Игры в свободном падении

День перед осложнением, словно затишье перед бурей, не предвещал беды. Миссис Эвердин уговорила врачей позволить ей переодеть дочь в обычную одежду. На самом деле, Эбернети и не протестовал, лишь бы скорей отмахнуться от женщины, мешающей уединиться и глотнуть крепкого напитка из фляги. Да и не все ли равно, если для его пациентов мир выглядит так, как пожелают они. Нет резона наряжать их в белые пижамы. – Ты правда думаешь, что мне стоит его надеть? – удивлялась Китнисс. Мама приготовила для нее одно из тех прекрасных платьев, что купила себе, но так и не надела. Светло-голубое из мягкой, тонкой материи. – Конечно, стоит. И давай сделаем тебе прическу. Мама насухо вытерла ее волосы полотенцем, затем старательно расчесала все колтуны и уложила. Когда Китнисс посмотрелась в зеркальную дверь, то едва себя узнала. – Ты такая красивая! – тихо выдохнула Прим. – Будто подменили, – сказала ей сестра и обняла. Идеальная семейная картина, на первый взгляд. Если не заглядывать в голову темноволосой девушки, если не знать, что для нее все иначе. Для Китнисс, следующие часы - самые тяжкие в году. – Подбери хвост, утенок, – сказала она, изо всех сил стараясь, чтобы голос прозвучал спокойно, и заправила блузку. – Кря-кря, – крякнула Прим ей в ответ и звонко засмеялась. – Кря-кря и тебе, – ответила сестра и тоже улыбнулась – так, как может улыбаться только рядом с Прим. – Пошли обедать, – сказала она, целуя ее в макушку. Когда Китнисс попала сюда, Прим была слишком мала, для того чтобы понимать происходящее. Чтобы осознавать горе матери: погибший муж, сошедшая с ума от горя старшая дочка. Китнисс все твердила, что папа умер от взрыва в шахтах. Говорила, что нужно быть сильными, ради малышки Прим, и как необходимо сейчас бороться. Отец семейства погиб при теракте, унесшем сотни жизней, но никак не под землей. Мать первые недели, в силу шока, не обращала внимания на серьезность ситуации. А после, все окончательно вышло из-под контроля. Так и начался весь этот ад - больница, терапия, успокоительные. Ничего не помогало. Ничего и не могло помочь. Она жила в своем, казалось, только ей ведомом мире. Ее сосед по палате - Пит Мелларк, часто наблюдал за ней, будто чувствовал и видел тоже самое. Словно жил в той же среде, но боялся подойти. А после появления Гейла, так и вовсе потерял надежду. «У нее есть друг и им хорошо вместе». Следом за ужином и телевизором, по обыкновению объявляется отбой. Умаявшийся медперсонал располагается в опустевшей столовой, отдыхать после нескольких обходов и проверок: все ли на местах, все ли спокойны. Китнисс, непременно, будет думать о семье. Предположит, что Прим ляжет спать с мамой, а рядом примостится старый верный Лютик, и будет охранять их сон. Эта мысль ее немного утешит. Она представляет, как, если Прим заплачет, кот подберется поближе и приласкается к хозяйке, успокаивая ее. «Хорошо, что я его не утопила» - подумает Китнисс. И Прим действительно уснет в материнской кровати, в их маленькой однокомнатной квартире на тихой улице. Мать, дождавшись пока утёнок заснет, встанет и примется за домашние дела - работа и больница отнимают все ее время. Синяки под глазами женщины растут день ото дня, того и глядишь заполнят все лицо. Она будет всю ночь гладить школьную форму Прим, собирать передачку Китнисс, готовить обед на всех, а после, под утро, ляжет и уткнется в светлые волосы дочери. В семь утра она подымится по будильнику, чтобы собрать Примроуз в школу, а сама отправится снова беседовать с врачами. Без смысла и результатов, но это поддерживает если не саму Китнисс, то миссис Эвердин точно. Если есть методы, есть и надежда. А она сильнее всего на свете. В выдвижном ящике Китнисс полно ночных сорочек, но она просто стягивает штаны и рубашку и падает в кровать. Шелковые простыни, принесенные из дома, ласкают тонкую кожу, а легкое пуховое одеяло сразу окутывает теплом. Она засыпает под мерное качание поезда в голове. Проваливается в сон, на удивление без сновидений. Утром приходит Бряк, собирает оставленную на полу одежду, складывая все на тумбочку. - Подъем, подъем! Нас ждет важный-преважный день! - сама не веря своим словам, говорит Эффи. Ничего важного здесь не случалось, очевидно, никогда. Двадцать четыре подростка - вот и все, что есть значимого здесь для мисс Бряк. Двадцать четыре пациента, за которыми нужно присматривать. Двадцать четыре юные души, погруженные в свои миры, которые зачастую совершенно не соприкасаются. Проводив подопечную на завтрак, Эффи бормоча под нос ругательства, проскальзывает с чашкой кофе в глубину кухни. Хеймитч давится от смеха. Лицо у него, чуть опухшее и красное от утренней дозы коньяка. Пит с булочкой в руке сидит рядом. Выглядит он слегка смущенным. – Давай садись! – машет пациентке Хеймитч. Наверно, ему надлежит обращаться с больными иначе. Бережно, и свысока смотря на их проблемы, оглядывая со всех сторон. Но Хеймитч Эбернети - выпивающий врач средних лет, без особого прилежания к работе, никогда так не делал. Китнисс осматривает чашку горячего шоколада, что дают каждый четверг на завтрак, как нечто инородное. – Это горячий шоколад, – объясняет Пит. – Он вкусный. Пит уже ест, отламывает кусочки булки и окунает их в кружку с тёплой темной жидкостью. Хеймитч почти ничего не забирает с подноса, зато регулярно опрокидывает стаканы с красным соком, разбавленным прозрачной жидкостью из бутылки. Пахнет спиртным. Это ощущают и Китнисс, и Пит, и даже сам Хеймитч понимает, что его пристрастие ни для кого не тайна. Хотя в душе надеется, что больные не понимают, что это алкоголь. – Вы, значит, будете давать нам жизнеспасительные советы? – выпаливает вдруг Китнисс. Эбернети, кажется, на секунду теряется. Пытается собрать кусочки паззла в своей больной голове, вспомнить, что ему известно о мире этой пациентки. – Даю прямо сейчас: останься живой, – отвечает он, наконец, и дико хохочет - толи от облегчения толи выпил лишнего. Китнисс бросает взгляд на Пита, прежде чем вспоминает, что решила не иметь с ним никаких дел. С удивлением замечает в его глазах жесткость. – Очень смешно, – говорит Пит без обычного добродушия и внезапно выбивает из руки Хеймитча стакан. Тот разлетается на осколки и его содержимое течет по проходу, как кровь. – Только не для нас. Хеймитч на секунду столбенеет, а после, ударом в челюсть через стол, сшибает Пита со стула и опять тянется к стакану. Ему за это ничего не будет. Вокруг погруженные в свои миры пациенты, которым и дела нет. Даже если кто-то из медсестричек видел произошедшее, никто не станет связываться с главой отделения. Пластиковая вилка Эвердин впивается в его пальцы раньше, чем те успевают поднять новую дозу пойла. Она готовится отвести удар, но Хеймитч вдруг откидывается на спинку стула и смотрит на них с прищуром. «Неужто у этих тронутых один мир на двоих?» – Надо же! – говорит он. – Неужели в этот раз мне досталась пара бойцов! На щеке Пита остается красный след, на месте которого обязательно появится шрам или гематома. В его мире, в их мире, он пригодится ему для устрашения соперников. Пит Мелларк, кажется, обитает здесь целую вечность, но на самом деле прибыл лишь на полгода раньше Китнисс. Мать, которая избивала его братьев прямо на глазах младшенького, устроила страшный скандал мужу, который втайне отдал сына на лечение. Потому что верил, что в больнице лучше. Что поступает правильно. Каждый родитель, отдавая свое искалеченное чадо на починку мозгов, в душе пытается уверить самого себя, что это правильно. Что это ради будущего самого ребенка. Жаль они не догадываются, что лучшим лечением для абсолютно любого душевнобольного, является родной дом.