Сказания Лунного Дома

      Сещемару, Принц Западных Земель, Правитель Страны Лунного Света, Повелитель Лунного Дома, недоумевал, почему ему приходится стоять на холоде, разглядывая западную стену своего дворца в столь ранний час. Могло показаться, что «сегодня» еще даже не наступило.       Лицо стоящей подле него Рин выражало неподдельное разочарование. - Разве вы не видите, Сещемару-сама? – настойчиво поинтересовалась она. Она изредка вздрагивала от холода, несмотря на плотное, многослойное кимоно, и все же она упорно пыталась показать ему… Что-то. Он склонил голову набок, пытаясь посмотреть на проблему под иным углом, но ему удалось разве что немного скосить глаза.       Он сладко зевнул во весь рот и услышал, как Рин нетерпеливо вздохнула. Уже не в первый раз Сещемару почувствовал, что сожалеет о том, что из всех возможных детей мира он спас единственную девочку, которая вставала настолько рано, словно она ложилась лишь затем, чтобы потом сменить прическу.       Возможно, подумал Сещемару, мысли которого уплывали все дальше, она попросту всю ночь причесывается. Вот в чем дело. На возведение произведений искусства, украшавших ее голову, явно требовалась пара-другая часов, так что эта его идея не была лишена странной привлекательности. Сейчас, например, макушку Рин украшала замысловатая прическа со множеством завитков и локонов, закрепленная огромными шпильками, которые вполне могли выколоть кому-нибудь глаз – например, ей самой, если она слишком сильно мотнет головой. Когда-то ее совсем не заботили подобные вещи, ей было достаточно ее старенькой юкаты, а ее волосы были по-простому собраны сбоку; она была готова последовать за ним куда угодно в его прогулках по лесам его земель, пока он выслеживал и истреблял своих врагов. А затем она внезапно выросла, прямо на его глазах, так быстро, что однажды, когда она наклонилась, чтобы изучить особенно любопытную гусеницу, ее юката едва не треснула по швам, и только его находчивость помогла ей остаться неопороченной, хоть это и стоило ему хаори и крупицы достоинства.       А теперь у нее было в достатке и тяжелых зимних кимоно, и легких летних юкат, и ее стремление менять их чуть ли не каждую неделю оставляло его в легком недоумении. Однажды вечером он вернулся домой и обнаружил гардероб Рин сваленным грудой под ее окнами, а перепуганные слуги носились по дому, подбирая раскиданные оби и кимоно и возвращая их ей в комнату, где она с завидным упорством продолжала выкидывать их из окна. Сещемару был уверен, что его подопечная заболела – подобное поведение мог объяснить разве что суровый жар, – пока он не рассказал о проблеме Миоге, когда старый слуга пробегал мимо. Тот убедил его, что одержимость одеждой вполне нормальна для юных дев, а стремление выбрасывать одежду, пребывающую в идеальном состоянии, из окна из-за того, что цвета на ней якобы слегка поблекли, и вовсе легко объяснимо. - Это как лихорадка, – как можно деликатнее говорил Миога, – разве что длится она несколько лет после первой крови.       Сещемару приподнял бровь. Как подсказывал его личный опыт, вступление женщины в зрелость означало лишь то, что она нашла себе супруга, а не то, что она лишилась рассудка. - Многие из рожденных людьми проходят через подобное, пока не находят себе пару. – добавил Миога. – Брат милорда не является исключением. - Хочешь сказать, что Инуяша – женщина? – поинтересовался Сещемару. Объяснение Миоги показалось ему недостаточным.       Демон-блоха яростно покачал головой. - Я хотел сказать, что он наполовину человек. Вступив в зрелость, он тоже стал диким и воинственным, не правда ли?       Сещемару фыркнул. - Он всегда таким был. И здравого смысла ему тоже недоставало. - А вы помните Кагоме-сама?       Повисла пауза. За долгие годы своей жизни Сещемару встречал множество людей, для большей части которых встреча с ним становилась последней, но он не мог вспомнить никого с именем Кагоме. - Кого? – наконец спросил он. - Мико, вместе с которой путешествовал Инуяша-сама.       Сещемару осмыслил полученную информацию. - Так ее звали?       Воистину, этот мир полон открытий. - Да. Если вы помните, то она тоже была весьма своенравной, да и со здравым смыслом у нее случались проблемы. Помнится, она вступала в некоторые битвы, не подумав о последствиях. - И все же она не вышвыривала одежду из окна, – парировал Сещемару. - Ох, но она вела себя куда более безрассудно и импульсивно. Умышленная дефенестрация собственного гардероба не идет ни в какое сравнение.       Сещемару был вынужден признать правоту своего слуги, как и тот факт, что Рин из девочки, которую он знал, превратилась в женщину. Эта мысль заставила его сердце дрогнуть, совсем чуть-чуть. Он это решительно проигнорировал и приказал купить своей подопечной новой одежды, а также пару раз наступил на Джакена для восстановления душевного равновесия.       К сожалению, странные перемены в Рин на этом не закончились. Она стала импульсивной, резкой, и все же она по-прежнему любила его так же сильно, как и когда была маленькой девочкой; когда он поднял вопрос о ее гипотетическом скором замужестве, она рыдала, стенала, висла на его кимоно и умоляла его передумать. И он передумал – кто бы захотел видеть столь непостоянную женщину в качестве матери своих будущих детей? И его самого опечалило бы ее отсутствие. Она настаивала на том, что лучше останется с ним, чем примет предложение любого молодого перспективного лорда, – и он прислушался к ней. Ее желания не должны были учитываться, но все же они учитывались, и он позволил ей остаться, ухаживать за его садом, проводить долгие часы за расчесыванием своих длинных, шелковистых черных волос, вместо того, чтобы обустраивать свою собственную жизнь, найти мужа, завести семью. В дальних уголках сознания Сещемару всплывали шальные мысли, которые он старательно игнорировал, о том, что, остановив естественное течение ее жизни, он, возможно, остановил и процессы старения ее тела, но он ощущал исходящий от нее запах взросления и был вынужден признать, что это не так. Она стала девушкой, женщиной. Иногда она превращалась в незнакомку с лицом Рин, но стоило ей засмеяться, и она вновь была той хрупкой человеческой девочкой, которая приносила ему тухлую рыбу и крайне подозрительные грибы и широко улыбалась, демонстрируя выбитые зубы.       Но сейчас она не смеялась. Напротив, она насупилась, словно съела неспелый фрукт и чувствовала неотвратимо надвигающиеся последствия. Эта физиономия заставила его только сильнее скосить глаза, словно он мог осуществить ее желания одной только силой воли.       Он чувствовал себя глупо. Должен же он увидеть что-то там, что она так стремится ему показать – не могут же его глаза демона быть слабее ее человеческих! – но стена отказывалась открывать ему свои секреты. Может, это какое-то упражнение из философии Дзен, которое она почерпнула у одного из тех странствующих монахов, которых он иногда приглашал для ее образования? Мысль об этом заставила его поежиться; Рин уже считала себя более сведущей в некоторых вещах (Миога заверил его, что это также абсолютно нормально), и последнее, что ему было нужно, это сварливая девочка, открывшая для себя Истину. Истина обычно была неудобной, неуклюжей и редко соотносящейся с реальностью. Истина могла утверждать, что созерцание стен играло важную роль в постепенном осознании сути вещей, в то время как на самом деле рассматривать стены скучно и важно только в том случае, если кто-то слишком мягок и не может не потакать чьим-то прихотям.       Нужно ее отослать. Она причиняла неудобства. Она была слабостью. По крайней мере, так считали его советники, но Сещемару упорно пропускал их слова мимо ушей; ее жизнь принадлежала ему ровно до тех пор, пока он сам не захочет ее отпустить. Кроме того, ей для начала неплохо было бы перерасти этот странный период и перестать метаться между настроениями словно безумная мартышка. Так ему никогда не найти подходящего лорда, чтобы ее пристроить. С другой стороны, возможно, в этом и заключался ее план… Сещемару нахмурился. Он понял, что эта мысль ему совсем не нравится. Как-никак, он был псом-ёкаем. Он использовал человеческую форму, но он всегда действовал прямолинейно, будучи неспособным на хитрости. Он не умел плести интриг, но Рин все-таки была человеком. Она вполне способна на коварство, если того требовала ситуация; пожалуй, стоит поскорее выдать ее замуж и вернуться к размеренной, не отягощенной чокнутыми мартышками жизни. - Ну что, теперь-то видите? – ворвалась в его размышления Рин. Он услышал, как в ее голос закралась нотка раздражения.       Сещемару промолчал, а Рин, громко и нетерпеливо вздохнув, схватила его за полупустой рукав. Еще через пять лет, когда оторванная братом конечность окончательно отрастет, она сможет взять его за руку, но сейчас он был рад, что она не позволяет себе подобных бесцеремонностей. Его полностью устраивало и то, что она тащила его за кимоно, пока никто их не видел.       Она остановилась прямо перед стеной. - Вот. – сказала она, вытянув палец перед собой.       Сещемару наклонился так, что его нос едва не коснулся деревянной стены. Он промолчал несколько секунд, Рин затаила дыхание. - Да? – наконец промолвил он, зная, что ее это заденет. - Сещемару-сама! – воскликнула она. – Ну разве вы не видите?!       Он обратил свой взгляд к ней; так или иначе, на нее смотреть было куда приятнее, нежели на стену. - Да? – снова произнес он. Рин раздраженно фыркнула. - Ну вот же. – сказала она, проведя пальцем вдоль тонкого зеленого побега, не замеченного Сещемару ранее. Он удивленно отступил назад.       Он действительно не увидел его; да и зачем ему обращать внимания на растение, цепляющееся корнями за дерево и камень, если через год его не станет, а дерево и камень продержатся куда дольше. Он полностью перестроил Лунный Дом и руководил закладыванием этих деревянных балок и камней, а сейчас по ним тонким кружевом наступающей весны стелились сотни побегов, цепляющихся корешками за мельчайшие трещинки. Ему было известно, что это Рин их посадила. Он воздвиг стену, однако она тоже внесла свой вклад. - Вот как. – произнес он. - Смотрите. – яростно прошептала она. Небо за домом оставалось темно-синим, но он чувствовал, что рассвет уже близко. Сещемару не сводил глаз с тонких побегов, осадивших его дом без чьего-либо ведома.       Сещемару нельзя было назвать терпеливым, однако он не сводил глаз со стены, изредка позволяя взгляду перетекать на другие ее части; когда его взгляд возвращался туда, куда он смотрел изначально, что-то менялось. То здесь, то там на зеленом кружеве появлялись крошечные белые пятнышки, озаренные луной и звездами, и с каждой минутой они увеличивались в размерах.       Мало-помалу стену покрыл цветущий ковер. Перед глазами Сещемару сотни сотен белоснежных, словно светящихся соцветий раскрывались навстречу ночному небу.       Небо на горизонте посветлело, а Рин напряженно выдохнула, будто все это время задерживала дыхание. - Разве не красиво? – поинтересовалась она. Сещемару промолчал, но ей, судя по всему, было достаточно и того, что он попросту увидел, как за мгновения холодная, безжизненная стена зацвела новой жизнью.       Он вытянул руку и пропустил одно из соцветий между пальцев. Лепестки на ощупь были словно шелк. Его поразило, как неожиданно распустились эти цветы. Словно вселенная ускорила свой ход, чтобы он полюбовался ими. Они расцвели менее чем за час; распустились перед его собственными глазами. Совсем как Рин. - Они прекрасны. – наконец произнес он. Девочка выглянула из-под его локтя и ослепительно улыбнулась. - Я их сама посадила. – заявила она. Кто же еще? Он кивнул, что ее вполне устроило. - Они называются Лунные Цветы, ну, я решила, что они будут к месту, это же все-таки Лунный Дом. К сожалению, – продолжала тараторить она, – они довольно быстро отцветут, всего через пару часов после рассвета, да и к холоду они чувствительные, но мне кажется, что они все-таки безумно красивые. Сверкают, словно луна, да? - Они быстро увядают? – переспросил он.       Рин кивнула и улыбнулась. - Я люблю смотреть, как они распускаются, но ухожу прежде, чем они завянут. Так куда приятнее. Вы так не думаете, Сещемару-сама?       Приближался рассвет. Цветы, покачиваясь от порывов холодного ветра, сияли, прекрасные, белоснежные, лишь затем, чтобы в следующий миг завять.       Сещемару не ответил. Он не отводил взляд от стены, усыпанной обреченными соцветиями, и пытался не думать метафорами.

* * *

      Кагоме стояла в святилище, уставившись в недра старого, бесполезного колодца. Вокруг нее шелестел ветер, проскальзывающий в помещение через щели между брёвнами, в воздухе по-весеннему пахло цветами и парным молоком. Кроваво-красное заходящее солнце согревало ей спину и придавало ее черным волосам золотистый оттенок. В углах шевелились черные тени, а прямо перед ней в недрах колодца беззвучно вздыхала тьма.       Кагоме напряженно ее изучала.       Через некоторое время она озлобленно зашвырнула внутрь колодца камень. - Дурацкий колодец, - пробормотала она. – Ну почему с тобой столько проблем?       Колодец не ответил, только продолжил беззвучно издеваться над ней, распахнув свою черную пасть. Кагоме провела рукой по лбу, мысленно пожелав, чтобы пульсирующая боль в ее висках унялась. Она не смогла бы сосчитать, сколько раз ныряла в эти черные глубины в прошлом, пальцев на обеих руках и ногах точно бы не хватило. Воспоминания оставались такими же яркими: падение, ветер шумит в волосах, покалывание в животе, и даже периодические неудачные приземления – все эти ощущения оставили приятные воспоминания, и даже сейчас она могла воспроизвести томительное ожидание, посещавшее ее, когда она скользила по временным потокам. Она так хотела вернуть это все обратно, но это было невозможно. После того, как это случилось, все попытки заканчивались только ссадинами и слезами.       Когда она в последний раз пробовала вернуться, она сломала лодыжку и заливала дно колодца слезами до тех пор, пока ее не обнаружил дедушка. Сота, который рос не по дням, а по часам, вытащил ее из колодца, а она плакала, уткнувшись ему в плечо, пока он тащил ее вверх по стремянке. Тогда она и поняла, что прошлое утеряно навсегда, и вернуть его уже не получится. Но все равно в ее сердце поселилась надежда, крошечная, покалывающая, безрассудная и притягательная, нашептывающая, что, может, в этот раз выйдет. Может быть… В этот раз…       Кагоме запустила в тени под собой еще один камень, тяжело вздохнула и тряхнула головой. - Это все глупости, – сказала она себе. – Глупости. Думаешь, прочитала сказочку и теперь прошлое тебя с распростертыми объятьями примет? Идиотизм.       Где-то за ее плечом чирикнула птица, словно соглашаясь. Кагоме подумывала швырнуть камнем и в нее, но, поколебавшись, пришла к выводу, что она это заслужила.       Она прекрасно знала, что все это глупости. Дорога назад для нее заказана, поэтому стоило бы прекращать жить мечтами, только время зря тратить.       И все же… Что-то в этой жуткой легенде подмывало ее попробовать. Весь день, стоило ей закрыть глаза, в голове вырисовывалась фигура девочки, сломанной, зверски убитой, неподвижно лежащей в недосягаемости для того, кого она любила, и пальцы Кагоме сводило, а в сердце просыпалось странное, пугающее чувство. Она чувствовала запах крови на земле, слышала треск огня, а в голове отдавался жестокий смех тех, кто предал своего Повелителя и его свиту. Все это сводило Кагоме с ума, мешало ей сосредоточиться; она чудом умудрилась не шагнуть прямо под колеса автобуса. Челюсть Кагоме пронзила боль, и она поняла, что слишком сильно сжала зубы. Но боль ее, как ни странно, не беспокоила. Ты заслужила это, думала она, и ее губы сжались в тонкую белую линию. Ты не смогла вернуться к Инуяше. Не смогла вернуться к своей любви. С чего ты решила, что в этот раз получится?       Тени внизу пришли в движение. Хоть она и отдавала себе отчет в том, что это всего лишь ее воображение, сердце пропустило один удар.       Как же это выматывало, кто бы знал. Кагоме пропустила пальцы через волосы и пнула колодец, отбив палец на ноге. - Пусти меня! – выкрикнула она. – Плевать, просто пусти меня! Колодец отказывался открыть ей свои секреты. Кагоме ударила кулаком по бортику. - Черт возьми!       Ничего не изменилось, а прыжок повлек бы за собой только боль, синяки и ссадины, и она снова не смогла бы вернуться. Легенде не открыть колодец, и даже все желания и мольбы этого мира все равно оставили бы ее ни с чем, одинокую и замерзшую.       Ничего не изменилось, думала она. Ровным счетом ничего. Кагоме развернулась и по ступенькам вышла из святилища наружу. Скоро снова ужин, а потом спать, а прошлого уже никогда не вернуть. Никогда.