарета. Ни пёрышка, ни соринки, ни кормушки, ни единого зернышка. - Где Филарет? - Он больной. - Где он? - Не знаю. - Где он? - Я выпустила его. Пускай полетает на свободе. Он не сможет летать на свободе. Он даже ходить не сможет. Прислоняюсь пылающим лбом в холодному кафелю на стене в туалете. Привалившись спиной к двери, сползаю вниз, сажусь на пол. Начинаю дрожать, почувствовав как голые ноги соприкасаются с кафелем. Руки шарят по стене, пока пальцы не натыкаются на трубу. Они там и остаются, греясь и неся тепло всему окоченевшему телу. Наверное, так и надо молиться Наверное, я ещё могу молиться. Засовываю указательный палец в рот, грызу ноготь. Под моими ногтями кровь. Под моими ногтями свежая кровь. У меня воруют самое ценное. Я даже не могу защищать это. Потому что не успеваю проснуться. Под моими ногтями кровь моей матери. Из-за двери доносятся голоса. Дверь открывается, заходят трое. Хорошо что ванная такая просторная. Сергей Дмитриевич. Только кресла и пледа нет, а вместо них - две ноги, две чёрные брючины, два ботинка. Что с ним сделали... Он больше не тот. Разве люди не меняются? - Привет. Меня зовут Александр Сергеевич, - говорит один из пришедших, присаживаясь передо мной на корточки. Я киваю, рассматривая его лицо. - Пойдём. Я хочу поговорить с тобой. Говорит так, словно я - один из его компании. Говорит так, словно мы знаем одну тайну. И надо бы её обсудить... Я встаю, Александр Сергеевич обнимает меня за плечи и улыбается. Я смотрю на своё отражение в его прямоугольных очках. Я надеваю куртку и розовые сапоги. Когда мы выходим из квартиры, волосы у меня на затылке покрываются льдом под единственным во всём мире колючим взглядом. Взглядом женщины с четырьмя глубокими царапинами на щеке. Как-то всё странно. Мир изменился до неузнаваемости. Больше нет неба. Никакого. Нигде. Крыши остались где-то за стенами. Баскетбольная площадка поселилась в так и не оттаявшем затылке. Я вспоминаю Филарета. Я думаю о том, что он не может ходить и летать. Он не ест, но постоянно хочет пить. Я думаю о том, что он пьёт из лужи, в которой живёт моя душа. И я улыбаюсь, потому что я счастливый человек. Я вспоминаю глаза всех пятерых членов моей компании. Что я увижу, глядя в глаза отражению стоящего рядом человека? Забыла спросить Андерсена об этом. Никто бы не догадался, что стало с миром. И я бы не догадалась, если бы точно не знала - его изменил Андерсен. Перевернул, выпотрошил, вывернул наизнанку, набил чем-то другим... Но некому теперь зашить мелкими стежками. И небо, и крыши, и площадка, и лужи, и школа, и мама, и время - всё высыпается из мира, падает в холодную беспространственность. Я не хочу жить в мире, из которого высыпалось небо. Я не хочу оставаться там, где нет крыш. Я люблю свои сны. Никто не знает, но на самом деле Филарет - это я. Потому что он пил из лужи. Потому что моя семья - голубь Филарет. Потому что я - самая злая птица. Истинно городской житель. Я летаю над городом в дождь. Летаю над городом и не вижу своего отражения в лужах Летаю над городом, где слышен стук мяча об асфальт. Я не люблю просыпаться. Заберите у меня эти моменты. Так появилась новая запись в моей жизненной тетради: "Потерялся рассудок. Нашедшему просьба немедленно утилизировать, не оставив следов. И кануть в небытие на веки вечные". Всегда Ваш и с искренней любовью, Филарет.