Если слишком хотеть тишины

Шепард смотрит в прозрачный потолок каюты. В радужном излучении корабля колеблются, плавают далёкие звёзды. Стекло подсвечивается снизу голубоватым сиянием аквариума. Очень, очень тихо. Все реальные звуки – лишь мягкое журчание воды и шум систем жизнеобеспечения. «Нормандия» дышит. Лёгкий шорох убаюкивает, но заснуть невозможно, потому что в ядре ИИ всё равно гораздо тише. Не в самом помещении, разумеется, - внутри себя. Шепард думает о том, что сказала Чаквас. Об имплантатах, о состоянии психики, о том, откуда может браться этот назойливый белый шум, почти осязаемый, неприятный, действующий на нервы. Шум, которому она по какой-то причине может даже подобрать цвет и фактуру. И почему временами он становится тише или даже полностью пропадает. Впрочем, закономерность очевидна. Шепард прокручивает в голове момент, когда в первый раз испытала эту тишину. Странно, что до того мгновения она даже не осознавала, что живёт в постоянном шуме, странно, но память не затёрлась за последние недели, как обычно бывает, если часто думаешь о чём-то, не обросла новыми деталями и не лишилась старых. Точно кинолента, чуть поблекшая, но такая же правдивая и бесстрастная, как реальность в момент записи. …Шепард окончательно приходит в себя, всё ещё вздрагивая от затухающего нервного смеха. Нужно попытаться дышать - правильно, глубоко, размеренно. Слишком много стресса, слишком близка была верная смерть. Справиться с собой сложно: физическая боль, замешенная на выпущенных в кровь анальгетиках – тоже почти наркотик. Всё тело кричит от усталости и от ран, свежих и уже замазанных медигелем. Царапина на ребре не выглядит опасной и не ощущается таковой, но кровь так и хлещет – вот и неизбежное головокружение, почти приятное на фоне усталости, и лёгкое марево на периферии зрения. Они зажаты между двумя шлюзами. За внешней дверью – база коллекционеров, за внутренней – мостик. Декомпрессия проходит очень быстро – разница давлений минимальна, и Джокер в панике кричит на СУЗИ, чтоб та не вздумала запускать процедуру дезинфекции, но всё это – только размытые звуки. Почему пилот так нервничает? Куда он спешит? Ах, да, взрыв. Нужно уводить «Нормандию» подальше от эпицентра, нужно выходить в сверхсветовую, и быстро… Ещё раз, почему тогда Джокер здесь, а не в своём кресле?.. Шлюз наконец-то открывается, впуская их во внутреннее пространство корабля. Джокер торопится занять своё место, вприпрыжку хромает к консоли управления, отбрасывая в сторону винтовку… Чёрт, и откуда только она у пилота? Шепард с трудом сдерживает неуместный смешок. Похоже, на сей раз она переборщила с обезболивающим. Гаррус пытается отдышаться, привалившись к стене, но в его взгляде, обращённом к капитану, вместе с облегчением и неизменной привязанностью есть что-то ещё. Удивление? Сомнение? Он смотрит косо, потом как-то странно дёргает жвалами (новое, незнакомое движение) – и отворачивается, торопясь следом за Джокером, хотя вряд ли чем-то может пилоту помочь. Но Шепард всё равно. Ей давно не было так хорошо. Нет, неверно: ей никогда, даже в пятнадцать, даже с тем-самым-человеком, не было так хорошо. Так невозможно, внезапно тихо. Шум, привычный, всегда присутствующий в сознании, будто отключается. Существенная, но не критическая кровопотеря, ватные ноги, готовые в любой момент подогнуться, прохладный металл под щекой, чистый запах стали, неподвижное кольцо рук, поддерживающих её в вертикальном положении. Рук, которые не пытаются спуститься ниже или забраться выше, не шарят по её телу, не выдают нервозности – они просто есть. Ах, да. «Мы держим вас, Шепард-коммандер». Хорошо, что поймал её запястье не Гаррус. Он бы тоже, несомненно, загородил капитана собой от выстрелов коллекционеров, несмотря на погасшие щиты, но… сейчас это был бы невыносимо неловкий момент – стоять зажатой турианцем в узком пространстве между двумя шлюзами. Учитывая все невысказанные предложения, незаконченные разговоры, повисшие в воздухе прозрачные намёки, недомолвки… Да, неприятно. Его руки могли бы дрожать от пережитого волнения. Слишком живой, настоящий. Чувствующий. Он мог бы долго и внимательно смотреть ей в глаза, искать в них то, чего там нет. Мог бы сказать что-нибудь правильное, но до ужаса пошлое и избитое, вроде: «Как я рад, что ты выжила», или «Как же я за тебя испугался», или «Я не смог бы без тебя». От одной мысли становится неловко и горько за него, за себя, за них обоих. Ей больно, но мозг затуманен анальгетиками. Она устала. Мышцы мелко дрожат от напряжения. Тело не слушается. Она могла бы сделать глупость. Могла бы на волне благодарности, на волне немыслимого облегчения поддаться влиянию момента. Не выдержать этой жалости к Гаррусу, к его бесполезным чувствам. Попытаться сделать что-то правильно – и окончательно всё разрушить. Неподходящий момент. Больной, испорченный стрессом, страхом, усталостью. Момент, который романтики и фантазёры считают лучшим, чтобы посмотреть в глаза тому, кто находится поближе, и утонуть - в них, в тепле, в дыхании, в ощущении побеждённой смерти. Праздновать, восхваляя жизнь, которая в любой момент может оборваться, будто это правильно: торопиться, бросаться в омут с головой, ловить за хвост ускользающий момент, не задумываясь о будущем. Как по-человечески. Держи её сейчас Гаррус, она могла бы ответить: «Спасибо, что поймал меня». Могла бы улыбнуться. Могла бы в дымке лёгкой тошноты и головокружения игриво спросить: «А что ты скажешь о моей гибкости?» Это было бы глупо, но так просто и по-органически логично. То есть не логично вообще, но неизбежно. И повлекло бы за собой непоправимые последствия: разрушенную дружбу, взаимное разочарование, ещё больше горечи и неудовлетворённости. Нет, хорошо, что её поймал не Гаррус. Шепард снова опускает голову на плечо Легиона. Вдох. Выдох. Желание бессмысленно хихикать проходит, сменяясь покоем и глубокой тишиной. Вдох. Выдох. Никто не торопит, никто не считает секунды, не волнуется, не затянулось ли объятие, не значит ли это что-то большее. Приятное покалывание у висков и в основании шеи. Хочется закрыть глаза и уснуть. Шепард ранена, ей тяжело держаться на ногах самой. И что такого, если её руки как-то сами устроились за спиной гета? Держаться за рваные края дыры в его броне – удобно. Всё просто. Ничего личного. Вдох. Выдох. «Нормандию» беспощадно дёргает. Джокер таки добрался до своего кресла и теперь отводит корабль подальше от готовой разлететься на куски базы Коллекционеров. Надо идти на мостик и сказать, как она, Шепард, всеми гордится. Или спуститься в лазарет, чтобы Чаквас позаботилась о её ранах. Или позаботиться о них самой? Сможет ли доктор, только что извлечённая из капсулы, возиться с кем-то другим? Вряд ли. Шепард освобождает руку и прикасается к оцарапанному боку. Рану плотно закрывает ладонь Легиона - мокрая, скользкая, тёплая от крови. - Вам необходимо спуститься в лазарет, Шепард-коммандер. Ей не хочется шевелиться. Так спокойно. Сердце стучит медленно, мягко; глухо бьётся изнутри о грудную клетку. Как настоящее. - Сейчас, минуту. «Нормандия» с характерной лёгкой дрожью, пробежавшей по всему корпусу, и с хлопком, похожим на звук открывшейся банки пива, переходит на сверхсветовую скорость. Теперь они в безопасности. Никаких сомнений. Удивительно, однако… всё получилось. Осознание действительности постепенно возвращается. Шепард вспоминает и с удивлением идентифицирует мимолётное нервное подёргивание жвал Гарруса. Глупая, беспочвенная, ненормальная ревность. Разве он не слышал слов Мордина? Имитация, всего лишь имитация. Легион ничего не чувствует. Какой смысл ревновать к машине, пусть и такой совершенной? Только потому, что не удалось самому стать принцем в сияющих доспехах, спасшим принцессу? Или… Он ревнует… её? Шепард резко поднимает голову. Блаженную тишину срывает, как покрывало. Обрушиваются звуки: рокот двигателей, грохот шагов, голоса, крики, звон и скрежет передвигаемых обрушенных переборок, объявления СУЗИ. Всепоглощающий белый шум. Люди проходят мимо, люди бросают странные взгляды. Конечно, Гаррус понимает, что Легион не способен на эмоции. Зато турианец верит, что на них способна сама Шепард. Всё становится на свои места. Шепард отдёргивает от Легиона руки, отшатывается, будто за эту секунду его броня раскалилась докрасна. Радужный пузырь покоя, тишины и умиротворения лопается. Легион недоумённо поднимает пластинки-брови. С его пальцев на металлический пол медленными тяжёлыми каплями стекает её кровь. - Мы предлагаем сопроводить Шепард-коммандер к лазарету. Она лихорадочно трясёт головой, выдавливает на оцарапанный бок весь оставшийся в аптечке медигель – холод, покалывание, и секундой позже - блаженное онемение. - Спасибо, Легион, я справлюсь. - Принято. И Шепард спешит на мостик. Конечно, она справится. Она достаточно черства, чтобы не искать чьей-то поддержки. Если не принимает заботу даже от своего лучшего друга, то почему должна искать того же от бездушной машины? Смешно и нелепо. Вся эта глупая ситуация - лишь результат стресса, полунаркотического опьянения адреналином, обезболивающими средствами, коричневой ржавой пылью, которой Шепард наглоталась в коридорах разрушающейся базы… Не стоит внимания. Маленькая ошибка. Секундная слабость. Шепард в этом уверена. Была. …Несколько недель спустя капитан рассматривает радужное колебание звёзд в иллюминаторе над своей постелью, и всё уже не кажется таким простым. Если это секундная слабость, почему не удаётся прекратить о ней думать? Если это только маленькая ошибка, результат стресса, почему Шепард магнитом тянет в ядро ИИ, когда с тем же успехом одиночество можно найти в собственной запертой каюте? Почему там она слышит хотя бы эхо такой нужной ей тишины? Почему часами сидит рядом с синтетиком и спокойно думает о том, что ей предстоит, не отвлекаясь на надоедливый белый шум? Почему сейчас неустанно прокручивает в голове момент, втиснутый между двумя шлюзами, момент покоя и лёгкости, который прервался насильно из-за испуга перед одной только возможностью, что она, Шепард, способна испытывать какие-то эмоции? До чего же она запуталась. Не стоило, наверное, и начинать думать об этом. Психоанализ вышел из моды сто лет назад. А самоанализ никогда не доводил до добра. Действительно ли она настолько холодная, отстранённая, независимая, что способна вынести всё одна? Пропрыгать, как стойкий оловянный солдатик, весь путь до самого конца на одной ножке, без помощи и поддержки извне, без заботы, доверия и внимания, хвалясь перед собой же своей очерствевшей, бесчувственной душой? И что она на самом деле почувствовала тогда, в руках гета? Откуда пришла та тишина? Был ли это отголосок необходимой каждому человеку, как утверждает мама, близости и поддержки? Удачная попытка довериться, расслабиться и отпустить себя? Контраст её горячей кожи и прохладных синтетических мускулов гета, контраст, доказывающий, что сама она хотя бы чуточку более живая и настоящая? Что-то… психологическое? И весь этот шум, такой правдоподобный, такой осязаемый, – только ропот подавленных мыслей, чувств, эмоций? Но почему тогда не помогает успокоительное, которое Чаквас, так и не получив согласия от гордого пациента, тайком оставила на прикроватном столике в капитанской каюте, а Шепард так же скрытно начала принимать? А может, всё-таки имплантаты? Или, может, она действительно сходит с ума? Начала ещё тогда, в ранней юности, когда игнорировала наряды и предпочитала одиночество, и продолжила потом, на протяжении всей своей жизни всё сильнее отдаляясь от людей, которые пытаются помочь? Хочет ли она снова испытать эту тишину? Хотя бы попробовать? Хочет. Невыносимо хочет. И боится. Она боится, что превращается в машину, в робота, что Цербер воссоздал её как-то не так, что зомби, наспех сшитый из кусков, возьмёт верх, если ещё не взял, над настоящей Шепард, если таковая где-то сохранилась. Но это только суеверный страх: Чаквас заботливо направила медицинские файлы на терминал капитана, она всё прочла, всё изучила. Её тело не деградирует, её мозг не умирает. Она не становится машиной. Это факт. Почему же она себя ею чувствует? Чего на самом деле боится? Боится быть человеком, быть слабой, сломленной, проигравшей? Лучше стать машиной, слушать белый шум, смотреть в зеркало и видеть киборга под маской из помятой – не по размеру – кожи? Этого ли она подсознательно хочет? Потому ли не действуют таблетки, раз это её собственный выбор? Если она снова услышит тишину, что это будет значить? Вдруг это докажет, что она - всего лишь слабый, сломленный человек, который так нуждается в поддержке и заботе, что готов искать её у бездушного гета? Вдруг придётся признать, что Чаквас права, что всё это время Шепард закрывалась от собственных эмоций, убеждая себя, будто превращается в машину, лишь бы стойко пережить очередной день? Вдруг это она сама похоронила свою душу, чтобы больше никто не смог туда наплевать? А вдруг окажется, что она способна ощущать этот покой только рядом с машиной, которой нет никакого дела до её эмоций? Или, хуже, вдруг той, полной тишины больше не повторится? Вдруг она настолько боится чувствовать, что не допустит даже секундного послабления? Вдруг Шепард добровольно, а не благодаря Церберу, стала монстром, которому ничего не стоит уничтожить сотни тысяч жизней и терзаться потом лишь отсутствием угрызений совести? Вдруг ей доступно только чувство долга, только извращённая гордость, вдруг она ни на дюйм не глубже, чем те роли, которые играет? Она боится эмоций, потому что не хочет, чтобы её ранили… или боится понять, что ранить попросту некого? И если Легион снова предложит свою помощь, согласится ли она? Решится ли проверить, что на самом деле истинно? Сможет ли, зная, что после ареста и возможной выдачи батарианцам, другого шанса, вероятно, уже не представится? Один маленький тест. Шепард садится в постели и сжимает пальцами виски. Кибернетические шрамы становятся всё глубже. Они светятся ярче, каким-то злым, инфернальным сиянием, блики насмешливо пляшут на белых простынях. Это даже забавно. Возможно, она и бессердечный монстр, но по-прежнему человек, а не какой-нибудь демон из кинофильмов конца двадцатого века. Ведь так? Или нет?.. Шепард устала от сомнений. Устала спускаться в ядро ИИ, устраиваться на блюбоксе, ловя отголоски безмолвия, и невидящими глазами смотреть в своё будущее, не зная даже, кому оно принадлежит. Она запуталась. Не зря Чаквас предостерегала от попыток разобраться в себе: становится всё тяжелее хоть что-нибудь понять. Шепард однажды подписала разрешение на эксперименты над Легионом, потому что считала это правильным. А сейчас… Чем она лучше гета? Только лишь тем, что две трети её организма всё ещё органические? Она проверит. Она решится. Она должна.