Делирий

Пробуждение было... мерзким. Такого сушняка Быков не испытывал уже очень, очень давно – казалось, что вся глотка до желудка включительно решила стать местным филиалом пустыни Сахара, а в голове завывают песчаные бури, отдаваясь в висках ноющей болью. Тошнота, впрочем, отсутствовала, что несколько примиряло измученное алкоголем тело с окружающей грубой реальностью. А вот попытка встать с закрытыми глазами вышла боком – макушкой Андрей весьма крепко приложился о нечто деревянное, располагающееся над ним. Пришлось вспомнить подходящую к случаю нецензурную тираду и все же разлепить опухшие веки. Нечто при подробном рассмотрении оказалось тяжелой дубовой столешницей. Прочие элементы театра абсурда, гордо именуемого действительностью, были не менее... интересны: на шее обнаружилось боа из кислотно-розовой мишуры, на рубашке – отпечатки нежно-сиреневой губной помады, а костяшки на правой кисти были немилосердно сбиты. В памяти с треском завертелись шестеренки, восстанавливая события прошедших часов в хронологической последовательности. «Пьянка с Валерьевной, так. Разговоры за жизнь, она начинает нести ерунду – как всегда, когда напивается. Потом неожиданно отпускает, дав напутствие. Ой, Лизавета Валерьевна, ой зря... Прихожу сюда, тут веселье продолжается. Это помню. Пьем с Юриком, решаем, что пора выйти, выходим, дальше не помню. Потом помню... оо, Леночка. Сидит на коленях, отпаиваю шампанским, пьет, не сопротивляется. Кусок дальше вырежем цензурой... э, нет, не совсем вырежем. Девочка, одуванчик ясноглазый, ну кто же пьет, не умея пить, а потом ломает другим удовольствие, бездыханным телом ложась под елку в качестве подарка?.. Доедаю селедку под шубой. Притаскивают костюм Снегурочки... так, я надеюсь, фотоаппаратов у них не было. Селедка заканчивается и вместе с ней заканчивается вся эта оргия содомитов. Для меня. Весело, весело встретим Новый Год!..» На кухне оказалась в наличии банка, где-то до половины заполненная рассолом, со следами все той же губной помады на краях. После принятия внутрь полутора стаканов мерзкого, но жизненно необходимого пойла зрение у Андрея прояснилось, руки почти перестали дрожать, а также в некоторой мере вернулась способность критически мыслить. Способности этой хватило ровно на то, чтобы умыться, отыскать собственную куртку, ботинки, надеть все это на себя, выйти из квартиры и запереть дверь единственным отыскавшимся в кармане ключом. И осознать, что ключ действительно единственный. Ключ. Единственный. От чужой квартиры. От квартиры Купитмана. Еврея, похожего на девчонку и пуделя одновременно. – Беда, – только и смог проговорить Быков, медленно открывая дверь снова и переступая порог.

***

Следующее утро началось с суматохи для одного продолжающего пребывать в наркологии еврея. Проснуться ему пришлось от того, что на весь коридор раздавался знакомый с детства голос, на высоких нотах резко высказывающий персоналу все, что он думает об их диагнозе. – Что значит, ваш сын – наркоман?.. Да быть не может, Ваня всегда был приличным еврейским ребенком как до, так и после своего совершеннолетия! Нет, даже слышать не хочу, пустите меня в палату! – со стуком распахнулась дверь и в унылое пространство палаты буквально внесся вихрем Натан Донатович Купитман. Личностью он был весьма примечательной – в свое время прослыл пижоном, развратником и просто душевным человеком и репутацию эту поддерживал изо всех сил. То есть, проще говоря, был существом богемным до крайности и богемностью этой гордился. Поэтому решение любимого сыночка пойти в медицину изначально было принято в штыки, но когда сыночек объяснил, что это пахнет не только деньгами, но связями и женщинами, Натан Донатович прослезился и объявил тогда еще шестнадцатилетнего Ванечку своим единственным наследником. Поэтому, увидев бесценное сокровище лежащим на больничной кровати, Купитман-старший всплеснул руками и едва не хлопнулся в обморок. – Ванечка, таки что они с тобой сделали? Даже нет, не так, что ты с собой сделал, сынок? – Папа, успокойся, – венеролог поболтал привязанной к кровати рукой, создавая иллюзию беспечности. – Ребята на праздник решили пошутить и поднесли мне стаканчик димедрольной водки. А с димедрола меня... ну, сам знаешь, – рука бессильно упала на пружинный матрас. – Завтра меня выпишут, а ты езжай пока домой. Ключи-то еще не потерял? – Я ведь так волнуюсь! – "Донатыч", как его звали в близком кругу, возмущенно тряхнул длинной кудрявой гривой. – Ай, таки я тебя умоляю, – его потомок слабо ухмыльнулся, снова махнув обмотанной бинтами кистью. – Папа, шо со мной вообще может случиться? Ну поорал немного, Юрке салатницу на голову надел, ну так с кем не бывает! – Салатницу? – Ага. Купитман-старший рассмеялся несколько истерически, но с облегчением, и отечески взъерошил волосы отпрыску. – Чай есть? Я себе заварю, а ты мне пока обо всем расскажешь, от начала и до конца.