Когда реальность - сон

Жизнь, кажется, налаживалась. Сентябрь обошелся без внезапных смертей высшего медицинского персонала, а начавшаяся волна простуженных-подцепивших ОРВИ-схвативших бронхит заставила неприятные воспоминания как-то сдвинуться на задний план. Правда, в конце месяца самого Быкова чуть не хватил инфаркт из-за фразы «Андрей, я беременна», услышанной от главврача больницы. Но этот внезапный приступ ишемии происходил от радостного потрясения, поэтому сколько-нибудь ощутимого следа оставить не успел. Фил перевелся в другую больницу, что, в общем-то, было понятно – после того, как все коллеги по интернатуре отправились на тот свет, оставаться работать в проклятом отделении было решительно невозможно. Набирать новых имбецилов заведующий пока что не горел желанием, впервые в жизни, пожалуй, желая спокойствия. Трех жмуров, в которых обратились его воспитанники, пока что было вполне достаточно для того, чтобы не продолжать педагогическую карьеру. И все-таки что-то неуловимо было не так. Быков не мог сказать, в чем именно. Окружающий мир казался ирреальным, недоделанным, в нем было полно логических несостыковок и недочетов, которые сводили с ума. Эти недочеты фиксировались в мозгу в фоновом режиме, имея дурную привычку вылезать оттуда в самый неподходящий момент и начинать вакханалию в черепе. Почему раз в месяц? Если все происходило в случайном порядке, почему, как только уехал Фил, все прекратилось? Кто станет следующим, если станет? И самое главное – почему он сам после таких потрясений еще занимает пост заведующего, не уволившись к чертовой матери? Если на последний вопрос Андрей еще мог ответить «потому что я не могу бросить Настю одну», то на все предыдущие ответов не было. Спасением от тихого помешательства стали вошедший в привычку вечерний коньяк с Купитманом, видеоигры и долгие ночные разговоры с Настей. Тихая, размеренная жизнь – рабочий день, ничего выдающегося, светская ненавязчивая болтовня с любимой женщиной по дороге, пустая роскошно обставленная квартира, сон. Повторить энное количество раз для закрепления результата. В дверь ординаторской постучали, отвлекая от тяжелых дум. – Андрей, сколько можно вообще тебя ждать? Пойдем уже, мы одни остались во всей больнице, не считая медсестер и дежурных, – за эти два с половиной месяца Кисегач постарела на десяток лет. Осунулась и как-то... выцвела. Даже командирский голос потускнел, утратив резкость и смазавшись. Быков захлопнул крышку ноутбука и подхватил сумку с дивана, выходя из ординаторской. Где-то под ложечкой ворочался червячок нехорошего предчувствия. «Сгинь», – подумал заведующий, запирая двери ординаторской. – «Хватит с меня этого коматозного бреда», – передав ключи медсестре, он мягко перехватил свою спутницу под локоть, выводя из больницы в промозглый сентябрьский вечер. Луна светила ярко, город вокруг копошился, живя обыкновенной вечерней жизнью мегаполиса, и в кои-то веки все казалось совершенно реальным. Не расплывающимся по контуру, не взрывающимся чередой кошмарных и абсолютно нелогичных событий, просто... нормальным. Впереди замаячили красно-зеленые огни пешеходного перехода. Настя зачем-то высвободила локоть, слегка замешкавшись – послышалась трель телефонного звонка. «Кому-то ведь еще приспичило на мобильник звонить», – под ложечкой снова дернуло, на этот раз ощутимее. – Глеб?.. – от услышанного у Быкова волосы зашевелились не только на голове, но и вообще на всем теле. –Глеб, так ты живой? Запоздало ударила мысль: «Как же ей вообще кто-то может дозвониться, она же вот, по дороге мне жаловалась, что у нее телефон разрядился...» Картина женщины, стоящей посреди оживленной трассы и разговаривающей с погибшим сыном по выключенному мобильнику, была настолько жуткой, что Андрей почувствовал почти предобморочную слабость. Благо, длилась она полсекунды, не больше. – Настя! Настя, живо назад, Настя!!! – Сынок, как же ты можешь меня домой проводить, ты же умер, – секунды тянулись, как тысячелетия. Реальность превратилась в желе, и это желе постепенно наливалось ярким, режущим глаза светом фар приближающегося грузовика. – Отойди!.. Свет стал нестерпимым, слепящим, вспыхнул и погас; время резко дернулось и двинулось с места. Потекло вишнево-черными, густыми потоками на асфальте. Месиво из крови и плоти, торчащие из влажного дрожащего комка обломки костей, ошметки кожи, намазанные на асфальт, словно масло на кусок хлеба. Лохмотья одежды, отлетевшая куда-то далеко сумочка, хлюпанье продолжающих судорожно сокращаться мышц – все это только что было красивой женщиной, которую Быков любил. По-своему, но любил. В чудом уцелевшей тонкой кисти был по-прежнему крепко зажат выключенный телефон. – Отойди, Настя, – порыжевшая трава на обочине дороги внезапно оказалась очень близко, заполняя собой весь мир, забивая ноздри, уши, гортань. Что-то нестерпимо рвануло в груди и перед глазами, словно чернила в стакане воды, расползлась вязкая густая темнота.