Слуга Господень

      Он испустил дикий вопль, словно преступник, которого прижгли калёным железом.       — Так умри же! — вскричал он, заскрипев зубами.       Она увидела его страшный взгляд и побежала. Он поймал её, встряхнул, бросил на землю и быстрыми шагами направился к Роландовой башне, волоча её по мостовой. Дойдя до башни, он обернулся:       — Спрашиваю тебя в последний раз: согласна ты быть моею?       Она ответила твердо:       — Нет.       Тогда он громко крикнул:       — Гудула! Гудула! Вот цыганка! Отомсти ей!       Девушка почувствовала, что кто-то схватил её за локоть. Она оглянулась и увидела костлявую руку, высунувшуюся из оконца, проделанного в стене; эта рука схватила её, словно клещами.       — Держи её крепко! — сказал священник. — Это беглая цыганка. Не выпускай её. Я пойду за стражей. Ты увидишь, как ее повесят.       — Ха-ха-ха-ха! — послышался гортанный смех в ответ на эти жестокие слова. Цыганка увидела, что священник бегом бросился по направлению к мосту Богоматери. Как раз с этой стороны доносился топот скачущих лошадей[1]…       — Скорее, солдаты, скорее! — кричал Фролло всадникам. — Там вы найдете эту цыганку, эту преступницу! Скорее, слуги короля! — он махнул Тристану-Отшельнику в сторону Крысиной норы, а сам быстрым шагом, почти бегом поспешил в Собор Парижской Богоматери, оставляя позади себя цыганку, вырывающуюся из цепких и крючковатых пальцев затворницы Гудулы.       Привычным нервным жестом он сжимал сутану, впиваясь ногтями в грубую материю, побелевшие и пересохшие губы дрожали, а глаза лихорадочно блестели, и если бы кому попался на пути архидьякон Жозасский, то человек этот непременно посчитал бы его сумасшедшим и, по правде говоря, не был бы далёк от истины.        Оказавшись в келье, Фролло захлопнул дверь и прижался к ней спиной, тяжело дыша и глядя перед собой в одну точку совершенно безумным взглядом. Ему казалось, что душа его уже объята пламенем преисподней, в которую тянет за собой эта цыганская девчонка, эта ведьма! Её, должно быть, уже схватили, а если нет, то обязательно схватят! Воображение уже рисовало священнику жуткие сцены пыток, он так и видел, как солдаты надругаются над юной девушкой, а потом передают её в руки палача, и тот истязает её пытками и хохочет, запрокинув голову и широко раззявив почти беззубую пасть, и в этом смехе, зазвеневшем в ушах Фролло, слышится сам дьявол. Ему виделось, как петля затягивается на шее Эсмеральды, и её прекрасное тело, столь им желанное, корчится в предсмертных судорогах, а потом замирает безжизненно.       Издав короткий отчаянный вопль, Фролло рухнул на холодный пол кельи, закрыв лицо обеими руками, а потом разразился безумным хохотом. Всё правильно, так и должно быть! Пусть она попадётся солдатам, пусть её снова пытают, пусть примерят на прелестную ножку испанский сапожок, а тоненькие пальчики сожмут в тисках, чтобы никогда, никогда больше она не танцевала! Пусть веревка обнимет её лебединую шейку, пусть! Это по её вине он стал преступником! По её вине отрекся от Бога! Ради той, которая затмила собой саму Божью Матерь, которая стала для него единственным божеством, единственным смыслом, навязчивой идеей, страстью, да что там — самой жизнью! — он был готов предать всё, что у него было, бросить к её ногам целый мир, стоило ей только сказать «Да»! По её вине, это всё по её вине, так пусть же получит по заслугам, проклятая! Ведь она сама предпочла виселицу, отвергнув жизнь, спасение и… любовь! Глупая девчонка, поделом же ей! Скоро всё закончится, скоро сгинет цыганская девка и перестанет, наконец, терзать его душу!       Забыть, скорее забыть её, выбросить из головы, вырвать из сердца! Но как? Фролло метался по келье, рычал и вопил, как раненый зверь, остервенело листал свои книги: разочаровавшись в вере, он кинулся к науке, надеясь в трудах по алхимии отыскать средство забвения. Не находя ответа, он в ярости разорвал исписанные листы в клочья и, отчаявшись, упал, как подкошенный, и тело его сотряслось от рыданий.       Он потерял счёт времени, лежал ничком в беспамятстве, ни разу не пошевелившись, а потом резко вскочил, озарённый идеей. Ну конечно! Как всё просто! Он уедет! Сейчас же, немедля покинет Париж и отправится, куда глаза глядят, чтобы больше никогда не возвращаться в этот ненавистный зловонный город! Это решение показалось Фролло проблеском света в окутывающей его тьме, поэтому архидьякон кинулся собирать вещи, точнее, переворачивать и без того разгромленную келью вверх дном. Он искал одну-единственную вещь: небольшой кошелёк, набитый золотыми монетами и надежно спрятанный в укромном месте. На смену хаосу пришло ясномыслие, которого Фролло не помнил за собой уже давно.       В спешке он покидал Париж, не заботясь об оставленном беспорядке. Да, он бежит. Бежит, как последний трус, в надежде избавиться от своего прошлого. Бежит, не задумываясь о судьбе Квазимодо и Жеана и о том, что они будут волноваться, узнав о его пропаже. Бежит, не имея представления, куда приведет его судьба — лишь бы отсюда подальше. Бежит, понимая, что если не сделает этого сейчас, то не осмелится сделать уже никогда. Бежит, думая о том, что призрак повешенной цыганки будет преследовать его до конца жизни.       Да, Эсмеральда умерла, в этом нет ни малейшего сомнения: выходя из Собора, спрятав лицо под капюшоном, Фролло заметил, что виселицу уже почти разобрали. Священник взобрался в седло гнедого коня, купленного у первого попавшегося крестьянина, и, не оглядываясь на город, в котором прошла вся его жизнь, несколько раз с силой ударил каблуками по его бокам, пуская с места в галоп. Врата Парижа закрылись за бывшим архидьяконом Собора Нотр-Дам.