Не дай мне упасть

1

Таня ошеломлённо замерла. Она смотрела на экран зудильника, не желая верить в услышанное, искренне надеясь, что глаза обманывают её и что она видит не Его, поверженного и усталого, сломленного и даже почти растерянного, а кого-нибудь другого. Кого угодно. Ей было бы всё равно, даже если бы она вместо Него оказалась там, среди толпы магфицеров, в любой момент рискуя получить пулю из обычного пистолета в лоб; ей было бы наплевать на свою жизнь — но Его жизнь почему-то её волновала. Последняя мысль довольно забавная, особенно если учесть то, как долго и безуспешно она в первую очередь убеждала себя, что любит другого человека. Таня устало опустилась на кровать, смутно чувствуя, что ничего не может ни сказать, ни подумать больше, кроме самоуничижающего: виновата именно она. Во всём. И в том, что Он её полюбил, и в том, что вообще родилась, и в многократном убийстве Чумы-дель-Торт, и в прочем — благо преступлений было много, есть в чём себя обвинять. И Его есть в чём обвинять, причём речь идёт не только о похищенном Зеркале — хотя за это в первую очередь надо осуждать по логике Магщества, — а во всех его попытках взбаламутить её относительно умиротворённое существование. Забавно вообще то, что Глеб Бейбарсов — второй, кто подобным образом пострадал от её руки; первым был Ванька, попавший в Дубодам. Глеба ждёт то же самое, и, кажется, ему будет во сто крат хуже, чем Ваньке: тёмных Дубодам, эта мрачная, зловещая тюрьма, особенно не выносит, высасывая из них всю энергию. Наверняка вскоре Бейбарсов будет цепляться за крохи своей некромагии, и даже то, что в его крови текут силы Тантала, впитанные из Зеркала, не поможет, даже, напротив, мучения будут более ужасными. — Теперь ты видишь, к чему всё привело? — немного суховато спросили, и щёку точно обожгло от взгляда сероватых глаз, в которых горела будто некоторая тщетно подавляемая ненависть. Таня нахмурилась и сжала зудильник в руках так, словно хотела его разломать на куски. Сердце шумно стучало в груди, а в голове образовался вакуум, и лишь на периферии носилось что-то неясное, тёмное, малоразличимое — и всё: ни связных мыслей, ни тяжёлых раздумий, ни неясных вскриков, абсолютно ничего; пустота, да и только. Что можно было сказать в ответ, она, хоть убейте её, не знала. — Геб из-а тея потраал! Это уже был другой голос, чью особенность в минуты взволнованности глотать буквы нельзя было не заметить, а сейчас, в это мгновение, когда даже у сильной Гроттер опускались руки, — нельзя было не понять. «Глеб из-за тебя пострадал», — не без труда расшифровала Таня и хмыкнула: и правда, из-за кого ещё-то. Кто портит жизни и спасает их одновременно? Хотя Глеба, впрочем, ей спасти так и не удалось: ни от его любви, сгубившей его же в первую очередь, ни от него же самого. Её за плечи ощутимо встряхнули: это Жанна пыталась привлечь к себе внимание. Глаза Жанны сердито сверкали, в них даже сквозила острая, как нож, ненависть, от которой комок подступал к горлу, а колени чуть ли не тряслись; губы странно-страдальчески, по-детски дрожали, будто бы она всеми силами сдерживалась, чтобы не заплакать, — так хотят зарыдать маленькие девочки — громко и резко, болезненно даже. А ещё у Жанны волосы были спутанны, словно она их долгое время не расчёсывала, и Таня не смогла бы внятно объяснить себе, почему этот факт так поразил её, хотя, в общем-то, в нём не было ничего особенного; а ещё не рассказала бы, почему и тонкие руки на своих плечах воспринимаются, как камни, тянущие вниз, в складках платья чудится нечто укоряющее и в изгибе бровей показывается что-то мрачное и хмурое. Бей-бар-совс-кое. — Не трогай её: ей и без тебя тошно, — неожиданно сказала Лена, аккуратно отводя даже не сопротивляющуюся Аббатикову в сторону. — В целом, то, что Глеба хотят заключить в Дубодам нет ничего удивительного, да это и не вина Тани: Глеб сам украл Зеркало. — Почему... Он, — произнести его имя вслух почему-то было тяжело, — попался? — спросила Таня, едва ли слушая её. Лена приподняла брови, как-то чересчур уж проницательно взглянув на Гроттер. Лена поняла. Лена поняла в какие-то десять секунд то, что долго скрывала от себя Таня. Стоит признать, эта некромагиня была слишком умна. — У меня есть теория, но её нужно проверить, — наконец, после минутного молчания медленно проговорила Лена. — Быть может, всё дело в том ритуале, который вы провели. Неожиданно для всех, Таня слегка покраснела и взволнованно закусила губу, бросив взгляд на зудильник, лежавший подле неё на кровати. Грызиана Припятская продолжала вещать в своих «Последних магвостях», но её не было слышно: Таня не выдержала и выключила звук, банально у неё сил не нашлось слышать, как Бессмертник, глава Магщества, хвалится тем, что он, мол, лично — чёрт, серьёзно, лично? — поймал преступника. — Почему ты считаешь, что дело в ритуале? Жанна слушала молча, немного недоумевающе. Кажется, она ни о чём не знала, тогда как её сестра по дару Лена была в курсе всех событий. Таня скосила на Жанну глаза. Было почему-то немного странно видеть её такой — растерянной, даже, чтобы точнее выразиться, потерянной, утомлённой, испуганной, словно у неё из-под ног резко выдернули почву, оставив в подвешенном состоянии; Таня впервые видела её такой, и эта беспомощность неприятно её поразила. — Ритуал связал вас. Это не обычная лопухоидовская свадьба, не свадьба хоть тёмных или же светлых магов с её непременным условием — кровопролитием, — нет, это свадьба по некромагическим правилам, — Лена подняла палец: она будто говорила, что на этих словах нужно начинать сосредоточенно её слушать. — Ты можешь чувствовать то же, что и он, видеть то, что он, думать так же, как он, знать, где он находится. Ваши силы сплетены: ты такой же некромаг, как и он, а он — светлый, как и ты. — То есть через меня могли выйти на него? — перебила её Таня, сжавшая одеяло. Её сердце пропустило скачок. И в самом деле, Глеб пострадал из-за неё. — Быть может, — серьёзно кивнула Лена; вслух она не обвиняла, но во взгляде чувствовалось осуждение. Жанна же из-за своей импульсивности сначала побелела, а потом побагровела, бросившись к Тане, и, не увернись последняя, наверняка бы она сумела Гроттер ударить. — Боже, Жан, прекрати! — не выдержав, воскликнула Лена. — Кулаками, как и слезами, делу не поможешь. Она крепко прижимала её к себе, не давая вырваться, и удивительно было то, что она, такая худенькая, даже на вид слабая, чуть ли не хилая, так уверенно и без труда сдерживает высокую, гибкую Жанну, которая наверняка и весит больше неё. Таня устало закрыла лицо руками. «Что ж, — подумала она немного иронически, — придётся вновь пробираться в Дубодам и вытаскивать пленника. Забавно, что в моей жизни ничего не меняется». Только вся беда в том, что с Ванькой этот фокус прошёл и закончилось всё благополучно, а Глеб всё же действительно украл Зеркало, не окажется же магическим образом, как это случилось с Валялкиным, что на самом деле Зеркало исчезло само. Или попало на корабль-призрак. Дважды такие перевороты в жизни не происходят. — Смею тебя заверить, что у тебя ничего не получится: Глеб оставил тебе напоследок сообщение, — неожиданно сообщила Лена, осторожно отпустив Жанну (та не предприняла никаких попыток вновь ударить Таню и лишь уставилась отсутствующим взглядом в окно) и сев возле. — Интересно, когда же он успел? — криво улыбнулась Таня. — Перед тем, как его поймали. За день до этого. Он просил меня проследить, чтобы ты не совершала глупостей. И проникновение в Дубодам, которое ты замыслила, считается именно глупостью. — Глаза у Лены были любопытные: серые такие, с лёгкой голубизной, а зрачок окружает золотистая дужка; Таня вообще понятия не имела, почему обратила на это внимание. У Лены, как у Жанны недавно, дрогнула нижняя губа. — Если ты попытаешься проникнуть в тюрьму, тебя поймают и посадят навечно. Решат — и справедливо решат, — что ты хочешь вызволить Глеба. Они будут его там охранять, когда перевезут туда. Ты своей попыткой похищения не только ему не поможешь, но даже усугубишь это дело. — И что же ты мне предлагаешь: сидеть и ждать, пока он в Дубодаме умрёт от старости? — Пока ещё не было судебного разбирательства, срок ещё не назначен. Может, он просидит не так много, как ты думаешь, — рассудительно произнесла Лена, почесав левую руку. Таня качнула головой. Ей не верилось, что Магщество решит вообще устроить судебный процесс. За Глебом слишком много гонялись, его слишком долго пытались поймать. Хотя бы за одно это Бессмертник посадит Глеба без каких-либо лопухоидных адвокатов да прокуроров — и посадит на длительный срок. Хотя, чёрт с ними со всеми, она подождёт. Быть может, всё будет в порядке. В конце концов, она теперь уже Бейбарсова. Не жене ли ждать мужа, в самом-то деле? Вообще свадьба была у неё довольно таинственной. Хотя всё в её жизни странное и загадочное, удивляться тут нечему. Ещё её рождение было отмечено смертью её родителей, детство — Нинель и Германом Дурневыми и их Пенелопой, а школьные годы — постоянными приключениями, которые не на каждую долю в таком ужасающем количестве выпадают; разумеется, и свадьба должна быть соответствующей. Таня чуть полуприкрыла глаза, вспоминая события трёхмесячной давности.

2

Таня думала, что ослышалась. Она смотрела на него так, словно видела впервые, точно они вновь встретились, как тогда, на мосту, когда она его разглядывала с любопытством, а он — со смутной тоской, с тоской истого влюблённого, чувствующего, что ничего у них не получится, но смутно надеющегося на лучшее; она смотрела на него, не зная, что сказать, да и не понимая, впрочем, надо ли что-то отвечать или следует просто развернуться и уйти. Эта фраза, эта уверенно-дерзкая, режущая фраза, была до такой степени вызывающей, наглой, что даже не удавалось рассердиться: просто не верилось, что она всё же прозвучала. Невольно подумалось: Ванька бы сделал иначе. Как иначе, Таня едва ли могла толком объяснить, но всё равно... иначе. Быть может, нынешний, растворившийся в Глебе и действовал бы так, как Глеб, — так же грубо и тараном, но тот, прежний... Она вообще не могла ничего сформулировать. Все мысли расползались, как расползаются жуки под ногой, опасающиеся, что их раздавят; язык отнялся, даже показалось, нет его, будто в детстве отрубили и она уже давно нема. Таня с шумом выдохнула. Вокруг двоих сновали люди — туда-сюда, влево-вправо; они не замечали людей, стоящих меж ними: парня и девушку — первого, задумчивого и грустного, терпеливо ожидающего ответа и несколько усталого, точно бы проделавшего немыслимо огромный путь, и вторую, растерянную, нахмурившуюся, с неким вопросом в глазах. — Забавно, что они нас даже не чувствуют, — внезапно хмыкнула Таня, посмотрев на женщину, равнодушно скользнувшую глазами, как ей казалось, по пустому месту — на самом деле она посмотрела на Таню. Глеб, немного удивлённый её словами, дёрнул плечом. — Быть может, да, это забавно. Нас окружает воздушный коридор, которого прохожие не ощущают. Есть смутные для них колебания воздуха, но не более того. — Ты... раньше так мог? Глеб хмыкнул, впечатлённый её тактичностью. Вместо того чтобы напомнить ему о краже Зеркала, она выбрала более обтекаемую форму, и это «раньше» — всего лишь одно слово, но такое важное, разграничивающее прошлое и настоящее! — было почти... трогательным, что ли, если это вообще применимо в данном случае. — Раньше? Нет, — равнодушно ответил Бейбарсов, засунув руки в карманы; его извечная трость была плотно прижата рукой к телу, — зато теперь могу. — Это хоть того стоило? Глеб вздрогнул. Он ожидал чего угодно, но только не этого. Таня словно знала, куда бить. Он и сам не понимал, что ему дало то воровство, помимо возросшего могущества; зато прекрасно отдавал себе отчёт в том, что оно отняло. — Наверное. Может, и нет. Идём, нам нужно ещё провести обряд. — Ты говоришь так, словно я согласилась, — сердито произнесла Таня, скрестив руки на груди. Было что-то в её позе неожиданной непоколебимости, упрямства и затаённого, прячущегося в этой хрупкой, тоненькой фигурке, с торчащими ключицами, маленькими руками и длинными пальцами, которые, чудилось, можно было сломать одним неосторожным движением, что-то от воробья, нахохлившегося и гордого, готового броситься в бой. Отчасти эта смена настроения — от недоумения до сердитости — была загадочна, но Глеб всё же понимал, в чём дело: Таня просто устала так же, как и он. Люди озлобившиеся, но вынужденно скрывающие свою злобу с таким же упорством, как скрывают грехи, всегда мечутся от одной стены к другой, не видя, где дверь, или же не желая — да, именно не желая — видеть её. — В общем и в целом, ты ведь и не отказалась, — напомнил Глеб. — Вдобавок если бы ты хотела уйти, то ты бы уже давно ушла. Я тебя не держу, и воздушный коридор в любой момент может выпустить тебя наружу, стоит тебе того пожелать. Таня молчала. Над головой у неё переливалась всеми цветами радуги табличка таверны, возле которой они остановились. Надпись была почти неразличима: она потускнела от времени, поблёкла и полиняла, но сами огоньки весело и с беззаветной радостью привлекали внимание; они отражались на витрине магазина с противоположной стороны, разукрашивая прежде белое подвенечное платье — какой грустно-печальный символ! — в красочные тона. — Ты всё ещё не уходишь. Неужели мне есть на что надеяться? — Неужели ты всё ещё на что-то надеешься? — едко и точно собравшись с мыслями спросила Таня. Глеб тихо рассмеялся и махнул рукой. Он был скорее Ванька с этими ужимками, без следов изматывающей озлобленности в чёрных глазах; он уже и стал почти Ванькой. А Ванька стал Глебом. Тане вспомнилось, как ей хотелось, чтобы они они переняли лучшие свои особенности, черты и привычки друг у друга, чтобы отпала всякая возможность и даже необходимость выбирать. Странно как-то, что её нелепое желание, по природе своей невероятное, начало исполняться; а ещё страшно, ибо неясно: что будет дальше? — Я не хочу за тебя замуж, — неожиданно для себя твёрдо сказала она. — На нет и суда нет, — безмятежно улыбнулся Глеб; что-то зловеще-знакомое блеснуло в его зрачках. Он порылся в кармане и аккуратно, почти бережно, словно боясь сломать, вытащил восковую куклу, немыслимо похожую на Ваньку. Были те же непокорные вихры, тот же длинный нос с немного широкими ноздрями, тонкие, сжатые в минуты сильнейшего упрямства губы, руки с крупноватыми ногтями, на указательном можно было даже заметить заусенец; всё было сделано добросовестно, усердно и настолько узнаваемо, точно Ванька-таки исполнил своё обещание и прилетел к Тане. — Даже боюсь уточнить, зачем ты сразу этим не воспользовался, — надломанно, словно язык ей не повиновался, пробормотала Таня. — Я опрометчиво верил, что нужен тебе, — не стал кривить душой Глеб. Он с обманчивой ласковостью погладил по щеке фигурку, стараясь не поцарапать и не снять случайно слой, который мог бы нарушить всё. — В любом случае так намного интереснее. Ты не можешь отказаться, я не разочаровываюсь в тебе ещё больше. — Я тебя почти ненавижу, — призналась Таня; и точно: в её изумрудных глазах сверкнула некая молния, вспышка гнева, готовая разразить его — и... не способная на это. — Почти? Звучит утешающе. Суть вся в том, что, если бы ты правда меня ненавидела, я бы получил Фронтисом в нос и наблюдал, как ты уходишь, отняв у меня своего Ваньку, — Глеб щёлкнул, всё ещё соблюдая осторожность, Ваньку по носу, борясь с желанием просто вмазать ему в нос: он прекрасно знал, что Валялкин на расстоянии все его прикосновения ощущает; впрочем, не только Валялкин, как ни печально это осознавать. — Вместо того ты стоишь передо мной, и мы спокойно и миролюбиво общаемся, пусть я, такой злой и наглый некромаг, выкрал тебя из Тибидохса и теперь держу в плену. Двойные стандарты, Гроттер. У тебя постоянно двойные стандарты. Под конец короткой тирады он говорил лениво и монотонно, точно Псалтырь читал, и непонятно, что больше раздражало в нём Таню: его голос или же взгляд, насмешливо-торжествующий? — Двойные стандарты? — Именно, — словно бы оживился Бейбарсов. — Ты готова спасать всех — я для тебя крайний, будто бы я не нуждаюсь в помощи больше, чем кто бы то ни было на этом свете. Ты, как светлая, убеждена, что любовь несёт лишь свет, — и отказываешь мне в этом чувстве, хотя ты для меня — весь мир. Более того, ты думаешь, что любишь Ваньку, — он поднял руку, останавливая Таню, хотевшую ему заученно возразить, — и уверена в этой любви, в её святости — но, истинно любя меня, отказываешь мне раз за разом. Ты считаешь себя готовой пожертвовать всем — и истая, немыслимая эгоистка одновременно. Разве это не двойные стандарты? Разве ты можешь сказать мне, что я не прав? — А ты разве не эгоист? — устало спросила Таня. Теперь, в эту ужасную минуту, в минуту обвинительных, несправедливых слов, ей казалось странным, что она невольно задумалась, а не любит ли она Глеба. Не любит. Точно. Не любит ни единой чёрточки этого эгоиста, думающего только о себе, перенявшего привычки Вани, как взмахи рукой и весёлую улыбку в тех случаях, когда ответить ему было нечего, — но не перенявшего самое главное — света; Глеб как был тёмным, так и остался им. И её любовь к нему как была невозможна, так и осталась ею же. — Разве я утверждал обратное? — приподнял бровь Глеб. И в самом деле, рассеянно подумалось Тане, не утверждал ни разу. — В отличие от тебя, я не стараюсь говорить о себе хорошее, прекрасно зная: плохого больше. Ты же наоборот. Я наблюдаю за тобой уже давно, о чём я тебе уже говорил и что не является для тебя откровением, и спешу заверить: когда ты была на тёмном отделении, ты была едва ли не искреннее, чем на светлом. Таня, прежде смотревшая вниз, на букашку, неторопливо ползшую по мостовой, подняла голову. Её серьёзное выражение лица контрастировало с искажённым в озлоблении, в исступлении лицом Глеба. — Так отчего ты любишь меня? — просто спросила она, будто бы, напротив, несмотря на все заявления Глеба, действительно считавшая, что Бейбарсов по-настоящему её любит. И... словно бы весь мрак исчез, улетучился, черты перестали быть острыми, резкими, как бы высеченными в камне; даже глаза Глеба посветлели, и из них глянул Ванька, делавший его лучше. — А разве нужны причины? — так же просто, даже обыденным голосом ответил Глеб. Восковая фигурка в его руке слабо дёрнулась: рука Глеба была почти готова бросить фигурку на асфальт — но Бейбарсов не сделал этого. — Иди за мной, — сухо приказал он. Некромаг, как ни грустно это осознавать, побеждал Ваньку. Некромаг, к сожалению, всё ещё оставался им же; ни на йоту он светлей не стал.

3

Таня поднялась с кровати, зачем-то отряхнула колени и ещё раз посмотрела на зудильник. Теперь картинка изменилась: были красивейшие сады с изумрудной листвой на деревьях, одуряюще-светлое небо, по которому лениво-величаво плыли облака, и замок, стоящий в отдалении; о поимке Глеба, по-видимому, перестали говорить, перейдя к другим магвостям. Странно, что Бейбарсову уделили так мало времени, рассеянно подумалось Тане, его столько пытались поймать — и на хвастливые разглагольствования об его аресте потратили от силы минут двадцать. Ей почему-то думалось, что весь день только и будет что молвы о феноменальном чутьё Магщества, колоссальном уме Бессмертника и о прочем и что дифирамбы будут петь бесконечно, надрывая ей сердце, точно орудуя ножом и оставляя на нём полосы. О, Древнир с ними! — Только не совершай глупостей! — не без беспокойства предупредила Лена. Она даже... просила, по крайней мере это выдавали голос и её изумляющие серые глаза. — Пока не буду, — честно ответила Таня. И она прекрасно знала, что в самом деле пока не будет; потом, быть может, когда станет точно известно, что Глеб попал в Дубодам, она начнёт кампанию по его вызволению; но пока же... Она решила ещё подождать. Почему-то была надежда, что всё не так плохо, что Глеб каким-то чудом и сам спасётся. Неужели возможно заточить человека с такой мощью? До сих пор говорят, что Тантал был самым великим магом на планете. Говорят: его магический потенциал был столько огромен, что он мог бы, если бы захотел, изменить расположение звёзд, взорвать луну или же высушить все океаны. Никто бы не смог точно сказать, где правда, а где вымысел, где домыслы, а где факты; никто не знал, до какой степени простираются его познания и где пределы его могуществу, да и не уверены были, а есть ли эти границы. И теперь вся сила оказалась в руках у Глеба, и наивно было думать, что такого колдуна, как Бейбарсов, будет возможно оставить навечно в Дубодаме: он наверняка решит сбежать. А когда Таня узнает, что этот прохвост опять удрал, она пойдёт его искать, и вот тогда она начнёт совершать глупости. В конце концов, она его жена. От этой мысли Таня немного повеселела и мотнула головой. Её глаза сверкнули радостно-ехидно, и искреннее выражение её лица обнадёжило Лену: возможно, эта Гроттер и правда не начнёт искать приключений себе на голову. — В любом случае, теорию с ритуалом я проверю, — пообещала Лена, собираясь уходить, но Таня ловко поймала её за запястье. — Как ты вообще узнала, что я... — она запнулась, не закончив фразы. — Всё дело в том, что такой обряд тяжело не почувствовать. Жанна в тот момент была больна, она сильно переживала за Глеба. — Жанна дёрнулась, как от удара током, и её губка дрогнула. — И потому она ничего не почувствовала: в тот момент ей было слишком плохо. — Разве вы болеете? — рассеянно перебила Таня, спешно соображая. Быть может, Глеба поймали и правда из-за этой гребанной свадьбы, чёрт бы её побрал. — Некромаги тоже люди, как бы это странно для тебя не звучало, — с некоторым удивлением парировала Лена; её брови приподнялись. — Я вашу связь, так или иначе, ощутила. — Значит, её могли также почувствовать и в Магществе, — вслух выразила свою мысль Таня. Лена серьёзно кивнула, с беспокойством посмотрев на Жанну, — та же не предпринимала пока никаких попыток атаковать Таню: то ли выжидала, то ли успокоилась. — Дело точно не в нашем некромагическом даре. Глеб заблокировал связь так, чтобы мы могли изредка с ним общаться, но никто извне не мог бы это уловить. Да и то мы общались редко, — на лицо Лены набежала тень, а глаза грустно блеснули. — Он вообще не искал с нами контакта и редко выходил на связь. Зато постоянно, когда это всё же происходило, спрашивал: как ты, — она неожиданно тепло улыбнулась Тане, но невольная печаль проскальзывала в этой улыбке. — После вашей свадьбы он много с нами разговаривал, точно предчувствовал, что вскоре всё изменится. И интересовался тобой чаще, чем когда-либо. Он будто бы чего-то боялся. Несколько раз в неделю задавал вопрос, всё ли с тобой в порядке, отчего я уже стала к тебе внимательнее приглядываться: Глеб просто так бы не стал так переживать. Таня нахмурилась, посмотрев на себя в зеркало. Ничего особенного. Белые кеды, старые джинсы с едва заметной дырочкой под коленкой, растянутый свитер, скрывающий белую рубашку, чей воротник немного выбивался, — в одежде никаких изъянов нет; проблем нет и во внешности: тот же цвет глаз, тот же цвет лица, только немного Таня казалась бледной, но это от недосыпа, те же пальцы, ноги; аура тоже не пострадала. Из-за чего тогда можно переживать? — Вот и я не знаю, — кивнула Лена, проследив за направлением её взгляда. — Никакой порчи на тебе нет, проклятий тоже, заклинаний никто не накладывал. Я, честно, не знаю, отчего Глеб так беспокоился; но он правда беспокоился. Но так ни разу и не сказал, в чём дело. Жанна неожиданно нарушила молчание. — Когда я была больна, — она упорно смотрела в окно и говорила точно в пространство, — я на самом деле отчасти ощутила вашу связь с Глебом, но тогда не придала этому значения, просто не поняла, что случилось. Я настроилась на твой... как бы выразиться... канал, как в лопухоидном телевизоре. Я буквально видела тебя всю — изнутри, весь твой свет. Он... ослеплял, обжигал. Для некромага опасно смотреть на чистый свет, нам так говорила старуха. — Он теряет много лет жизни, — объяснила Лена со знанием дела. Жанна рассеянно кивнула. — Верно, всё так. Но в один момент твой свет словно померк. Я... я не знаю, что произошло. Просто ты на мгновение точно перегорела, как обычная лампочка. Ты понимаешь меня? Она неожиданно взглянула на Таню, и та поразилась её затуманенным глазам, в которых не отражалось ничего осмысленного — только едва уловимое безумие. Жанна ещё ненормальнее, чем Глеб. Когда она успела сойти с ума — в тот момент, когда увидела, как она выразилась, чистый свет или же ещё когда жила у старухи? Да и была ли она когда-нибудь в порядке? Таня осторожно подошла к ней, будто бы боясь, внезапно оробев. И отошла, не решившись приблизиться. К Жанне теперь бесполезно было приближаться: она не отвечала за свои поступки. Безумный некромаг — это худшее зло, какое только может быть; хотелось бы верить, что Глеб не тронется умом. Чёрт с ним со всем, она в любом случае будет рядом. Ведь правда же, да?