In 13 hours they'll be Laying flowers On my life, it's over tonight I'm not messing no I Need your blessing And your promise to live free Please do it for me (24, Jem)
Это место мне совершенно точно незнакомо. Зал в викторианском стиле, торжественно-величественный. Я огляделась – вокруг ни души. Хотя, стоп. Из-за резной колонны показалась целая процессия – прекрасные дамы в изысканных нарядах не то раннего Ренессанса, не то Высокого Средневековья; двигающиеся легким, невесомо-танцующим шагом. Все они невероятно красивы издалека: изящный стан, обвитый роскошными тканями; плавные движения; лица с правильными чертами. Все они кажутся статуями, вышедшими из-под резца талантливого скульптора, вдруг ожившими и сошедшими с постаментов. Кружась в каком-то одним им ведомом танце, эти богини приближались ко мне. Но почему же я ощущаю лишь отвращение и ужас? Одна из девушек отделяется от общей массы, уверенно идет ко мне... Ее безупречное лицо закрыто легкой черной вуалью, но даже сквозь нее я вижу взгляд – жестокий, полный алчности и злобы. – Не бойся меня, Митци Хант, – ее голос с игриво-обольстительной хрипотцой, медово-тягучий, обволакивающе-шелестящий, завораживает, – иди же к нам. Я непроизвольно делаю шаг назад. Незнакомка единым слитным движением оказывается рядом со мной; лицо ее в нескольких дюймах от моего. Она медленно откидывает вуаль и…улыбается? Только сейчас я замечаю неестественно бледную кожу, едва заметные круги под бездонными омутами черных глаз, тонкие бескровные губы, сложившиеся в хищную ухмылку. – Кто ты такая? Ты, – мой голос срывается, – ты смерть? – Ну что ты, Митци. Я вовсе не смерть, – от ее сухого смешка мне становится жутко, – меня зовут Глиобластомой. Она указывает на девушку у колонны, облаченную в длинное струящееся белое платье, чем-то похожую на утопленницу Офелию. – Вот та дама, у колонны – Лейкемия. А вон там ее кузина – Лимфома. Дальше – Саркома и Меланома… К горлу подступает тошнота, я пытаюсь отвернуться, не смотреть на инфернальных красавиц. – Не бойся меня, Митци. Скоро ты сдашься, вот увидишь. Из наших объятий трудно вырваться, – в голосе моей мучительницы проступают издевательские нотки, – скоро ты поймешь. Я сдерживаю рвущийся крик ужаса и… просыпаюсь. Ну конечно, это все сон. Часы отщелкивают пять. Уже утро. Я не помню, как задремала вчера. Как бы я хотела, чтобы ссора с Джеком мне тоже приснилась.***
Сил едва хватило на то, чтобы добрести до кухни и сварить кофе. Я чувствовала невероятную растерянность и опустошенность одновременно. Мы с Джеком никогда не ссорились до этого, даже по мелочам. А теперь… Свою гитару он просто обожал, я порой даже устраивала шутливые сцены ревности. Инструмент, который он купил десятилетним мальчишкой, грезящим о славе Pink Floyd, The Who, заокеанских The Doors или Vanilla Fudge. Часто наши вечера проходили под неспешный перебор струн и негромкий напев Джека…Мне стало совсем тошно. Настолько потерянной я себя ощущала лишь однажды в жизни. Мне было лет девять или десять, когда я захотела погулять по окрестностям. В приюте это, конечно, не поощряли, но и не запрещали, отлично понимая подростковую психологию. Наложи они вето на мои променады (которые, в общем-то, не заводили меня дальше четырех-пяти миль от приюта) – и я бы просто-напросто убежала. А так – мне было позволено невозбранно исследовать близлежащие холмы. Я с удовольствием уходила подальше от суеты, садилась под раскидистым деревом, и мечтала. Обо всем подряд – о красивых вещах и взрослой жизни, о замужестве и детях, о прекрасном принце, и о своих родителях… Всего и не упомнишь. Для меня было благословением побыть наедине с собой, вдалеке от реального мира. Только я и мои сладкие грезы. Это было еще до Джека… Но в один из дней я настолько погрузилась в мир иллюзий, что не заметила тумана. Я разом потеряла дорогу домой. Кругом была только белая мгла, и ничего больше. Знакомые места разом преобразились, я не узнавала ландшафты. Пробродив около часа, я с трудом сумела вернуться под то дерево, под которым сидела. Мне ничего не оставалось, как осознать собственную беспомощность, и расплакаться. Так я и просидела, до тех пор, пока в приюте меня не хватились и не отправились искать. Не знаю, сколько мне пришлось там просидеть. Время для меня словно остановилось. Я ревела белугой не от страха, а от ощущения собственной беспомощности. В этом мире я рано усвоила простую истину – полагаться надо только на себя, никто тебе не поможет. Но тогда… Я начисто потеряла контроль над ситуацией, и позволила себе плакать. С тех времен я приобрела стойкую нелюбовь к туманной погоде, и панический страх снова оказаться беззащитной перед обстоятельствами.***
Джек…Он был для меня всем. В прямом смысле этого слова. С самого первого дня нашего знакомства он делал все, чтобы оградить меня от проблем насущных. Он был моей опорой, моей поддержкой; воздухом, которым я дышала. Знаю, звучит будто строчка из слезливого дамского романа. Тем хуже для меня. Что такое - осознать свою любовь? Наверное, это дано не всякому. Когда наступил момент понимания, что пропади вся цивилизация, все человечество с лица земли – мне было бы плевать? Что важен мне один-единственный, конкретный человек, за которого я готова и в огонь, и в воду? Он не похож на героев женских романов, согласна. Но для меня он идеал. В современном мире стыдятся проявлений чувств, легко подменяют понятия, безжалостно смешивая их. Желание стало влюбленностью, похоть – нежностью… Какой смысл говорить громкие слова о любви, если от нее через двадцать лет от нее ничего не останется, разве что осадок стыдливой неловкости? Если о мужчине вспоминать потом пряча глаза, со смущенной усмешкой и краснеть от одной мысли о том, что… Выдержит ли моя любовь испытание железом, огнем и временем? Как страшно и горько любить теперь, когда я знаю, как выглядит настоящая любовь, чем она дышит и какими словами говорит! Как страшно понимать, что жизнь твоя может оборваться, еще не начавшись. Как стыдно любить, зная, что не справишься с любовью. Как больно любить, зная, что этому может прийти конец! Но… значит ли это, что от любви нужно отказаться?