Мамихлапинатапаи

      Девушка вернулась. Она привела друзей: высокого юношу с волосами ёжиком и элегантную женщину с высокомерным взглядом, присущим благородному сословию. Они о чём-то спорили со стражниками, но он не мог ничего расслышать за гулом крови в ушах.       Лёгкие начали подводить. Осталось уже недолго. Интересно, от чего он всё-таки умрёт: от жажды или удушья?       Он закрыл глаза и откинул голову назад, прижавшись затылком к кресту. Они не перебили ему голени, но это было вовсе не проявлением милосердия. Это только продлевало мучения, замедляло неизбежную гибель.       Обычно зеваки приходили, смотрели и расходились, более не возвращаясь. Эта девушка приходила по нескольку раз в день, пусть и ненадолго, будто проверяла его состояние. Будто не хотела пропустить момент его смерти.       Интересно, кого из её родни он убил? Она тогда была совсем юной, значит, вряд ли мужа. Старшего брата или отца, наверное.       Тут грудь пронзила острая боль, и он задохнулся, безуспешно пытаясь сделать вдох. Будто тонешь. Только на суше.       Вот как. Значит, не от жажды...       Он позволил телу упасть, более не приподнимаясь на ногах.       А потом действительно стал падать — нет, скользить вниз — постоянное давление, приковывавшее его к дереву, вдруг исчезло, и он рефлекторно хватанул ртом воздух. Легкие отозвались жгучей болью. Почти захотелось снова оказаться на кресте, только бы не было так больно дышать. И вдруг он почувствовал, что лежит на земле, а вокруг шум, движение, суета... и голос женщины, низкий и гневный, требовательно раздающий кому-то указания. Его ощупали уверенные и нежные руки. Запястья и лодыжки, перетёртые верёвками, смазали какой-то прохладной и успокаивающей мазью.       Он заставил себя открыть глаза.       Девушка стояла на коленях рядом с ним. Её глаза были необычайно синими и яркими: как крылья бабочки, как сапфиры, как перья зимородка. Она бережно приподняла ему голову и поднесла ко рту бурдюк с водой.       — Всё хорошо, — мягко произнесла она. — Только не спеши.       Почувствовав воду на губах, он стал судорожно пить. Она отняла бурдюк, не дав ему захлебнуться.       — Не забывай глотать, — пожурила она. Он проглотил воду. Тогда она снова дала ему пить, и на сей раз он пил медленнее и спокойнее.       Наконец он осушил весь бурдюк. Она отложила тот в сторону и вытащила платок, которым стёрла воду, всё-таки сбежавшую по подбородку, хотя он очень старался пить аккуратно. Он непроизвольно прильнул к этой ласковой руке; как же давно он не знал ласки и нежности...       — ... Почему? — спросил он, страшась ответа.       Она застыла на месте. Закрыла сапфировые глаза — и мир будто разом потускнел.       — ... Отец не хотел бы этого, — ответила она наконец, и голос дрожал от невыплаканных слёз.       Он закрыл глаза.       — Мне очень жаль, — прошептал он.       — Отдыхай, — сказала она, как будто и не слышала.