Восемнадцатый этаж

КРЫША       Под моими ногами безжизненно расстилался бетон.       Странно, я думала, здесь будет хотя бы что-нибудь. Пусть даже дырявый полосатый матрас, тряпье и бесчисленное количество старых журналов и газет. Стыдно, а примерно так я представляла Его жилище, и теперь понимала, насколько ошиблась, ведь здесь не было ничего, кроме холода и ветра.       Со-вер-шен-но ни-че-го.       Руки мне грела пластмассовая полупрозрачная упаковка с плотной крышкой. Теплая, и ее тепло было единственным, из-за чего мои пальцы не замерзали. Я стояла у двери на крышу и молча смотрела на Него, спокойно усевшегося у края. Моросил дождь. 13 июня, 19:12. И мне, жутко возжелавшей убедиться, что он – не мираж, вздумалось снова подняться на его крышу. С самого утра было пасмурно, как вчера или позавчера. В тот день я практически не обращала внимания на мерзкие капельки, которые со всею своей колкостью и холодностью впивались в мои плечи.       Он сидел на краю крыши. Наблюдал за всем, что происходило внизу: за прохожими, машинами, за рябью на лужах и за красными автобусами. Наблюдал, как продрогший, голодный и безнадежно бездомный Бог. Помнится, тогда я боялась вдохнуть поглубже, чтобы не спугнуть этот момент. Светлые балетки потихоньку пропитывались дождевой водой, волосы темнели, а воздух в легких холодил. Я хотела развернуться и уйти, но меня окликнул его голос.       - Ты?       Он говорил тихо, и его голос даже не перекрывал почти незаметный треск дождя, но мне показалось, что это слово ударились о мою голову. В моем горле забились, страшась вырваться наружу, слова и предложения. Он буднично смотрел на меня.       - Я подумала… Я… Мне захотелось немножечко посидеть тут, люблю дождь…       Он плавно склонил голову набок, и еще издалека я поняла, что он отличает правду ото лжи. Мягко зашуршала ткань его одежды, он немного подвинулся влево, чтобы я могла присесть. С каждым шагом, которым я приближалась к Нему, я чувствовала, как легчает воздух. Пол подо мною все равно оказался ледяным.       - На, - придала своему голосу непринужденность и ненавязчиво протягиваю ему свою ношу. – Пироги с капустой и треугольники с сыром. Сама пекла.       Мне отчего-то казалось, что если я скажу «Сама», то Он пожалеет и непременно примет подарок. Но он только удивленно моргает, а потом опускает лицо. В его синих глазах серость неба превращалась в беспокойный океан. Бледные щеки были похожи на ситцевую ткань.       - Извини, - голос мерно колеблется, и его эхо исчезает где-то в моей голове, - но я не буду.       Я обиженно хлопаю темными ресницами. Неловко завозившись, пытаюсь спрятать недоумение и убираю остывающую упаковку подальше. Безнадежно пытаюсь скрыть огорчение за ироничной улыбкой, отвожу глаза.       - Ну ты даешь, можно было взять. Хотя бы из вежливости, что ли… - выжидающе смотрю на его реакцию, но он остается спокоен. Мои голосовые связки отчаянно сопротивляются, когда я пытаюсь задать вопрос. – Так ты… значит, и правда вообще ничего не ешь?       Он кивает головой, и прядки темных завивающихся волос, немного вылезающих на скулы, забавно покачиваются. Потом он приоткрывает рот, и мне кажется, что даже воздух, вырывающийся из него, уже необычно мелодичен и легок.       - Нельзя.       - Да? – дожидаюсь повторного кивка. – А почему?       Он немного колеблется, и на какой-то крошечный миг мне думается, что сейчас он снова придумает все на ходу.       - Здесь, - он касается пальцем себя чуть выше груди и выдерживает паузу. – В моем теле остановлены все физические и химические процессы, - ловит мой отчаянно-непонимающий взгляд и продолжает. – Легкие не перебирают воздух, сердце не перегоняет кровь. Почки, печень, железы, кишечник – всё не работает. Попавшая в желудок вода или еда не переваривается и гниет.       - Бее… - неосознанно кривлю лицо, представляя это, а потом беру себя в руки. – Стрёмно.       - В этом достаточно мерзости.       Почему-то то, как он выразил мои мысли и каким тоном он это сделал, кажется мне чем-то необычным. Я замолкаю, понимая, что мне нечего сказать в ответ. До сих пор у меня перед глазами вертится иллюстрация из учебника по биологии. Человеческое тело, внутренности. Пироги, над которыми я корпела пару часов, попадают в желудок, медленно гниют и покрываются плесенью. От таких раздумий меня пробирает дрожь. Мне кажется, будто я разворошила муравейник и муравьи, пощипывая кожу, разбегаются по моей спине, рукам и ногам. Противно. Я сижу, обхватив обтянутые джинсами колени. Он сидит, вытянув ноги вперед и оперевшись ладонями о бетон. Синие глаза смотрят на небо и ловят бесконечность, изредка в темные, но короткие ресницы ударяют капли дождя.       Я в толстом свитере, и мне холодно.       Он в легкой футболке и не дрожит.       Я покупаюсь на его хилую фигуру подростка, и мне становится еще холоднее при мысли о том, как может быть холодно Ему. Мне почти тридцать, хотя я жмурюсь и отплевываюсь от этого круглого числа. Почти тридцать, я бегу от времени и удивляюсь тому, как же быстро оно нагоняет меня. Так вот, я смотрю на Него и думаю, что время его даже не ищет, как будто Он и есть Время. Сколько лет он живет и на протяжение скольких лет ему пятнадцать? Я поворачиваю голову назад, к краю крыши, и смотрю туда, в серую пропасть.       «Тоска…»       - Зачем прыгнул?       Его пальцы немного сгибаются, как будто он пытается загрести невидимый теплый песок.       - Жизнь не в радость, когда она длится более тысячи лет.       - Неправда, - усмехаюсь, и задорно склоняю голову набок. – Жизнь всегда интересная, нужно только найти. Почти каждый день случается что-то новое, и если успеешь, если увидишь, то тебе никогда не расхочется жить. Следующий год, и последующие триста можно обратить в одну неделю, если знаешь, чем себя занять.       Имела ли я право говорить так, как будто знаю, что такое бессмертие?       Он посмотрел на меня с любопытством, а после сморгнул с ресниц дождинку. Говорил он спокойно, как будто рассказывал мне добрую сказку на ночь. От такого тона мне почему-то стало неловко, как будто он терпит меня.       - Однажды одна девушка в Лапландии вытащила меня на улицу, чтобы показать северное сияние. И я бы застыл от восхищения, как последний глупец… если бы я не видел это северное сияние уже в одна тысяча пятьсот семьдесят шестой раз.       Я задохнулась воздухом и присвистнула.       - Тысяча пятьсот семьдесят шесть! Сколько лет ты там жил?!       В эти секунды мне представились белые поля Лапландии: снег, укутавший их, был похож на бисер, вода, застывшая подо льдом, и темное, как космос, небо. Холод, настолько громко трещащий в ушах, что его можно было потрогать и сломать. Северное сияние, похожее на клубящийся светлый дым. Лапландская девушка в толстой шубе из оленьей шкуры и Он, одетый ту же тонкую футболку и джинсы. Холод превращает в лед её темные волосы, а они стоят и смотрят, и смотрят, и смотрят…       - Больше, чем век, но ненамного. Мне нравится Лапландия, немного меньше, чем Россия и Канада, но нравится. Это были… не помню, какие точно, но восемнадцатые века. С 1800 по 1920, если не ошибаюсь. А потом мне наскучило, и я переехал сюда, хотел полюбоваться на Россию и успел к войне.       У меня екало в груди, и я хмурилась, опуская глаза на свои ноги. Я всегда умела быть тактичной и не царапать словами душу. Тем более, он смотрел на меня едва-едва умоляюще, будто уговаривая не открывать рта. Я умела держать себя в узде, но именно тогда я не смогла сдержаться.       - И как она, война? – и я спросила это с таким детским любопытством и энергией, что он отвернул от меня голову, словно огорчившись во мне. Словно немо выдыхая: «Ну я же просил…»       - Кроваво…       В горле моем застревал тяжелый и мокрый ком. Глаза отводила уже я, и если бы не моя слегка грубая и смуглая кожа, я бы покраснела от стыда. Я не знаю, сколько он живет, но мне кажется, что он сбился бы со счету, если бы перечислял войны, которые успел пережить. Мне было достаточно фильмов про войну. Мои руки немного подрагивали, когда я, покусывая губы, снова взглянула на него.       - Извини.       - Да ничего, - он выглядел так, как будто ничего не произошло. – Вообще-то, к сорок пятому году я жил в Питере – привлекла культура. А потом как-то незаметно получилось, что я переместился в самое пекло войны, мне хотелось… - он запнулся с непроницаемым лицом, - хотелось помочь кое-кому, но как-то не срослось. Фашисты крыли меня фашистским матом, когда я, получивший с десяток пуль, продолжал стоять…       Он почесал свою шею и откинул со лба темно-красную прядь. Я сидела, глядя на свои бледные ладони и наблюдала, как неприятно они поблескивают от дождя. Смотреть на него было сверх моих сил – в тот момент мне подумалось, что синева Его глаз может быть ядовитой для меня. Он вздохнул. Он говорил, что его легкие не работают, и когда он просто открывал рот, чтобы что-то сказать, мне все равно неумолимо казалось, что он дышит.       - Я помню не очень хорошо… у меня проблемы с памятью, но эта война и правда была кровавой.       Я посмотрела на него, мое сердце судорожно билось и медленно сжималось. Хилый, тихий, с темно-синими глазами, не похожими ни на что. Подросток, говорящий о войне так буднично, как будто обсуждал погоду на завтра. Я все глядела и думала, сколько смертей он видел… Хотя, мне думается, смерть – это вечная проблема бессмертия. Капли дождя падали ему на лицо и попадали за ворот футболки. Воробей.       Может быть, я купилась на его подростковую внешность?       Соскочила с места и бросилась вниз, в свою квартиру. На моем старом диванчике лежал красный плед, который я купила в IKEA пару недель назад. Кожа на моих ладонях болезненно цеплялась за теплую ткань. Плед был большим, но тонким. Если сложить его пополам, получится самое то, подумала я и побежала обратно, временно закинув плед на плечи. Он сидел на том же месте, удивленно глядя на меня. Я, запыхавшаяся и растрепанная, подошла к нему и с теплой улыбкой протянула плед.       - Держи.       Он провел рукой по шершавой шерстяной ткани и непонимающе взглянул на меня. Я усмехнулась:       - Да держи-держи, он теплый! – настойчиво протягивала Ему плед и присаживалась на прежнее место.       Ветер не дремал. Температура воздуха - +10°С.       На его губах играла улыбка – почти незаметная и похожая на мираж. Он взял плед в руки и повертел его в руках. Я не успела улыбнуться в ответ, как мои плечи накрыла нежность, а своей промерзшей шеей я ощутила колючесть шерсти. Плед укрыл мои плечи, слетев с Его рук, и я чувствовала, как мое тело щиплет тепло. Я сжала губы и взглянула на него слегка исподлобья, осуждая за его поступок, но он лишь еще сильнее растрепал свою мокрую шевелюру.       - Тебе нужнее.       - Ты…       - Мне не холодно, - он убедительно посмотрел на меня, а потом отвел глаза на небо. – А теперь давай сидеть молча.       Он не заметил моего кивка. Мы сидели тихо, я думала о сегодняшнем дне, пролетевшим так стремительно, что я едва успела отхватить от него хотя бы что-нибудь. Почему-то мне было страшно догадываться, о чем думает Он. Смотря вперед, я боковым зрением видела очертания его тела и лица. Мне было тепло, но думалось, что это тепло не столько от пледа, сколько от…       В общем, ничего не мешало мне улыбаться.       - Кстати говоря, Свет… - я вздрогнула от его голоса. – У меня есть просьба к тебе.       - Просьба? А, да, конечно, я слушаю… - капельку прищурилась и буквально кожей ощутила всю серьезность его следующих слов, которые разбились о мой силуэт.       - Не влюбляйся в меня, пожалуйста.