Если слишком хотеть тишины

Ферон и Лиара не покидают корабль Серого Посредника. Возможно, теперь они будут делить титул покойного яга на двоих, но Шепард даже рада, что азари не останется там в одиночестве, окружённая недобитыми наёмниками и головокружительными информационными потоками. Ей будет, за кого зацепиться, если... когда Шепард не станет. Пусть даже грядущее наказание, в лучшем случае, — лишь тюремное заключение, на этом карьера, а значит и присутствие Шепард в жизни её команды, её старых и новых друзей подойдёт к концу. Капитан не льстит тебе тем, что они без неё не справятся. Справятся, разумеется. Но вместе они, возможно, хотя бы продолжат ту войну, в которую больше никто, кроме них, не верит. Челнок минует линию грозового фронта, вырывается из верхних слоёв атмосферы Хагалаза и через некоторое время ныряет в приветливо распахнутый шлюз "Нормандии", останавливается. — Шепард-коммандер, требуется срочная работа над системами информационной защиты, — Легион произносит это тише, чем обычно, и ей, вновь задремавшей, кажется, что его тон походит на шёпот. — Повреждения файрвола данной платформы критические, — так же спокойно поясняет он, аккуратно отодвигая женщину и поднимаясь, чтобы покинуть челнок. Гаррус молча, с нечитаемым выражением лица, занимает место гета и помогает капитану встать. — Хорошие новости, Шепард, — тотчас раздаётся в наушнике ровный голос СУЗИ. — Теперь мы располагаем всей возможной информацией и работаем над окончательным решением вашей проблемы. Расчёты займут приблизительно галактические сутки. Вы можете отдохнуть. Всё это время ваше присутствие в ядре крайне нежелательно. Ноги мелко дрожат, плечо пронзает боль, но, когда капитан направляется к лифту, она не опирается на предупредительно подставленный локоть Гарруса, который и сам едва стоит на своих двоих. Взлёты и падения последних недель научили не ждать слишком многого, не возлагать больших надежд на каждую новую зацепку, и всё же... И всё же это — самая последняя заминка перед тем, как всё решится в ту или иную сторону, самое последнее препятствие. Шепард сделала всё возможное, и сожалеть уже не о чем. Но пока что она капитан этого корабля, и должна поступать так, чтобы последние дни на борту запомнились экипажу вовсе не той безобразной сценой в лазарете. И Шепард, расправив плечи, делает то, что необходимо. Сначала она лично поднимается на вторую палубу. Броня достаточно чистая и целая, чтобы не пугать штат, экзоскелет помогает держать спину прямо, несмотря на ломоту во всем теле, так что Шепард не тратит времени на переодевание. Она вспоминает, что пора позаботиться о личном составе. Нет, скорее всего, Хакету можно верить, и на Земле её людям ничего не грозит, но предосторожность никогда не бывает лишней. Потому Шепард, ровно прошествовав на мостик, отдаёт Джокеру распоряжение направляться в какой-нибудь отдалённый космический порт, не имеющий отношения к Альянсу. Любой, лишь бы оттуда отправлялись гражданские рейсы всех основных направлений. И по той же причине Шепард просит внимания и делает объявление, которое, она знает, звучит по всем палубам «Нормандии». К которому прислушиваются. С которым, возможно, не все согласятся, но это — правильный поступок и правильные слова. Шепард предполагала, что будет больно их произносить, но, наверное, так часто прокручивала в голове, что теперь испытывает лишь облегчение. Некоторые истории должны заканчиваться. Глупо считать, что лишь она одна, Шепард, способна нести на своих плечах будущее всей галактики. Найдутся другие. Важно, чтобы она была первой из них, а не единственной. Но речь её — не об этом. Все, кто не хочет или не может идти до самого конца, кому есть чего опасаться от властей Альянса, кто желает вновь примкнуть к Церберу или скорее вернуться к семьям, должны покинуть корабль заранее, в нейтральном космопорте, куда они держат путь. Это важно. Но говорит Шепард не только об этом. Она не читает прощальную речь и не заявляет о капитуляции. Просто нечестно, что признание досталось лишь тем, кто когда-то прорывались с ней сквозь базу Коллекционеров. Все остальные, побывавшие в растворяющих плоть капсулах, рискнувшие жизнями, мужественно заступившие на вахту сразу после спасения и возвращения на борт — тоже заслужили высказанную вслух благодарность. А ещё — возможность распоряжаться своим будущим так, как посчитают нужным, теперь, когда «Нормандия» направляется к последней промежуточной остановке перед возвращением на Землю, где её экипаж неизбежно будет расформирован. Шепард говорит коротко и бодро. Не запинаясь. Не выражая сожаления. Пытается быть такой, какой хочет остаться в их воспоминаниях, когда по галактике прогремит сенсационная новость об оглашении приговора. И, кажется, ей удаётся. Только закончив говорить, Шепард переводит дыхание, благодарно кивает Джокеру, который сразу же изъявляет желание остаться со своей любимой женщиной до конца (никто не переспрашивает, о ком речь: нежность, с которой пилот оглаживает приборную панель корабля, говорит сама за себя), и направляется в лазарет, сопровождаемая Гаррусом — и взглядами команды. В них не читается ни осуждения, ни жалости, ни страха, и это, пожалуй, главное. Чаквас делает вид, что не слышала интерком, и привычно исполняет роль строгого, но заботливого доктора: ворчит, заставляет переодеться в мягкую одноразовую пижаму, осматривает, что-то вкалывает у основания шеи… Шепард не видит смысла сопротивляться: её тело отчаянно нуждается в ремонте. Возможно, виной тому инъекция обезболивающего, или то, что решение (любое, лишь бы окончательное) близко, или длительное пребывание рядом с Легионом, отчего белый шум только щекочет заднюю стенку черепа, не застилая взгляда, или произнесённая только что речь, равно трудная и необходимая, но Шепард чувствует себя хорошо и почти невесомо. Она безмятежна, когда Чаквас коротко предупреждает и с негромким щелчком вправляет выбитое из сустава плечо. Гаррус на соседней койке ждёт своей очереди: видимо, не так уж легко его придавило, если упрямый турианец сам готов стать пациентом. Он слышит этот хруст и нервно, сочувственно дёргает жвалами. А вот сама Шепард, которой должно быть больно, лишь улыбается. Когда доктор аккуратно, по кусочку восстанавливает раздробленные костяшки пальцев, Шепард откидывается на лазаретную койку и постепенно засыпает, бледная, как пластиковые простыни под ней, но удивительно спокойная внешне. Карин оборачивается. Взгляд Гарруса странный, подчёркнуто пустой. Но почему-то кажется, что именно так мог бы выглядеть плачущий турианец. Хотя… поди разберись с ними, лишёнными слёзных желёз. Чаквас всегда предчувствовала неотвратимое, опасалась, что однажды Шепард сломается. Пыталась вычислить, кому же предстоит собирать осколки. Даже сейчас доктор, как и этот верный турианец, не собирается спасаться бегством, на всякий случай останется с капитаном до конца, даже если на родной планете её за это отправят под трибунал. Однако она смотрит на бледное лицо женщины, покрытое кибернетическими шрамами, на дверь главного ядра, за которой трудятся ради решения проблемы, с которой не смог справиться весь органический научный персонал, два искусственных интеллекта, чуждых и непостижимых для Карин — всего лишь человека, всего лишь военного врача, — и только качает головой. Она никогда не предполагала, что граница человеческих возможностей может лежать где-то за пределами понимания и здравого смысла. Что Шепард даже сейчас продолжит оберегать их вместо того, чтобы искать помощи и поддержки. Что придётся проглотить готовые уже слова утешения, потому что они прозвучали бы дурно, оскорбительно. Потому что Шепард потерпела сокрушительное поражение, но… так и не проиграла.