Восемнадцатый этаж

ОН.       Мы сидели у меня за столом напротив друг друга. Любой звук с дребезжащим эхом разбивался о воздух в комнате, как будто его кто-то кинул об стенку с размаху. Слова растворялись у меня в горле, словно в серной кислоте. Я все думала, о чем можно говорить с человеком, который десять минут назад сбросился с дома и выжил? Пока я смотрела на него, Он оглядывал мою стену. Проследив за его взглядом, я видела белоснежность штукатурки. Передо мною сидел типичный подросток, и у меня, почти тридцатилетней женщины, немели пальцы рук, когда я смотрела на него.       Страх ли?       У него была взлохмаченная, слегка кудрявая шевелюра, и ее цвет не поддавался описанию. Я бы сказала: «Красное дерево, но на девяносто девять оттенков темнее». Вьющиеся пряди не поблескивали под светом ламп, мне это показалось удивительным, если не странным. Футболка светло-серого цвета была чуть ли не в два раза больше и казалась мне слишком легкой – на улице была летняя прохлада. Его взгляд, отведенный от меня, был таким смиренным и не удивленным, что мне подумалось, будто такие ситуации случаются с ним каждый день. Взгляда отвести я не могла, хоть и пыталась. Что он за мистическое существо?       Парень, ты что, правда бессмертный?!       - Так ты… бессмертный? – и это удивительно, но я вздрагиваю от собственного голоса, слишком громко, и неожиданно он звучит из-под моего носа.       Все, что он делает, это кивает. Плавно покачиваются его кудри, а глаза по-прежнему ненавязчиво рассматривают белую стену так, словно он увидел в ней нечто волшебное. Кивает, будто речь идет о житейских вещах, совершенно не касающихся произошедшего. У меня появляется острое чувство, как будто ему все равно. Я тихонько выдыхаю, мне кажется, мои легкие полностью состоят из дыма сигарет «Мальборо», которые я иногда беру в рот. Говорить что-либо сейчас было затруднительно. Он молчал. Именно сейчас мне отчего-то до дрожи захотелось услышать его голос, и мне казалось, что я умру, если не услышу его.       - И зачем прыгнул?... – сейчас этот вопрос не давал мне покоя.       Он помедлил, а потом я увидела, как приоткрывается его рот.       - Тоска…       Одно слово. Его голос звучал громче моего раза в два, и мне подумалось, что он похож на звон маленьких церковных колоколов - дребезжал и позвенькивал. На какой-то момент мне показалось, что где-то внутри у него трепещут пчелы из хрусталя – жужжат хрустальными крылышками и сталкиваются друг с другом. И тогда он все-таки посмотрел на меня.       У него были синие глаза, темные и неяркие. Неестественно синие - такого цвета не бывает ни небо, ни вода, отражающая небо. Похож на цвет синего фломастера для детской раскраски, но, тем не менее, он казался мне самым что ни на есть гармоничным. Темно-синий. Недостаточно темный, чтобы сливаться со зрачком, но подходящий для того, чтобы я могла разглядеть светлые крапинки. Я решила, что хорошо, что сейчас в его глазах почти не было эмоций – если бы там разглядывались грусть, ярость или счастье, то я бы не выдержала и отвела взгляд.       - Тоска, - скорее утверждала я, чем спрашивала.       - Да.       Только прекратившееся дребезжание возобновилось с новой силою, и мне потребовалось немало усилий, чтобы не потерять нить разговора. Вопросы бились о черепную коробку изнутри и мне приходилось выхватывать их наугад.       - И как давно ты бессмертный?       Он задумывается, прежде чем ответить. На секунду он отводит глаза в сторону. Что-то для себя решает, а потом снова смотрит на меня. Отвечает с легкостью, будто его совершенно не волнует.       - Не знаю, - ей-богу, его правда не интересует это!       - Не знаешь?       - Не помню, скорее всего…       Запустил пальцы в лохматые волосы и взъерошил их еще больше, на этот раз упорно не отводя от меня взгляда. Мне хотелось провалиться хотя бы на этаж ниже. Приподнявшись со стула, я направилась к кухонному гарнитуру, выудила из шкафчика две белые кружки, а заодно и чайную заварку. Хотелось разрядить обстановку и я задала следующий вопрос.       - Как же тебя зовут? – и специально не смотрела на него, потому что чувствовала его взгляд, мягко ощупывающий мою спину.       Ответом мне послужило молчание, которое я успела возненавидеть. Скосив глаза, я посмотрела на него – задумался. Поднял голову и глядел в потолок, будто пытаясь прочесть на нем ответ. Мне показалось это странным, что он так задумывается над собственным именем.       В следующую секунду последовал ответ:       - Игорь, - и его глаза медленно опускаются с потолка на стол, покрытый льняной скатертью.       Я хотела спросить его о фамилии, но он перебил меня.       - А ты? – когда он спросил о моем имени, стало неловко.       - Света. Вишневская, - поставив чайник закипать, я обернулась на него и столкнулась с его не по-детски взрослым взглядом. До сих пор не знаю, как это описать, но так смотрю я, так смотрит наш преподаватель в университете, так смотрит моя мать и мои подруги. Его взгляд выражал простецкую заинтересованность, лишенную всякого наивного любопытства, и выглядело это как-то… заманчиво и умиротворенно?       Дети так не смотрят.       Я сглотнула, и, не отходя от столешницы, задала следующий вопрос.       - Где ты живешь?       Сначала мне подумалось: он что, чокнутый? Вскинул руку наверх и коротким указательным пальцем указал на потолок. Когда я поднимала глаза туда же, успела подумать: «Да что за черт?» Мои желтоватые глаза смотрели на побеленный потолок, из которого торчал единственный провод-шнур с лампочкой на конце. И у меня екнуло в груди, когда он подал голос.       - Там.       Странно, я вроде не дурочка, но тогда мне стало до чертиков непонятно.       - Там же крыша…       Я поймала на себе его многозначительный взгляд и выдохнула, как мне показалось, весь воздух, что у меня был.       - На крыше? Ты серьезно?       Он кивнул, и я подумала, что он чересчур молчаливый. Может быть, боится сказать что-то лишнее, а может, наоборот, не знает о чем. Живет прямо надо мною, на пустой крыше с холодным полом. Сейчас в моих глазах он выглядел как молодой воробей, растрепанный, без ничего. И было единственное «но» - этого воробья это «ничего» устраивало. Тогда я улыбнулась и посмотрела на него, как женщина смотрит на сироту - одновременно грустно и приободряюще.       - Так там же холодно, - слегка неуверенно улыбаюсь. – Тебя это не волнует?       - Как-то нет, - он смотрит на меня с непонятной серьезностью.       Некоторое время не могу оторвать от него взгляда и подыскиваю следующие вопросы. И я искренне радуюсь, когда позади меня раздается свист вскипевшего чайника. Его длинный писк звучит как-то глухо после наших с Ним слов. Поспешно отворачиваюсь и завариваю чай. Я пью черный, с молоком и двумя ложками сахара, со сладостями или без – это мой нелюбимый вопрос. Я поворачиваюсь к Игорю. Он сидит, внимательно разглядывая столешницу. Ступня его ноги покачивается, словно он сидит в невидимых наушниках и покачивает ногой в такт музыке.       - Тебе с сахаром?       Пару мгновений он смотрит меня, слегка растеряно хлопая недлинными ресницами, а потом переводит внимание на кружку чая с пока что неслащеной заваркой. Его выражение лица становится понимающим и снова принимает вид приятного спокойствия и умиротворения. Вежливо оглядывает меня.       - Я не буду.       Опуская уголки моих приподнявшихся губ, по телу растекается разочарование.       - Не будешь? Как так?.. – надеюсь, что хотя бы мой печальный вид смутит его.       - Так, - он мотает головой и тихо извиняется. – Извини.       - Да нет, в принципе… - виновато улыбаюсь и чешу затылок, потом усмехаюсь и поскорее отворачиваюсь обратно. Я не хочу, чтобы он видел, как я провожаю взглядом исчезающую в раковине полупрозрачную жидкость. Не то, чтобы мне жалко какой-то зря использованный чайный пакетик… Тем временем у меня созревает новый вопрос:       - Это ты в гостях такой стеснительный или вообще не ешь?       - Вообще.       Вообще-то, я пошутила. Но…       Недоуменно оглядываюсь на него, а он смотрит на меня так, как будто все хорошо. Мне хочется встряхнуть его: «Вообще не ешь? Как? Потому что нет нужды?», но мне кажется, что будет лучше, если я промолчу. Я улавливаю в его глазах мимолетную по-доброму шутливую усмешку, и думаю, что он забавляется моим положением. Я решаю возвратиться к некогда несказанному вопросу.       - Как твоя фамилия?       И снова замешательство. Он отводит свои синие глаза ввысь и как-то задумчиво поджимает губы. Тем временем я могу вдоволь насмотреться на его профиль: ни единой неправильной черты, так же, как и ни одной индивидуальной. Все слишком прямо, и мне приходит в голову смешная мысль, что он создавался под копирку, и его лицо снималось с какого-то древнего шаблона.       - Суховский, Иван Суховский.       В моей голове навязчиво звучит колокольчик пожарной сирены.       - Иван?       Он смотрит на меня так, как будто я чего-то не поняла.       - Да.       - Не Игорь?       Он глядел на меня по-особенному невинно, в его фломастеровых глазах отражались я и кухонный гарнитур. Они были похожи на зеркало, и я была уверена, что смогу разглядеть в них маленький прыщик на своем лбу, пока он не опустил взгляд на колени и не замолчал. Я подумала тогда: он как будто не знает, что мне ответить. В тот момент ко мне в голову пришло прекрасное решение, и я протянула к нему свою теплую руку, кожа которой немного сухая для женской.       - Паспорт есть? – кивок. – Покажи, пожалуйста.       Я видела, как он достает из заднего кармана темных джинс паспорт. Он был без обложки, но на удивление аккуратным и нетронутым. И тогда мне ударили в голову два слова, выписанные золотым шрифтом на корке: «ПАСПОРТ СССР». Мне подумалось: неужели с тех времен он ни разу не менял паспорт? Совсем ни разу со времен СССР? "Какая глупость",- подумала я. Если его попросит показать паспорт кто-то другой, он, наверное, будет в полном недоумении. Когда я открыла главную страничку, первым делом посмотрела на фотографию – вылитый Он. Ни разу с СССР не менял ни внешности, ни одежды, по крайней мере, на нем была все та же футболка, хотя я не могла определить ее цвет.       «Год рождения: 1930»       Завел паспорт чуть ли не через десять лет после образования Советского Союза. Пятнадцать ему должно было быть в 1945 году, и я шибко сомневаюсь в том, что это правда. Я была уверена, что пятнадцать ему уже далеко не сто лет, а намного больше. Дорогой, и давно тебе 15?       «Макаров Николай Алексеевич»       - Макаров… Николай Алексеевич? – вслух прочла я, а про себя подумала: «Это не смешно!»       Он молчал, с непрошибаемым лицом вглядываясь в свои острые коленки.       - Иван, Игорь, Николай? – недоуменно смотрю на его лохматую темную макушку. – Может быть, скажешь уже свое настоящее имя?       - Не знаю.       - Чт…       - Не помню.       Он снова поднимает голову и заглядывает мне в глаза, а у меня складывается впечатление, как будто он смотрит мне в душу. В самые ее закоулки. На несколько секунд я впадаю в ступор. Не помнить свое имя – это дико.       - Ты не знаешь, сколько тебе лет…       Кивок.       - Живешь на крыше…       Кивок.       - И имени своего не помнишь?       - Да, - отвечал так, как будто это само собой разумеющееся.       - И… как же мне тебя называть? – я жутко боюсь сказать что-то лишнее.       Он продолжал молча смотреть на меня, а я чувствовала себя загнанной в угол. Понимаете… мне ни разу не приходилось общаться с человеком (а человеком ли?), у которого нет имени. Внезапно я наивно подумала, что от меня зависит многое. Это был трудный вопрос: кому сейчас сложнее, ему или мне? А он все смотрел, и если бы у меня была свободная от мыслей голова, то я бы подумала, что такого цвета фломастер есть у моей племянницы. Светлые крапинки на темной радужке казались мне чем-то необычным. Без возраста, без жилья, без имени…       - Может… я буду называть тебе Андреем? Мне всегда нравилось это имя, и…       Его бледные губы тронула полуулыбка. Мне показалось, что она какая-то невеселая и ироничная.       - Ты будто кличку собаке даешь.       От этих слов мне почему-то стало грустно.