Восемнадцатый этаж

СВЕТЛОЕ В наушниках шепотливо игралась музыка. Я сидела на четвертой парте моего нелюбимого юридического училища, чувствуя, как пустоту в моей голове заполняет мелодия. Названия ее я не знала, но это была типичная иностранная попса, и она мне нравилась. Вызывая рябь в глазах, надо мною бесшумно мигала лампочка. Четырнадцатое июня, и пейзаж за окном совсем ни к черту меняется в худшую сторону – убого клубятся тучи, ветер улыбчиво разрезает воздух и срывает с прохожих шляпы. Поднимает подол платья возмущающимся женщинам. Жаль только, он не в моей голове, иначе разогнал бы все глупые мысли к черту, и я думала бы попросту ни о чем. Хотя в моей голове и так не было ничего, кроме музыкальной мягкости. Мысли не описывались, а чувства не чувствовались. Я сидела и понимала, что ну никак не могу влюбиться в то, что живет на моей крыше. Если бы я была пятнадцатилетней девочкой, я бы повелась на него, как рыбка на заманчивую наживку. Если бы я была пятнадцатилетней девочкой, я бы с легкостью втюрилась в его внешность и характер. Потому что я считаю, что он далеко не урод, а спокойный характер напрочь отрывает Его от остальных людей. Даже от меня. Перед моими глазами встает картина двух огромных материков - на одном толпятся и наступают друг другу на ноги люди, им тесно. Душно, невкусно и хлопотно. На краю второго огромного материка стоит он и задумчиво смотрит на нас. Он настолько другой, что ему не подходит никто. Сейчас тридцатилетняя я либо слишком стара, либо слишком… молода для него. Отстаю на тысячу с лишним лет, и эта разница в возрасте заставляет меня ужасаться снова и снова. Я младше, и ах да, у меня уже есть молодой человек. Его зовут Роман, он продавец машин и настолько несмелый, что вот уже второй год не осмелится сделать мне предложение. Дурачок, вот уже два года, как я согласна. Мы познакомились с ним давно, а встречаться начали в 2012. Мне всегда нравилось, как он смотрит на меня - его темно-карие глаза никогда не смотрели внутрь меня, а как будто легонько поглаживали кожу. Роман не старался проникнуться ко мне, и когда он был рядом, я чувствовала, что он держит дистанцию. И я всегда же знала, что все дело в этой чёртовой робости и стеснительности. Сейчас у него эта низкая, как трава, работа, а у меня - училище. Я уволилась с работы сравнительно недавно, но уже успела пожалеть об этом. Было стыдно сидеть на шее у родителей и вытягивать деньги из своего молодого человека, но я ничего не могла с этим поделать. Хочется отучиться и найти мало-мальски хорошую должность. Я вышла на улицу и вмиг поняла, что дождь вернулся, подобно неприятным воспоминаниям. Он лил с новой силой, был таким же серым, как и тучи, таким пыльным и однообразным, что мне было скучно смотреть на него. Впрочем, этот июнь печальным образом полностью состоял из дождей. Я немного постояла на крыльце этого белого здания и вздохнула. Воздух, выпорхнувший из моих легких, рассекли дождинки. Подняла глаза и раздраженно посмотрела на небо. Первые две мысли, одновременно пришедшие в голову: «Жаль, что я не взяла зонт» и «Как бы Он там не промок…» Наскоро встряхнув головой и взгромоздив над собой широкую тканевую сумку, я засеменила к автобусной остановке. Посмотрела на свои ноги, неловко обегающие лужи, и поняла: каждый день почти одно и то же. Кончиками пальцев я почувствовала, что податливая цветастая ткань сумки начинает намокать. У дождя начисто отсутствует чувство юмора, ведь каждый раз он льет так сильно, будто напоследок. Так прямо и так напористо, будто старается смыть с нас все грехи. Ветер сминает дождь, обнимает его и подталкивает чуть вбок, прямо в лицо. Я испугалась, что потечет мой макияж, а ведь сегодня я наносила его особенно старательно: ровные стрелки, золотисто-коричневые тени на веках, немного туши и бледный слой красноватого блеска для губ. Не Бог весть что, но я все-таки боялась, что тушь размажется. Автобус подошел минуты через три. Я заскочила в его душный салон, словно спасаясь. Весь путь прошел для меня, как в густом тумане – я лишь чувствовала прохладность желтых поручней и слабо слышала, как звенят в моей ладони две железные монеты, каждая по десять рублей. Я не люблю автобусы хотя бы из-за их обильного машинного запаха и толпы вокруг, поэтому езда на них становится для меня занятием молчаливым и по-своему мерзким. Это было странным – казалось, мысли покидали меня, путаясь в волосах. Взгляд устремился к мутному окну, за которым отрывисто мелькали дома. Казань показалась мне городом промокших картонных домиков, для которых светило картонное Солнце, и лил дождь из картонных облаков. Картонными казались даже люди. Я выскочила из автобуса на улице Ломжинской, родной дом с окнами из шоколадного стекла виднелся уже отсюда. Совсем невольно мой медовый взгляд пополз к самому верху – к восемнадцатому этажу, а то и еще выше. Туда, где находился невидимый девятнадцатый, крыша. Я мигом представила, как Он, подобно умершей кукле, сидит у края крыши и задумчиво разглядывает рябь на лужах. Не почувствовала чего-то такого важного, но на пару секунд мне показалось, что легкие наполнились маленькими мушками. Похожая на промокшую лису, я засеменила к светофорам. Мое сердце переняло от дождя всю его унылость, и на душе мне вдруг стало дождливо, хотя я вовсю старалась не подаваться этому. Это 14 июня предстало передо мною неумолимо темным. Оказавшись у своей двери, я на секунду замерла, а потом завозилась с ключами. Моя квартира встретила меня голыми стенами и запахом шпаклевки, клея и пыли. Я застыла у порога, прислушиваясь к шуму – меня и дождь разделяла только крыша, и где-то наверху был слышен непогожий ропот. Казалось, там, наверху, безустанно трепещут многочисленные бабочки (стук капель о крышу напоминал мне дрожание их крылышек). Я посмотрела на порог, за которым начиналась неприятная тень, а потом подняла глаза вверх. Сейчас Он сидит там, и холодная кристальная вода беспрерывно стекает с его точеного, как камень, лица. А его глаза ловят бесконечность в тучах. Не успев закинуть в квартиру свои вещи, я развернулась, а ноги сами по себе понесли меня к лестнице наверх. Когда я открыла тяжелую дверь, меня обдало сырым воздухом. Он был настолько влажен, что, казалось, росой оседал в легких. Серость неба мгновенно ослепляла, а кожа притягивала к себе капельки дождя, словно магнит, и моим щекам сделалось мокро. Леденящий ветер дул, как мне показалось, сквозь меня, замораживая все внутренности. Я оглядела крышу и нашла его, усевшегося на мокром бетоне, довольно быстро. Он сидел так мирно, что думалось, будто он на пикнике, под его рукой лежало что-то красное и прямоугольное. Его футболка, в отличие от джинсов, промокла насквозь, темные волосы были будто пришиты к лицу. Он сидел спокойно, водил по холодному полу, казалось, кончиками пальцев, и... ...и он рисовал. Мне показалось именно так. Он поднял на меня взгляд, а я вобрала в легкие сырой воздух и свой собственный голос показался мне суровым и слишком громким: - А ну марш вниз! Я не могла разглядеть синеву его глаз, но он не двигался с места. Моргнул и приоткрыл рот, чтобы что-то сказать. - А... - Цыц! Не сводя с него пристального взгляда, я, лязгая, открыла железную дверь еще шире и раздраженно махнула рукой, словно приглашая туда, в сухой подъезд с сухим воздухом. - Я сказала - вниз! - нахмурилась. Смотреть на него, как смотрит мать на своего незадачливого сына, оказалось на редкость легко. Он замер. Мне подумалось, что вот-вот - и замрет дождь, и ветер, и все, что окружает нас двоих. Он выпрямил спину, тряхнул темноволосой головой и поднялся. Взял в руки то, что секундами ранее лежало прямо под его мокрой ладонью, и спокойно направился ко мне. Казалось, что с каждым его шагом в мою сторону дождь становится теплее, а воздух прохладнее. Он шел неторопливо, и когда он проходил мимо, мы пересеклись взглядами - Он смотрел на меня как-то по-взрослому упрекающе. Глупый, он будто осуждал меня за то, что я затащила его туда, в тепло своей квартиры. На какое-то мгновение мне стало совестно - если он не спустился сам, то, может быть, ему это и вовсе не нужно? Нужно ли было мне тормошить того, для кого что холод, что тепло - всё одинаково? Опомнившись, я поспешила за Ним. С появлением света в квартире стало как-то необычайно уютно, и даже яростное ощущение ремонта не могло исправить эти мысли. Он стоял у порога, весь мокрый, а вода, стекающая с его одежды, скапливалась под ногами в небольшую лужицу. Я посмотрела на него и поняла, что он словно смеется над моей заботой - лицо его оставалось спокойным, но в синих, как океан, глазах ласково плясала усмешка. Стрелки часов остановились на восьми часах вечера, и именно в тот момент я с искренней грустью осознала, что вся боль или нежность для него - ненужный пустой звук. Игнорируя царапающую сердце обиду, я указала рукой на проход в зал. - Прошу. И сними футболку, - снисходительно фыркнув, улыбнулась, - Ее выжимать от воды можно. Я ожидала от него что-то, похожее на возмущение, но вдруг вспомнила - это же Он. Разувшись, он только лишь кивнул и отстраненно направился к залу с такой уверенностью, будто он тут живет. Нервно скинув с ног балетки, я последовала на кухню, мало-мальски отделанную и прибранную. Быстро спрятала капельку плесневелый хлеб в кухонный шкафчик, убрала невымытую тарелку с чашкой в раковину, поставила старенький чайник кипятить воду. Поправив светлую прядку волос, я приподнялась на цыпочки и выудила с полки две чашки. Немного подумала и убрала вторую. Когда я заходила в зал, на нем остались лишь не совсем промокшие джинсы. В общем, в его теле не было ничего особенного, поэтому я, не смущаясь, спокойно приняла эту тусклую мокрую тряпку и отнесла её в ванную комнату. Тщательно выжала и повесила сушиться. Схватила со стиральной машины черную, как крыло ворона, огромную футболку, которую я получила в подарок от старой работы, вручила Ему. И пока он, меланхолично моргая, вдевал руку в короткий рукав, я нащупала взглядом белую шею. В моей голове чересчур назойливо затрещали неугомонные сверчки, и как-то неожиданно для самой себя мне вдруг захотелось услышать колокольный звон Его голоса. - А где раны? - я пристально оглядела его пока еще видную грудную клетку, а он взглянул на меня. - Раны? Его голосом покрылись все незаклеенные обоями стены, белый потолок, пол и мои уши. Свой голос по сравнению с его мне показался несколько громким и отчаянно переполненным эмоциями. Осторожно присев на светлое кресло, я осмотрела его с головы до ног. Подарочная футболка, надетая на него, не сбивала меня с толку, а спокойный и пугающе взрослый взгляд вызывал смешанные чувства. Я отражалась в его глазах. «Чародей» - пронеслось у меня в голове. - Ты падал с восемнадцатого этажа, и... где твои царапины? Говоришь, все процессы у тебя не работают? Тогда как твое тело... м-м-м... восстановилось? Он молчит пару секунд, а потом мое собственное горло вибрирует от того, что я вдыхаю его слова. - Единственное, что я могу, так это воскресать. Тогда мне захотелось сказать что-нибудь. Он говорил так обыденно, что я почти поверила, что такое ему приходилось говорить каждому, кого он встречал за всю свою длинную жизнь. Мой язык будто был прибит к нёбу ржавыми гвоздями, и я не смогла ответить Ему достойно, так, как мне больше всего хотелось ответить. Выдохнув, я запустила руки в свои солнечные, словно листья подсолнуха, волосы. - Останешься тут, пока не кончится дождь, оки? - Я не сахарный... - И... - ...не растаю, - он закончил, будто поставил жирную точку. Я опустила смешок. - Растаешь-не растаешь, но подожди, когда твои шмотки высохнут, да? Он немного подумал - молчаливо, прохладно, словно Бог, размышляющий о человеческих пустяках. Потом кивнул и опустился на диван напротив меня. - Да. Мой взгляд плавно скользнул куда-то вниз, к его рукам. Короткие пальцы неизменно сжимали красную коробочку... мелков? Это были не обычные шестицветные детские мелки, купленные на базаре напротив. Чуть длинная красная упаковка с таинственным для меня "Toison d`or" на лицевой стороне. Я не понимала, что это значит, но то, что мелки настоящие, "художественные", я осознала четче некуда. Упаковка была влажной, но уже начинала высыхать. Я улыбнулась, и мне полегчало от понимания того, что я еще умею улыбаться. - Ты рисуешь? Взглядом Он невзначай впился в мою душу, как вампир. - Не умею. - Что?.. Зачем тогда рисовал, да еще и под дождем? Знаешь ведь, мелки очень легко смываются с асфальта, а эти, наверное, даже не предназначены для рисования на полу... или нет? В любом случае, они сотрутся. - Именно поэтому рисую под дождем. - А? - Чтобы стерлось. Я посмотрела на него. И, наверное, я ожидала шутку, но он не шутил. Мой смех - негромкий, заливистый, трепещущий и до одури искренний - наполнил комнату, заполняя каждый атом кислорода. Я сидела, несильно прикусив большой палец правой руки и смеялась, прищурившись, разглядывала Его, непреклонно восседающего напротив. Мои медовые глаза, поблескивая, нащупали взгляд его фломастеровых, синих. Я смеялась и понимала, какой, наверное, выгляжу глупышкой... и в то же время внутри меня все приятно покалывало - от собственного смеха, не иначе, и я была страшно счастлива, что жизнь еще не разучила меня смеяться. Молчали стены, окна, свет, Он тоже молчал, а я смеялась и тихонько вытирала слезы, выступившие на глазах. Когда я прервалась, чтобы отдышаться, мой голос оставался тем же сиплым и ярким. - Какой же ты... странный... И моя грудь снова взорвалась в невинном журчащем смехе. И в этом по-своему темном дне я внезапно заметила что-то светлое.