Пять километров

В шесть утра вместе с будильником Людвига разбудил громкий лающий кашель. Встревоженный мужчина поспешил в комнату Гилберта. Парень кашлял, хрипя и безумно ворочаясь на кровати. Наконец, он замер на спине, безвольно раскинув руки. Тело била мелкая дрожь, а на щеках горел лихорадочный румянец. — Гилберт, ты меня слышишь? — спросил Людвиг, приближаясь к кровати вплотную. Гилберт с трудом приоткрыл глаза и прошептал: — Чёртов пониженный иммунитет альбиносов! Из-под прикрытых век выбежала слеза. Людвиг понимал его и очень хотел посочувствовать. Всю жизнь мучиться с альбинизмом. Сторониться солнечных лучей, ожидать ухудшения зрения, видеть шарахающихся людей, которых отталкивает внешность. Многие стремились его пожалеть, но Гилберт терпеть не мог жалость к себе и посылал таких людей подальше. Поэтому Людвиг лишь вздохнул и приложил руку ко лбу брата. Как и ожидалось, лоб был горячий, поэтому мужчина отправился за градусником. Адольф, придя в комнату, тихо заскулил, запрыгнул на кровать к больному и лёг рядом. Людвиг, перерыв полквартиры, таки нашёл градусник. Противно пища, прибор показал «37,9». Своим писком он разбудил спящего в закрытой клетке Прубёрда. Цыплёнок начал прыгать и вопить. — Прубёрд! Выпусти… Пожалуйста, — произнёс Гилберт, потянувшись рукой к клетке. Выпустив цыплёнка, Людвиг понял, что всё очень плохо. Вежливой просьбы от Гилберта обычно не дождёшься, а тут… Пруберд же, освободившись из клетки, мгновенно перелетел к хозяину и приземлился возле головы парня. Цыплёнок схватил клювом белый волос и ласково запищал. Гилберт гладил мягкий жёлтый пух, слабо улыбаясь. Чем же он мог заболеть так быстро, если вчера был здоров? Или только казался здоровым? Подобные вопросы крутились в голове мужчины, сменяя друг друга. — Всё из-за этого дога с восьмого этажа. Дважды меня в снег опрокинул. Потому что его хозяйка тупая натравливает на всех, кто мимо идёт. Он мне ещё и рукав куртки разорвал. Потом бежать пришлось. Но от такой псины не убежишь. Поэтому он меня ещё раз опрокинул в снег и шапку сожрал, — подал голос Гилберт, почёсывая цыплёнка и заходясь очередным приступом кашля. Картина потихоньку сложилась в единый пазл. Значит, это обычная простуда. Просто, протекает немного тяжелее. — В общем, остаёшься дома. Завтра ко врачу пойдём, — решил Людвиг. Гилберт грустно вздохнул и повернулся на бок. Людвиг этому весьма удивился: — Ты чего? Обычно, когда школу прогуливаешь, радуешься. — Радуюсь. Очень. Особенно тому, что проиграю Наташе и пропущу дополнительные занятия у медве… Ивана, — съязвил парень: — Но ты мне поможешь! Возьми вон ту коробку и отнеси Ивану! Всё равно Великий выиграет! Ке-се-се-кхе-кхе… — хриплый смех Гилберта вновь сменился кашлем. Людвиг стоял, как громом поражённый. Отнести что-то ему? Но, взглянув на больного брата, мужчина переступил через себя и взял со стола коробку. Заметив это, Гилберт слабо улыбнулся и закрыл глаза. Людвиг вышел из комнаты и посмотрел на часы. Он почти опаздывает, а ещё надо с Адольфом гулять. — Адольф, ко мне! — скомандовал Людвиг, но пёс не пришёл. — Адольф! — ещё раз повторил мужчина. Реакции не последовало. Адольф мирно спал рядом с Гилбертом, забравшись под одеяло, и не собирался никуда идти. Но Людвиг стащил его с кровати за ошейник и поволок на улицу. Когда пёс не хотел гулять, он шёл очень медленно, а иногда просто ложился на асфальт. Тогда Людвигу приходилось его тащить. Выглядела такая картина весьма странно, но иных вариантов не было. Вернулся Адольф домой весь в грязи, словно выбирал самые грязные лужи на асфальте. Поэтому Людвиг потратил ещё пятнадцать минут на отмывание овчарки. До начала уроков оставалось десять минут. Успеть можно было только на машине, ключи от которой в самый неподходящий момент канули в небытие. Обшарив полку, на которой скопилось множество хлама, мужчина нашёл изгрызанный брелок, оказавшийся без ключей. Надежда найти стремительно таяла. Оставалось только одно, бежать в надежде за пять минут успеть. Что, собственно, Людвиг и сделал. Сегодняшний день можно было определённо назвать неудачным. Элизабет сидела на подоконнике и смотрела в окно. Ей хотелось извиниться перед Гилбертом. Он её замазкой облил, она по голове пеналом врезала. А если учесть размеры и вес пенала, то он вообще опасное оружие. Их взаимоотношения являлись вечной борьбой, которая иногда принимала жёсткие обороты, но всегда заканчивалась мирно. Вчера началось всё с того, что Гилберт с Франциском в неё плевались бумажками. Весьма метко и незаметно. А оборачиваясь, девушка неизбежно получала замечание от учителя истории Артура. Из-за этого она бегала за Гилбертом всю перемену, но, имея хорошую форму, он был на несколько шагов впереди неё, безумно хохоча при этом. А сегодня его почему-то не было. Элизабет смотрела на сумеречный школьный двор. По брусчатке бежали опаздывающие ученики, стараясь не поскользнуться на обледеневшей поверхности. Возможно, Гилберт просто опаздывает. Но что странно, его брата, который должен вести у них урок тоже нет. А он ещё никогда не опаздывал. Но всё бывает в первый раз. И Людвиг пришёл через десять минут после начала урока. Но младшего брата с ним не было. Элизабет отметила, что весь урок учитель провёл немного рассеянно. Тогда девушка начала опасаться: вдруг с Гилбертом что-то случилось? После урока Элизабет осторожно постучалась в дверь небольшой учительском комнаты. Дверь бесшумно отворилась, и девушка осторожно заглянула внутрь. Людвиг сидел на стуле и пытался прожечь взглядом небольшую коробку, которую держал в руках. Коробка сдаваться не собиралась, дразня своей абсолютной белизной. — Извините, а можно спросить? — поинтересовалась Элизабет, отрывая мужчину от этого увлекательного занятия. — Да, Элизабет? — ответил Людвиг, спешно убрав коробку под стол. — А что с Гилбертом случилось? — смущённо спросила девушка, теребя заколку в виде большого красного цветка. — Заболел, — вздохнул мужчина, снова достав коробку, — Элизабет, у меня к тебе просьба: отнеси это Брагинскому. От Гилберта. Девушка с радостью взяла предмет и вышла из зала. Внутри коробки что-то перекатывалось и стучало, если её трясли. Элизабет поздно предположила, что там может быть что-то хрупкое. Но проверить, не повредив коробку, возможности не было. Гилберт всё склеил намертво так, чтобы содержимое не досталось ни врагам, ни любопытной подруге. Так и скребя ногтями по картонной крышке, Элизабет дошла до кабинета русского языка и литературы. — Что в коробке? — поинтересовалась внезапно подошедшая Наташа. — Я не знаю, что-то от Гилберта для Ивана Брагинского, — пожала плечами Элизабет. — А я надеясь, что мы уже выиграли. Упёртый парень, — разочарованно фыркнула девушка, поправляя белый бант на голове. — О чём ты? — не поняла Элизабет. — Не важно, — отмахнулась Наташа и вернулась к сестре, что-то ей объясняя. В этот момент прозвенел звонок. Элизабет вошла в класс, гадая, что за тайны могут быть у Наташи и Гилберта. Ещё ей было немного обидно из-за того, что парень ей ничего не рассказал, а они вроде как друзья. С такими мыслями девушка села за свою парту и постаралась переключиться на урок. Учитель, Кетиль Йенсен, с небольшим акцентом начал объяснять новую тему. Примерно через десять минут Элизабет забыла об обидах и заклеенных коробках. Но вскоре её отвлёк шум, доносящийся с улицы. Девушка посмотрела в окно. Учитель музыки, Родерих Эдельштайн, весьма громко выяснял отношения с какими-то людьми на грузовой газели. Класс стал с любопытством вытягивать шеи, на что учитель со словами: «Без вас разберутся» задёрнул шторы. По кабинету пронёсся разочарованный возглас. На улице действительно разобрались. Люди на машине, выгрузив рояль, что-то проворчали Родериху на прощание, забрали у него необходимые бумаги и уехали. А началось всё с того, что Родерих начал обвинять приехавших в нарушении правил транспортировки крупногабаритных музыкальных инструментов. Приехавшие оказались людьми горячими и начали спорить. Но спорить с Родерихом было заведомо бесполезно. Он со спокойным лицом продолжал доказывать свою точку зрения, даже если оппонент приводил множество аргументов. В крайнем случае он мог сказать: — Возможно, вы правы, но я остаюсь при своём мнении, — и гордо удалиться. Это обычно оппонентов очень раздражало, что случилось и в этот раз. Со словами: — Раз вы сами во всём разбираетесь, то и тащите его по лестнице тоже сами, — курьеры уехали. В принципе они и так могли уехать, поскольку Родерих уговорил завуча не оплачивать подъём, ибо посчитал, что это слишком дорого. Проигрывал он тоже красиво. Но в данном случае Родериху удаляться было некуда, поэтому он облокотился на крышку рояля и стал смотреть в окно школы, не пройдёт ли кто, кто может затащить сей предмет по лестнице и протолкнуть в двери. Сам он даже не собирался пробовать, поскольку считал, что подобные занятия не для него. И когда по коридору прошла потенциальная «цель», Родерих вежливо произнёс: — Людвиг, не могли бы вы мне помочь? Людвиг обернулся на оклик и с готовностью вышел. На улице было тепло, плюс два, поэтому мужчине в его спортивном костюме было достаточно комфортно. — Что случилось? — спросил Людвиг, спускаясь по ступенькам. — Данный рояль необходимо занести наверх по ступенькам, после чего завезти в двери, а потом довезти до моего кабинета, — перечислил Родерих, скрестив руки на груди. — Хорошо, не вопрос, — согласился Людвиг, решая, с какой стороны этот многострадальный инструмент взять. Рояль был идеально гладкий, будто создатель продумал его максимально неудобно для поднятия по лестницам. Хотя, у него были колёсики. Но эти колёсики цеплялись за ступеньки, притягивая рояль обратно к земле. Затащив инструмент на третью ступеньку, Людвиг понял, что больше не может. Пальцы норовили разжаться и пустить рояль в свободную поездку, которая закончится плачевно и для него и для Людвига. Тут мужчина краем глаза заметил, что помимо множества лиц, прильнувших к окнам классов, из коридора школы за ним наблюдает кое-кто ещё. В груди снова затрепетала злоба. — Почему он умудряется появляться в самый неподходящий момент? — чуть слышно прошипел Людвиг, пытаясь поднять рояль на четвёртую ступеньку. — Помощь не нужна? — раздался дружелюбный голос сзади. От этого голоса пальцы Людвига всё же разжались. Сердито дребенча нутром, рояль пропрыгал по ступенькам и подъехал к Родериху. — Вы, во-первых, испортите мне инструмент, а во-вторых, слишком долго, — заключил Эдельштайн, смерив Людвига рассерженным взглядом. — Может, я попробую? — поинтересовался Иван, подходя ближе. — Давайте, желательно быстрее, — ответил Родерих, скрещивая руки на груди. Рояль снова стал цепляться колёсиками за ступеньки, скрипя и жалуясь на свою тяжёлую жизнь. Вторая ступенька… Третья… Отстранённый от работы Людвиг смотрел на Ивана, стараясь не показывать бушующую злость. Он ведь не сможет. Гораздо слабее, да и с физической формой проблемы. Четвёртая ступенька… Осталась последняя. У Людвига возникло навязчивое желание спустить рояль с лестницы вместе с биологом. Последний рубеж был преодолён. Иван откатил инструмент поближе к двери и вытер со лба пот. Родерих с удовлетворённым видом поднялся по лестнице, поправил очки и зашёл в двери, командуя дальше: — Теперь направо до конца коридора, потом налево… — дальше голос Эдельштайна был не слышен. Он не удостоил Людвига и взглядом. Мужчина так и остался стоять на дворе, провожая взглядом бежевый плащ и развевающийся шарф. Сознание отказывалось принимать факт своего же поражения. Людвиг в отчаянии помотал головой. Это не могло произойти! Чтобы этот биолог так легко обошёл его? Он теперь опозорен перед всеми. Но это произошло и спорить с фактами глупо. — Я докажу, кто здесь сильнее! — достаточно громко произнёс мужчина, спугнув сидящих в кустах воробьёв. Жажда мести разгоралась уничтожающим грозным пламенем, которое не поддавалось контролю. А на улице начался снег, который стремился погасить этот бесполезный и даже опасный огонь своим льдом. Холодные снежинки вернули Людвига в реальность, и он возвратился в школу. На последних двух уроках ученики заметили, что учитель стал ещё угрюмее, мрачнее и строже. Это ознаменовалось длинной колонкой двоек, которые, впрочем, были выставлены справедливо. Едва прозвенел последний на сегодня звонок, Людвиг вспомнил, что дома остался брат с температурой. Поэтому, не мешкая, мужчина переоделся и поспешил к Гилберту. У входа ждал Адольф. Едва Людвиг открыл дверь, пёс встревоженно заскулил и начал бегать по коридору, призывая хозяина идти за ним. — Гилберт? — спросил Людвиг, но ответа не последовало. Встревоженный не на шутку, мужчина поспешил в комнату, не раздеваясь. Худшие опасения подтвердились. Гилберт лежал, сбросив одеяло на пол и тяжело дыша. Всё тело горело. Прубёрд сидел на груди и пищал, словно пытался пробудить хозяина. — Гилберт! Гилберт! Ты меня слышишь? — уже совсем обеспокоенно спросил Людвиг. Парень лишь выгнулся, алые глаза распахнулись, резко закрылись от удара ярким светом, и Гилберт перевернулся на живот. Рискуя быть задавленным, цыплёнок в последний момент перепорхнул в изголовье кровати. Людвиг щёлкнул пальцами над головой, но реакции не последовало. Лихорадочное состояние, которое ухудшалось. К данному выводу пришёл мужчина, спешно разыскивая на столе термометр. Градусник показал «39, 5». Тогда Людвиг отправился на кухню искать жаропонижающее. Адольф лез под руку, засовывая любопытную морду в ящик и норовя сжевать понравившееся лекарство. Отгоняя овчарку, Людвиг нашёл искомую белую коробку, достал и стал подбирать дозу. Затем, опустив таблетки в воду, отнёс в комнату. — Гилберт, Гилберт, ответь же, — устало произнёс Людвиг, приподнимая и прислоняя брата к стене. — Зааапааад. Пошли на улицу… Кейста подразним… — протянул Гилберт, приоткрыв затуманенные глаза. У Людвига защемило сердце. Он вспомнил эти придуманные в детстве прозвища: Запад и Восток. Он вспомнил и залитый солнцем двор, на котором к дереву был привязан вечно занятой хозяйкой толстый и неповоротливый ротвейлер Кейст. Его дразнили все: от детей до кошек. Он жутко злился, но был так неуклюж, что вечно запутывал свою цепь вокруг дерева и стоял так, не догадываясь дать задний ход. Боязливые тётки, сидящие во дворе, вечно говорили: — Отойдите от собаки! Сорвётся и покусает! Но ротвейлер сорвался лишь однажды. И это закончилось тем, что погнавшись за кошкой и волоча за собой тяжёлый мешающий обрывок цепи, Кейст попытался перепрыгнуть забор вслед за жертвой. Но звенья застряли между досками Пёс нелепо задёргал лапами, задыхаясь, но ошейник не выдержал веса и лопнул. Освободившийся ротвейлер навсегда убежал из двора, и о дальнейшей судьбе ничего не известно. Вспоминая эти моменты детства, Людвиг забыл о кружке с жаропонижающим в руках. Сухие бледные губы с трудом приоткрылись. Дёрнувшись в очередной раз, Гилберт вцепился в край кружки зубами. Раздался неприятный скрежет, но зубы уцелели. Осторожно, поддерживая голову, мужчина аккуратно, но настойчиво вливал жидкость в рот брата. Опустошив кружку, Людвиг снова положил Гилберта на кровать и быстрым движением схватил сидящего на спинке цыплёнка. Опешивший от такой наглости, Прубёрд сначала замер, потом начал вопить и яростно кусаться. Не обращая на это внимания, мужчина занёс птицу в клетку и быстро закрыл дверцу. Прубёрд продолжал вопить и прыгать по жёрдочкам. Гилберт снова задёргался, громко шепча: — Кошки! Кошки! Прубёрд, улетай! Великий тебя спасёт! После своих же слов парень несколько раз промяукал. Людвиг с трудом на это смотрел. Он понимал, что приступы бреда пройдут вскоре после снижения температуры. А жаропонижающее недавно поступило. Остаётся только ждать. Мужчина сел на край кровати, не давая брату с неё свалиться. Жёлтые часы громко тикали, отсчитывая минуты, секунды и часы. Людвиг не сводил глаз с грациозной кроваво-красной минутной стрелки. Вот она легко сменила деления, балансируя на тонком острие. После этого ленивая угольно-чёрная часовая стрелка тоже тяжёлым прыжком двинулась вперёд. Ожидая положительной реакции, Людвиг снова положил руку на лоб, откинув белую чёлку. Но реакции не было. Всё также горячо. Градусник снова проорал: «39, 3». Тревога нарастала. Людвиг снова пошёл за жаропонижающим. Вторая порция пошла тяжелее. Гилберт, казалось, потерял все нити, связывающие его с реальностью. Он бормотал что-то о кошках, школе, шариковых ручьях и пухе, смотря куда-то сквозь Людвига. Жидкость стекала по подбородку, капая на майку, что его совершенно не заботило. Людвиг понимал, что попавшие капли ничего не сделают, но он снова устремил взгляд на танец стрелок на циферблате. За окном темнело. В тускловатом свете лампы лихорадочный румянец выглядел ещё страшнее и неестественнее. Стрелки танцевали, сначала догоняя, а потом, обогнав, минутная стрелка завершила свой круг. Людвиг снова взял градусник. Раздражая своим писком цыплёнка, прибор опять показал «39». Выбора не было, и мужчина пошёл за телефоном. Скорая приехала весьма быстро. О приходе врачей оповестил громкий лай Адольфа в прихожей. Слегка сонный мужчина с каштановыми волосами, зелёными глазами и странной завитушкой на макушке прошёл в комнату. За ним в дверь юркнула молодая девушка. Жизнерадостная улыбка не сходила с лица, карие с янтарным оттенком глаза смотрели добродушно и весело. Длинные волосы были собраны в хвост, но одна прядь выбивалась, завиваясь у уха. У Людвига появилось смутное ощущение, что он её где-то видел. — Сколько раз давали жаропонижающее? — спросил врач, изучая цифру на экране термометра. — Дважды. Как видите, не помогло, — ответил Людвиг, не сводя глаз с медсестры. — Хм, могу сказать, что идёт острый воспалительный процесс. В лёгких шумы. Ну, конечно, учитывая общее полубессознательное состояние… Вероятно, воспаление лёгких, — заключил врач, — Но вас должен осмотреть специалист. Аличе, достань шприц, — добавил он, надевая перчатки. Девушка оторвалась от поглаживания Адольфа и начала рыться в ярко-оранжевом чемоданчике. — Держите, Геракл, — улыбнулась она, протягивая врачу шприц и ампулу. — Аличе! Ты когда-нибудь научишься различать жаропонижающее и адреналин? — спросил врач, стараясь сохранять спокойствие. Медсестра опустила глаза: — Простите. Они просто так похожи. Геракл только вздохнул: — Я который раз тебя спрашиваю: зачем ты пошла работать во врачебной сфере? Для тебя это безнадёжно… — с этими словами врач сам прошёл к чемоданчику, достал ампулу и сделал укол. — Меня сестра уговорила… — протянула Аличе. По голосу было слышно, что она сейчас зарыдает. — Успокойся… Пошли в машину. Если в течении двух часов температура не спадёт, вызывайте повторно: госпитализируем, — сказал Геракл, забирая чемоданчик и выводя окончательно расстроившуюся девушку. Людвиг закрыл за ними дверь. Ощущение того, что эту Аличе он где-то видел не покидало. Когда он вернулся в комнату, у Гилберта начался очередной приступ. Сбросив с тумбочки всё там лежащее, он тоже упал на пол. Тяжело вздохнув, мужчина поднял его, зафиксировал одеялом и прижал к себе, не давая брыкаться. Внезапно Людвиг вспомнил, где он видел Аличе… Над домами висел тощий еле светящий серп луны. Было глубоко за полночь. Людвиг возвращался домой после очередного дня, проведенного в безуспешных поисках работы. Мужчину особенно злило то, что у него было педагогическое образование, но по специальности устроиться не удавалось. Хоть в школу, где учился Гилберт, и требовался учитель физкультуры, но Людвига упорно не брали, ссылаясь на то, что он им не подходит. С таким мыслями мужчина подошёл к четырём домам. Ночью это было жутковатое место. Четыре пустых дома, подготовленных под снос, стояли квадратом. Вокруг стоял высокий забор, но местами он упал, открыв проход на территорию. Внутри этого глухого квадрата часто собирались пьяные компании, бомжи и просто непонятные личности. Людвиг привык срезать через эти дома путь домой, потому что в обход получался приличный крюк. Он не опасался тех, кто бывал внутри, потому что знал, что если к ним не приставать, то они и не нападут. А если и нападут, то он отбиться сможет. Вот и сейчас Людвиг перешагнул обломки забора и пошёл к домам. Тут в ночной тишине раздался жалобный женский крик. Это заставило мужчину побежать. И вовремя. Трое парней прижимали слабо сопротивляющуюся, но истошно кричащую девушку к стене с явно недобрыми намерениями. — Отпустите девушку! — грозно сказал Людвиг, подходя к компании — А то что? — с издёвкой спросил один, отпустив жертву. — Отпустите девушку! — повторил Людвиг, с яростью в глазах. — И не подумаем! Она сама сюда пришла, значит наша, — произнёс парень, поигрывая шнурками синей толстовки. Двое других, не отпуская рыдающую жертву, наблюдали за разговором. Людвиг понял, что словами от них ничего не добьёшься, поэтому решил действовать. Резким рывком он оттолкнул державших, дав девушке свободу. Она мгновенно бросилась бежать, скинув туфли на каблуках на асфальт. Компания хотела было побежать за ней, но Людвиг схватил их за рукава. Парень в синей толстовке, который, видимо, был главным, проводив глазами недавнюю жертву, злобно прорычал: — Ты за нашу бабу сейчас огребёшь! Двое других перегородили мужчине дорогу и сжали кулаки. Людвиг мысленно приготовился к драке… Дальше воспоминания путались, но в одном мужчина был уверен: это точно была она. Те же янтарно-карие глаза. Только испуганные и полные слёз. Та же улыбка, появившаяся, когда девушка поняла, что её спасут. И эта же непослушная прядь, мокрая и прижатая к стене. Судьба дала такой шанс, снова свела их, а он даже не заговорил. Глупо вышло… Но зато теперь он знает её имя… — А ты печенье-то отдал? — внезапно спросил Гилберт, пытаясь выпутаться из одеяла. Людвиг посмотрел на него. Румянец побледнел, а затуманенные глаза стали яснее. Лекарство начало действовать. — Так что? — вновь спросил парень, освободившись и вставая на ноги. Но голова закружилась и он упал, вовремя подхваченный руками брата. — Элизабет попросил передать, — после небольших раздумий ответил мужчина, укладывая Гилберта на кровать. — А сам? Струсил что ли? Всё семейство Байльшмидтов позоришь, — хрипло прохохотал парень, отворачиваясь к стене и зевая. Людвиг хотел было что-то возразить, но быстро понял, что возражать-то нечего. Гилберт всё сказал совершенно верно… Но это неправильно! Он должен доказать обратное! В первую очередь, самому себе и брату. — Спокойной ночи, — тихо произнёс мужчина, выключая в комнате свет. Вернувшись в свою комнату, он, не раздеваясь, лёг на кровать, дождался Адольфа и начал обдумывать план то ли мести, то ли доказательства собственной силы. В голову пришла небольшая идея. Оценив её и дав право на жизнь, Людвиг медленно заснул.