Теперь ты видишь?

Я чувствовала, что мало помалу теряю себя. Словно капельками воды с меня стекало веселье и радость, улыбка и смех, и меня тянуло всё сильнее и сильнее к земле, прижимало, било о землю, словно сорванный с дерева лист. Было страшно и жутко. Словно я в собственной голове - только гостья, при том такая же не уместная, как девочка с золотистыми кудряшками и в розовом платье во дворе полуразрушенного здания. Я даже толком и не понимаю, как я принимала решения, придумывала, куда идти и что делать. Наугад? По чьему-то плану? Я не знаю. Я знаю только одно: я больше не могу так. Гнетущую атмосферу в доме дополняло и то, что совершенно не хотелось открывать рот и что-то говорить, да при том не мне одной. Квартиру наполнила звенящая, наэлектризованная тишина, которая только и ждала, чтобы раскрутиться вихрем вокруг кого-то и рассыпаться молниями скандала или истерики. Но этим кем-то не могла стать я. Слишком уж меня захлестнула апатия. Через неделю мама уже спокойно ходила, ни на что не опираясь и ничего не боясь, а это значило, что мне пора обратно в общежитие. Почему-то, хотелось сказать, что мне пора домой, это нежилое, несмотря на население в размере четырёх человек, пространство я домом назвать не могла. Ночью, а мы запланировали отъезд на утро, пришёл Виктор. Вместе с Бэном, судя по шумному дыханию снаружи. Они постучались, а я так отвыкла говорить, что просто взяла листок, написала на нём "Уходите" и просунула его между дверью и полом в щёлку. - Значит, я прав и что-то действительно, не так. Ну и что же? Давай, поплачься. Тебе же становится легче от бессмысленного рёва? - Глумились с той стороны двери. Я села под дверью, он вернул листок мне моим же методом, а я упрямо выпихнула его обратно. - Ну и зачем мне эта бумажка? - А я в ответ молчу. Я и рта не открою сегодня. Что-то подсказывало, что если я что-то скажу, то это будет моя большущая ошибка. - Не говоришь со мной? - Голос по ту сторону двери вдруг смягчился и перестал сочиться ядом. - Ну же, что случилось? На вернувшемся в мои руки листке уже с некоторым раздражением я упрямо написала: Не твоего ума дело, убирайся - О, на "ты"? И чем же я заслужил такое повышение? Неужто, втрескалась в меня? Я долго думала, чтобы ему такого ответить в его стиле, задыхаясь от злобы и обиды. На ум пришло только одно: Я всё слышала - Всё, это что? - Кажется, он начал понимать. Всё - это всё. Какая же я и вправду глупая и наивная. - Наташ... - он задохнулся, словно хотел сказать сто слов разом. А у меня всё встало на свои места. Когда он мне начал нравиться, чем, насколько. И, что самое прискорбное, это из меня уже не выгнать. - Поскольку ты слышала подобие моей исповеди, могу я просить тебя приоткрыть завесу твоей души?

Настали дни, к которым я не был готов. Мой цинизм не позволял мне быть готовым к подобному. Только когда она стала замкнутой, равнодушной и апатичной, я заметил, какой она раньше была весёлой и улыбчивой. Её было так просто смутить, что отказать себе в подобном было невозможно. Пусть я и не видел румянца на её щеках, но я слышал, как дрожал от смущения её голос. И мне было так забавно. Я никогда не думал, что такие люди ещё остались. Такие наивные, светлые, открытые всему миру. И вот в ней что-то сломалось. Я смотрел и не верил. Она больше не жалела меня, не уделяла мне внимания, не притаптывала невзначай и не подсказывала шепотом, где стоит этот треклятый комод в коридоре, о который я себе уже весь бок отбил. Меня это раньше бесило, но не сейчас. Сейчас мне... хотелось этого? Меня самого тошнило от подобных мыслей, или мне хотелось верить в то, что меня от них тошнит, мол, как просто я могу отказаться от чувств. Я думал, что всё пройдёт, они, подростки, всегда так. Я не помню, в школе она, или в университете, на кого учится, чего хочет. Да и говорила ли она? Наверное, говорила. Она любит говорить. А я, как оказалось, люблю слушать. Да, много нового о себе узнаю. Дни тянулись за днями, а легче не становилось. Но почему? Я не знал. Вечером перед отъездом ноги сами привели меня к её двери. Я был даже немного взволнован. Ну... примерно, как студент на первом зачёте. Саму малость. Постучавшись, ждал ответа. И ждал долго, прежде чем меня привлёк белеющий клочок бумаги на полу. Как это, уходи? Это мне? - Значит, я прав и что действительно, не так. Ну и что же? Давай, поплачься. Тебе же становится легче от бессмысленного рёва? - услышал я свой голос и ужаснулся. Кажется, это уже автоматическая реакция. Вот она сейчас расплачется, а мне что делать? Бумажка снова была настойчиво мне продемонстрирована. Эм... серьёзно, что ли? Ну брось, Наташ. - Ну и зачем мне эта бумажка? - Снова мимо воли и как-то грубовато даже как по мне. - Не говоришь со мной? - Я старался говорить мягче. Я не знаю, плачет она там или нет, но хотелось бы, чтобы нет. - Ну же, что случилось? - О, на "ты"? И чем же я заслужил такое повышение? Неужто, втрескалась в меня? - Это сейчас тоже я брякнул? Да уж, не только из уст ядерных физиков слово "упс" звучит как минимум устрашающе. Я сейчас кроме него ничего не мог подумать. Словно окамнел. И нёс чушь при Наташе. Что, всё? Ты слышала, как я говорил с Бэном? Когда рассказывал, что запутался во всём этом клубке, имя которому - чувства? Нет, пожалуйста, лучше тебе не знать. Хотя стоп, она сломалась раньше, когда... нет. Ну это ведь не так? "Всё это всё". Я никогда в жизни себя так не чувствовал. Мне хотелось просить прощения и ползать на коленях перед человеком, что принял меня, какой я есть, а я его предал, мне хотелось кричать от ярости, ведь она не смела подслушивать и мне хотелось крушить всё от стыда и провалиться в самую глубокую бездну, чтобы она туда точно не могла досмотреть и увидеть меня. Я тогда был слеп, я обманывал сам себя, я жил в иллюзиях. Да разве же тебе это объяснишь? Так я и не сказал ничего из этого, просто задыхаясь её именем. А я ведь даже в мыслях боюсь, или стыжусь, чёрт уже знает, что я чувствую, но имени её не произношу. - Поскольку ты слышала подобие моей исповеди, могу я просить тебя приоткрыть завесу твоей души? - Мне просто хотелось услышать её голос. И смех бы тоже. Но это роскошь, конечно же.