Если слишком хотеть тишины

Гаррус скользит испытующим взглядом по лицу капитана. Бегло, не задерживаясь, просто чтобы удостовериться: с ней всё в порядке. — Получилось? — в его голосе только искреннее беспокойство, только надежда — и ни капли ревности, которую турианец успешно скрывает или же на самом деле переборол, приняв реальность такой, как она есть. Между ними на столе в неярко освещённой капитанской каюте стоит та самая раскупоренная бутылка лево-декстро-совместимой бурды, дешёвой и почти безвкусной, но Шепард мужественно проглатывает глоток за глотком, чтобы расслабиться, снять хотя бы часть накопившегося напряжения — и чтобы не обидеть Гарруса. Она сама пригласила его, едва покинув ядро ИИ, сама предложила побеседовать за бутылкой вина, когда-то оставленной в её каюте и до сих пор ждавшей нужного момента среди макетов космических кораблей. Пожалуй, последний хвост, который необходимо подтянуть. Сейчас, когда в измученном сознании капитана наконец-то наступило затишье, она вспомнила ту до дрожи неприятную сцену — первый и последний визит турианца в её каюту — и невнятное обещание, то самое: «Может, потом, когда всё образуется». Пришло время исправить эту невольную ошибку, встретиться лицом к лицу с чужими чувствами, потому что другого случая, вероятно, не представится, а Гаррус не заслуживал… такого. Если, несмотря на все усилия, Шепард не переживёт ближайшие месяцы, будет экстрадирована и приговорена батарианцами к высшей мере, если перестанет существовать — что станет с ним? Она почти не беспокоится о Ханне, которая никогда не была особенно привязана к дочери. Совсем немного — о Джокере, СУЗИ и прочих. Но вот Гаррус… Шепард не хочет, чтобы тот возвратился на Омегу и продолжил бессмысленную самоубийственную кампанию, которую сам же и придумал. Не хочет, чтобы тот наказывал себя за вещи, в которых нет его вины. А для этого следует должным образом проститься, отпустить, оставить в его воспоминаниях хоть что-то тёплое и завершённое. Это, возможно, последние страницы книги, которую предстоит закрыть и отправить на полку. Книги, у которой не будет продолжения. Так пусть она закончится вот так: спокойной дружеской попойкой и беседой ни о чём. Мягко поставленной точкой. Шепард не хочет, чтобы Гаррус слишком сожалел о финале этой истории. В его силах начать другую, лучшую. — Мне уже хорошо, — кивает она и улыбается — кривовато, непривычно. Даже странно, что от сокращения лицевых мышц её голову больше не прошивает мучительная боль. Виски ещё противно ноют, но СУЗИ пообещала, что это пройдёт через несколько дней. — Опасность миновала. — Синтетики в порядке? — Гаррус пока не притронулся к выпивке, он всё ещё держится неловко, натянуто, сидит слишком прямо, покручивая в пальцах стакан. Турианец закован в броню, как будто защищается от Шепард. Или же оберегает её от себя? Но это в любом случае правильно: так всем будет лучше. — Легион восстанавливает дефолтные параметры файрвола. СУЗИ оказывает ему помощь. Мы справились, Гаррус, — она не иронизирует, не лжёт, пытаясь поддержать друга. Благодарность, которую испытывает Шепард, — искренняя, как и её сожаление. — Спасибо тебе. Вакариан уже отказался покинуть «Нормандию», вернуться на родной Палавен, на Цитадель или на Омегу. «Я останусь, Шепард», — и она не спорит, понимая, насколько это важно для него. Даже если хочется, чтобы свидетелями её окончательного поражения стало как можно меньше членов экипажа, чтобы её помнили сильной и свободной, а не уводимой с мостика в наручниках, Гаррус — совсем другое дело. Он имеет право разделить с ней эпилог, быть частью настоящей, не приукрашенной истории. Он друг, и Шепард не может прогнать его, не поставив под сомнение хотя бы этот статус, не может поступить так жестоко с турианцем, которому и без того причинила слишком много боли. Который был предан ей всё время, несмотря ни на что. Она делает ещё глоток и погружается в безмолвное созерцание опустевшего аквариума, в котором слабо колышутся искусственные водоросли. Шепард пытается осознать, что всё закончилось. Что боль и борьба уже позади. Что она сейчас слышит лишь тихое гудение «Нормандии» и собственное ровное дыхание. Никаких галлюцинаций, только лёгкое недомогание. Теперь можно плыть по течению, ведь больше ни на что повлиять они не в силах. Но Шепард не умеет выдохнуть и расслабиться, не умеет вовремя сдаться. Всегда кажется, что можно было поступить иначе. Лучше. Правильнее. Не полагаться на удачу. Не рисковать теми, кто на её стороне. Она может попробовать искупить вину перед Гаррусом, отпустить, проститься, устроив эти милые символические поминки по их совместному прошлому. Поблагодарить. Но не всё так просто. Да, она думает о Легионе. О том моменте, когда шум затих, когда его руки замерли, сомкнувшись за её спиной. О том, какое же отчаяние нужно испытывать, чтобы согласиться на такой риск. Было… жутко. Казалось, именно так ощущается смерть, казалось, мозг вот-вот оплавится от горячего жидкого металла, заполняющего черепную коробку изнутри, а сознание угаснет. Ничего не получится. Просто не должно получиться. Полагаться на удачу — читерство. Так не честно. Вселенная не прощает обмана и кокетства с судьбой, бог не играет в кости. Шепард, возможно, молилась бы, но её не учили, она не умела, не верила, что обращение к холодному и бездушному мирозданию может повлиять на то, которая сторона монетки выпадет в следующем броске. Потому она может только беззвучно, лихорадочно просить Легиона справиться. Для неё не существует бога, который мог бы склонить чашу весов в её пользу, подтасовать вероятности. Есть только синтетик, готовый пожертвовать собой ради общего блага, ради возможной поддержки человечества… которое, чёрт подери, само отреклось от Шепард! Неужели он не знает? Она не стоит этой жертвы! Потому, когда руки Легиона напрягаются и сжимаются вокруг неё почти болезненно, Шепард сразу думает о худшем. Поднимает голову, касается, зовёт негромко, но гет — молчит. Оптика светит ярко и неподвижно, диафрагма, расширенная до максимума, застыла, как и боковые погасшие сенсоры. Два метра. Заветных два метра. Приходится вырываться из судорожного объятия. Быть может, ещё не поздно? Она всё ещё жива, но что означает глухое молчание Легиона? Два метра. Расстояние, на котором действие имплантатов заканчивается, на котором обычно возвращается назойливый шум. Сейчас Шепард его не слышит, но ещё не сознаёт, что это может значить: не до того ведь, прислушаться к себе некогда. Возможно, она убила Легиона. Пятьдесят процентов. Грёбаных пятьдесят, о чём она вообще думала, позволяя такое?! — СУЗИ! Голографический шар загорается вновь, прохладно потрескивает. — Вы в порядке, Шепард, — нейтральный тон, лишённый эмоций. Как будто ИИ испытывает недовольство, что её предсказания не оправдались. Или что к её мнению не прислушались, но всё равно достигли успеха. — Поздравляю. Имплантаты деактивированы. Придерживаться безопасного расстояния больше нет необходимости. Но Шепард будто прирастает к месту. Сейчас её благополучие — хорошая новость, но далеко не самая важная. — Что с Легионом? — Он будет в порядке, — ровно сообщает СУЗИ. — Объединение с имплантатами завершилось успешно. Процесс самоуничтожения запустился, но был заблокирован. На данный момент Легион ассимилирует данные, которые были сброшены в него имплантатами, воспринявшими его системы как резервный объём памяти. Текущее состояние связано со сложностью адаптировать декодированные нервные импульсы к машинным банкам данных. — Легион загрузил часть моих воспоминаний? — всё же Шепард приближается, касается замершей руки гета. Её благодарность слишком велика, как и облегчение от того, что всё закончилось. Настолько, что пока для неё это лишь слова, ничего не несущие в себе, пустые. Они значат только, что больше не придётся коротать ночи в ядре ИИ. Что любые последующие контакты и прикосновения лишены практического смысла. И Шепард задумчиво смотрит на свои пальцы, которые скользят вдоль искусственных мускулов. Смотрит и пытается понять, что хуже: отступить, показывая, что всё это время использовала Легиона, чтобы получить необходимую ей тишину и надежду на избавление от безумия и смерти, — или остаться, неловко протиснуться обратно в стальные объятия и признать, что запуталась окончательно. Она медлит несколько секунд, решаясь… — Нет, всего лишь ваши зрительные и слуховые ощущения, насколько я могу судить, — отвечает СУЗИ. — Для обработки данных потребуется до нескольких часов. Я сообщу вам, когда функциональные возможности платформы будут восстановлены. Шар замирает, но не исчезает совсем, и капитан как-то особенно остро ощущает, что за ней ведётся постоянное наблюдение. И что ей лучше будет уйти. Шепард и сейчас не знает, как было бы правильно. Она забирается в кресло с ногами, наблюдая за пузырьками, которые поднимаются со дна аквариума, и молчит, почти позабыв, что не одна, что у них тут вроде как дружеские поминки и что на любые решения ей осталось уже меньше половины суток. — …Не за что, Шепард. Ты ведь знаешь, мы друзья, — наконец, откликается Гаррус, разбивая тишину. Шепард приходит в себя, отряхивается от воспоминаний, переводит взгляд с аквариума на своего гостя, чтобы понять, были ли ей горечь и разочарование в его интонациях, но не видит ни того, ни другого. Гаррус, наконец, расслабляется, лениво откинувшись на спинку дивана, и делает первый глоток. — Обещаю… — она не знает, чего ожидать, и потому подбирается, готовая услышать неудобные признания или слишком пафосные, возвышенные слова, на которые не найдёт ответа. Но вместо этого турианец забавно морщится и кашляет: — Обещаю, что никогда больше не принесу тебе такое дерьмо! Как ты вообще пьешь это, Шепард? Оно… мерзкое, как экскременты варрена! Её затапливает облегчение. Голубые глаза Вакариана, не скрытые сейчас визором, смотрят без тоскливого сожаления, которое Шепард привыкла различать в них за последние месяцы. Лучший друг, о котором можно мечтать. Даже если тот сейчас лжёт, она верит, что Гаррус будет в порядке. Он справится. Потом, даже без неё. — Боюсь спросить, когда ты успел их попробовать, — смеётся она от души, даже не скрывая щемящего облегчения. Спасибо, Гаррус. Действительно, как в старые добрые времена.