Когда реальность - сон

Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря, дорогой, уважаемый, милая, но неважно даже кто, ибо черт лица, говоря откровенно, не вспомнить...

– Андрей Евгеньевич, вы меня слышите? – до тошноты знакомый голос словно пробивался через толщу воды. Открывать глаза почему-то до дрожи не хотелось – темнота Быкова вполне устраивала, ровно как и то, что в ней ничего – совершенно ничего! – не происходило. Но пришлось. «Товарищ глаз! Поднимите ваше веко и присягните на зрительном нерве. Клянетесь ли вы максимально точно собирать информацию о мире вокруг этого полутрупа и передавать ее в центр зрительного анализатора в мозгу? Клянусь». Веки поползли вверх, как старые растрескавшиеся жалюзи. От увиденного Андрею снова срочно захотелось в бессознательное состояние. Склонившаяся над ним физиономия явно принадлежала Романенко. Вполне живому, но обзаведшемуся усами и постаревшему на несколько (сколько?) лет. Быков подавил острое желание трижды сплюнуть через левое плечо. – Романенко, так ты живой? – Тц-тц-тц, - интерн (бывший?) поцокал языком, без зазрения совести посветив фонариком в глаз своему непосредственному начальнику. – Рано вы меня похоронили. Поздравляю вас, Андрей Евгеньевич, вы только что вышли из комы. – Из какой комы? – Из глубокой. В которой десять лет пролежали, – похоже, Глеб действительно был живехонек и здоровехонек, судя по тому, с какой интенсивностью он суетился над своим пациентом. – Я надеюсь, аварию на мотоцикле помните? – Авария... ну да, точно, авария, катетер мне в простату... – безумие медленно обретало очертания. – Так подожди, я что, десять лет спал? И весь этот кошмар, разбившийся в автокатастрофе Лобанов, убитая маньяком Черноус – это что, просто мне приснилось? Десять лет?! – Андрей Евгеньевич, вы – мой любимый пациент, от которого десять лет не поступало ни одной жалобы, – Романенко поправил халат с бейджиком. Андрей присмотрелся и даже глаза протер от увиденного – на бейджике значилось: «Глеб Романенко, заведующий терапевтическим отделением»... – Романенко, я смотрю, ты не только мой пост занял, ты еще и шутки мои тырить взялся? – рвануться с кровати не получилось – руки и ноги были намертво зафиксированы широкими эластичными ремнями. – Ооооо... А ну-ка, Верочка, двадцать диазепама, быстро! – Тридцать!.. - от происходящего голова действительно начинала идти кругом. Быков откинулся на подушки, пытаясь уложить в мозгу все реальные и нереальные события последнего времени. «Десять лет...» А реальность внезапно оказалась даже хуже кошмарных снов. Купитман в кресле главврача больницы не стал большим сюрпризом: Андрей за все время закадычной дружбы хорошо успел изучить еврейского прохиндея, чтобы понять, что тот никогда не упускает удачно подвернувшиеся шансы. Остальное... текло своим чередом. Люба, слетавшая в Америку и вернувшаяся уже с дочерью. Лобанов, попавший в тюрьму из-за проворовавшегося главврача. Фил, получивший черепно-мозговую травму и из-за этого ставший идиотом («Так вот почему он во сне уволился!»). Романенко, заведующий терапией и женатый на Ольге – последнее вызывало легкий когнитивный диссонанс, но Быков решил не вникать в перипетии чужих отношений – его гораздо больше интересовали хитросплетения мыслей в собственной черепной коробке. Пресловутые мысли завязывались такими морскими узлами, что развязать их не было никакой возможности. Правда, одна мысль, или, точнее, идея-фикс интересовала его гораздо больше, нежели все остальные. – Купитман, ну давай, не томи, скажи уже, я ж все равно рано или поздно узнаю, – было даже как-то странно смотреть на старинного приятеля, сверкающего искусственной белоснежной улыбкой и облаченного в дорогой костюм вместо привычной синей робы венеролога. – Что там с Настей? Сияние керамического произведения зубопротезного искусства мгновенно померкло. – Ты знаешь, Андрюш... Ты как в кому впал, так она потом целый год от тебя не отходила, – Натаныч помолчал, глядя в одну точку и собираясь с мыслями. – А потом не выдержала и уволилась. Замуж вышла, детей родила... Живет жизнью домохозяйки. – Вот как... – сказать, собственно, было и нечего. «Зная Настю... она бы действительно предпочла КАМАЗ. Да что там, я на ее месте, наверное, тоже». – Ладно, иди уже. Поспать я хочу, отдохнуть надо. Переварить информацию о том, что вообще произошло. – Да... да, я понимаю. А насчет зама ты все же подумай, – почему-то с уходом бывшего венеролога наступило облегчение. Правда, временное. Тянуло пройтись по больнице в одиночку, посмотреть, подумать... Андрей криво ухмыльнулся уголком рта, вспомнив иллюзорные блуждания по коридорам после неслучившейся аварии. «Я смотрю, сон-то повторяется. Только это, пожалуй, покруче катастрофы будет. И пострашнее». Ночью больница не слишком отличалась от себя самой десятилетней давности. Разве что попискивание и мерцание бесчисленных датчиков и сканирующих механизмов. Похоже, все здание было просто напичкано электроникой от фундамента до крыши. «Высокие, мать их, технологии... Странно получается. Я думал, это они все умерли, а оказывается, это я умер. Пускай и временно – невелика разница». От мрачных дум отвлекла полоска света, пробивающаяся из-под дверей кабинета главврача. Быков некоторое время постоял, думая, стоит ли туда вообще соваться, но любопытство все же взяло верх над благоразумием – бывший заведующий терапией уверенно переступил порог. И тут же об этом пожалел. Через стол на него смотрели огромные, полупьяные и донельзя тоскливые глаза на знакомом до последней черточки осунувшемся лице. – Быков? – а голос у нее стал точно такой, как в том кошмарном сне. Треснутый, надломленный. Тусклый. – Вот и белочка началась... Нехорошо-то как. – Настя, какая белочка? Вот он я, живой, во плоти, хочешь – сама убедись, пропальпируй. ...Разговор вышел короткий. Нехороший, скомканный какой-то. Даже в памяти не отложился – половину слов Андрей просто забыл, едва вышел из кабинета. В мозгу накрепко засели только чужие глаза. Зеленые, усталые. Безнадежные. Все же тот кошмарный сон был слишком похож на эту реальность. Не событиями, конечно, нет, атмосферой. Гнетущей, давящей атмосферой затянувшегося кошмарного сна, когда хочется проснуться, а никак не можешь, грудь сдавливает в тисках, хочется заорать... но высвободиться из липких объятий окружающего кошмара не хватает сил. «Хотя знаете, я, пожалуй, все же попробую». – Быков снова невесело усмехнулся своим мыслям и втопил кнопку лифта, означающую поездку на крышу. «Нет, ребята, с ума я все же сошел, еще когда в коме лежал. Если бы не сошел, все было бы не так». Под ногами плескался океан вспышек, обломочков и осколочков света – огромный город продолжал жить своей ночной жизнью. Москва была всегда одинакова – хоть в кошмаре, хоть наяву, безразличный к страхам и судьбам своих обитателей молчаливый урбанистический бог, раковая опухоль, пронизанная сосудами-автомагистралями. Город-призрак, город-проклятие. Кошмарный сон на семи холмах. Кома длиной в десять лет и в целую жизнь. – Знаете, по всем законам энтропии третья кома должна быть однозначно удачнее первых двух, – Быков коротко рассмеялся в равнодушное лицо Москвы и сделал шаг вперед. С карниза. «Натаныч, я ведь тогда так и не договорил. Самый надежный способ проснуться, если тебе привиделся кошмар – это дать в нем себя убить». Мир мигнул напоследок неоновым светом и исчез. И Андрей проснулся.