Теперь ты видишь?

Я - Виктор Анатольевич Рогозин, 1974 года рождения. Закончил с красным дипломом средне образовательную школу №5 и Медицинский Университет. Не представлял себя без медицины. А пришлось. В тридцать лет я потерял зрение. Самым глупым, как мне кажется, способом, но речь не об этом. Вместе со зрением перспективный хирург потерял все свои перспективы, а вместе с ними - жену и многих друзей. Я был уволен и получал пособие по инвалидности. А мне хотелось выдрать себе глаза, они же и так ничего не видят, а стало быть, зачем они мне? Ко мне стала ходить соц работница. Молодая, глуповатая, вечно что-то говорившая и жалевшая меня. Она приходила и открывала рот с порога, затыкаясь только когда за ней закрывалась дверь. Я позвонил в социальную службу и велел, чтоб она ко мне больше не приходила. На следующий день она опять пришла, оказалось, что я был её первым подопечным. Ну и плевать. Совесть не мучила меня, когда я спустил её с лестницы. Как смог. Потом ко мне долгое время ходила другая. Она боялась даже подойти ко мне близко. Не знаю уж, чем я это чувствовал, но её постоянный страх и напряжение я чувствовал всегда. Мистика, не иначе. Однажды она не пришла ко мне, и больше не пришла ни разу. Меня не волновало почему. Вот уж пять лет я не выходил на улицу дальше балкона, все продукты покупали за меня. В тот день пришел парень. Он был весёлый и острый на язык. А ещё неутомим был, это точно. Он мог часами уговаривать меня пойти на улицу, в парк. Я огрызался, он отвечал всякими саркастическими шуточками и достойно реагировал на колкости. В целом, он был интересный человек, но надоедал мне так же быстро, как и те две девушки. Таким образом я иногда стал выходить на улицу. Сначала по чуть-чуть, парень вечно напоминал мне об ослабленном после затворничества иммунитете. И это мне, дипломированному врачу! Я не знал ни его имени, ни фамилии, ничего. Да мне и не важно было. Я знал, какие книги он прочёл, что слушал из музыки. Я знал дату и время, когда он умер. Я ни за что бы не поверил, что такой человек мог быть наркоманом и совершенно не понимал, как его допустили к работе. Даже моя чёрная и прогнившая душа не смогла оставить это событие без внимания. Признаюсь, мне было тяжело после его смерти. Было тяжело потерять такого собеседника. Потом было много соц работников. Они приходили и я тут же их гнал. То шумные, то тихие, то глупые, то зарвавшиеся, всё не так. Мы с Бэном всё реже были в компании людей, всё больше были предоставлены сами себе. Ах, я не сказал. Бэна мне этот парень и подарил, незадолго до своей смерти. Если есть мысль, которую я стараюсь загнать поглубже, так это та, что я виноват в его смерти. Дрессированные щенки лабрадора вовсе не дешёвые и иногда мне кажется, что если бы он мне его не подарил, он бы жил ещё немного. Я редко бегу от себя и это тот случай. Я со всем смирился. Со слепотой, с немощностью, даже с жалостью, но, видит Бог, я никогда не смирюсь с тем, что я не могу больше лечить. Как бы по идиотски это ни звучало, но лечение было настолько важной частью моей жизни, что потеряв это, я потерял себя. Так, развёл что-то сантименты. В общем-то, даже это желание притупилось и успокоилось. Осталась только грусть. Как у глухих, что они не могут слышать, как у безногих, что они не могут бегать, так и у меня, что не могу лечить. А потом в моей жизни появилась она. Нет, ничего не дрогнуло, не ёкнуло, да и вообще, к ней лично ничего не появилось. Слишком жалкая, слишком плаксивая, слишком слабая. Однако, она подарила мне шанс ещё хоть раз кого-то излечить. Я ничего не мог поделать с собой, да и не желал. Я не чувствовал себя скотиной за то, что в виду своего предвкушения работы, возможно, давал ей надежду на то, что дам быть рядом и жалеть меня до старости. Она не ребёнок и могла бы меня понять. Если бы хотела. Но ведь женщины видят только то, что хотят видеть. Но... в тот день, когда мы приехали к её родителям, когда стояли на балконе... Может, её сентиментальность заразна, но мне захотелось кого-то обнять. Впервые за десять лет. Впрочем, она такая плаксивая, что я не удивлюсь, если это желание она вызывает у всех. Обнять, погладить, лишь бы не ревела. Я воистину счастлив снова лечить. И ничто, ничто не способно испортить мне настроение. Даже то, что я использовал эту девочку, чтобы иметь возможность лечить. Она слишком жалкая, чтобы считаться с её мнением