Пять километров

«Как можно загреметь на дополнительные уроки после первого урока?!» — возмущался Гилберт, размахивая пакетом с формой. Войдя в раздевалку, парень швырнул его в неопределённом направлении после чего раздался возмущённый голос: — Ты это, типа смотри, куда кидаешь! — Прости. Просто этот, хм… медведь на допольнительные уроки оставил! — Это ты про Ивана? Сам виноват, — невинно произнёс Феликс, закрыв глаза на то, как он заработал свою тройку с плюсом. — Ах так? — совершенно взбесился Гилберт, хватая Лукашевича за шиворот. Феликс начал в ответ брыкаться и царапаться. Драку прекратил холодный голос: — Звонок не для вас? Марш в зал. Двадцать отжиманий. Гилберт раздражённо отпустил Феликса, быстро переоделся и проследовал в спортзал. На пятнадцатом отжимании бушующая злость постепенно улеглась. В конце концов, дополнительные уроки это не смертельно. Сходит пару раз и всё. А слова Людвига, звучащие как приказы, его вообще расслабляли. Уроки физкультуры сильно радовали самолюбие Гилберта. Ведь живя с Людвигом, трудно не иметь хорошую спортивную форму. А большая часть класса плохо справлялась с такой нагрузкой, что позвоволяло Гилберту стоять и гордо хихикать. Лили, хрупкую девочку со светлыми волосами, её неудачи иногда доводили до слёз. Но у неё был верный брат, успокаивающий в трудные минуты. В таких размышлениях о классе парень провёл весь урок. Людвиг был в весьма хорошем настроении, поэтому гонял класс чуть меньше обычного. Но один ученик упорно выводил его из себя. Вечно весёлый, улыбчивый и совершенно безответственный ученик — Феличиано Варгас. Он почти всегда делал так, как ему удобно, не замечая этого. Если его начинали отчитывать, лицо Феличиано становилось настолько тоскливым и жалобным, что отчитывание прекращалось. Людвиг не знал, как на него влиять и занимался поиском ответа на данный вопрос. Едва прозвенел звонок, Гилберт быстро ретировался из спортзала, не дав брату поинтересоваться, как прошёл день. А то узнает о биологии и устроит очередную нотацию о учёбе. Он хотел было извиниться перед Феликсом, но тот его послал. Гилберт злобно фыркнул и пошёл на… дополнительные уроки. У кабинета сидели Наташа и Оля. — Чего сидим? — подозрительно спросил Гилберт — Ивана ждём, — проворковала Наташа. — Может ему какая-нибудь помощь нужна, — добавила Оля. Гилберт мысленно пожалел биолога. Сёстры отличались своей симпатией-обожанием к некоторым учителям, плавно переходящей в навязчивость. Предыдущий их любимый учитель недавно уволился, поэтому девочки искали новый объект. — А ты, собственно, что здесь делаешь? — поинтересовалась Наташа с таким же лёгким подозрением — А я… — начал Гилберт, но его перебили: — Он на дополнительные уроки пришёл. Заходите, — ответил Иван, открывая кабинет. Гилберт с обречённым видом устроился на последней парте. Сёстры что-то увлечённо щебетали, а учитель рылся в бумагах на столе. Иван выслушал и сестёр, широко улыбнулся и что-то им ответил. Девочки с радостными улыбками убежали из кабинета. — Теперь с тобой разберёмся, — дружелюбно произнёс Иван, направлясь к парте Гилберта. Парень тоскливо положил голову на руки и смотрел на учителя. Бесформенный плащ, огромный рост и слегка неуклюжие (или Гилберту уже кажется?) движения роднили Ивана с кличкой, придуманной парнем во время ссоры с Феликсом. Пожалуй, он так его называть и будет. Главное, чтобы сёстры в «медведе» оскорбления не увидели, а то убьют на месте. — С какого момента ты не знаешь программу? — спросил Иван, садясь на стул рядом. Гилберт покопался в своей памяти и ответил: — С начала седьмого класса. — Мда… Уже конец декабря. Придётся нам с тобой усиленно заниматься, — вздохнул учитель, открывая учебник, — Первая тема — систематика, — продолжил Иван. Гилберт открыл тетрадь и начал писать. Но на середине первого параграфа глаза начали предательски слипаться, а слова о видах и популяциях усыплять. — Эй, не спать! — улыбнулся учитель, тормоша почти заснувшего парня за плечо. Гилберт приоткрыл правый глаз и зевнул. — Ты запомнил хоть что-нибудь? — с лёгким отчаянием спросил Иван Гилберт зевнул ещё раз и… рассказал половину параграфа весьма точно. Брагинский был поражён. В это время в кабинет вошли сёстры, размахивая коробкой. — Мы принесли краски! — сказала Наташа. — Хорошо, — ответил Иван, — Давайте начнём. А ты дочитывай этот параграф до конца. Желательно во сне. Так, видимо, запоминаешь лучше. Гилберт лишь мотнул головой и положил голову на учебник. А Иван с девочками начали рисовать на стене. Гилберт то пытался читать, то наблюдал за рисующими, то снова дремал. Но потом он со словами: «Вы неправильно рисуете!», поднялся, выхватил у Оли жёлтый цвет и изобразил на стене большого цыплёнка в короне. Наташа лишь презрительно фыркнула и попыталась превратить цыплёнка в подсолнух, но Гилберт не позволил прикасаться к своему творчеству и стал отбирать у девочки кисточку. Кончилось это тем, что бант Наташи стал в крапинку, а волосы Гилберта в полоску. После этого преображения их разняли. Гилберт надулся от гордости, потому что его цыплёнка было решено оставить. А вокруг нарисовать подсолнухи. Наташу это не очень устроило и она, рисуя чёрные сердцевины подсолнухов, пририсовала цыплёнку усы. Всё едва не началось снова, но Иван отобрал краски со словами: — И так замечательно! В итоге на стене в кабинете биологии появился усатый цыплёнок в короне, окружённый подсолнухами. — В знак примирения предлагаю выпить чаю, — сказал Иван, доставая из шкафа чайник, который вместе с заваркой остался от предыдущего владельца. Во время этого чаепития с кокосовым печеньем, оказавшимся в сумке Ивана, конфликтующие стороны вроде бы помирились. — Кстати, какое печенье вы любите? — спросила Наташа — Мы неплохо печём миндальное, кокосовое, овсяное, шоколадное и с цукатами, — добавила молчавшая всё это время Оля. Она была весьма скромным и неразговорчивым человеком. — Ну… Пожалуй кокосовое и миндальное, — задумчиво произнёс Иван. Взглянув на часы, он уронил печенье в чашку: — Через десять минут планёрка! Уберётесь тут, ладно? — добавил он, спешно покидая кабинет Оля допила чай и отнесла кружку в раковину. — Спорим, что Великий умеет готовить лучше? — внезапно выпалил Гилберт. Его сегодня тянуло на приключения. Наташа провела рукой по пятнистому банту, опёрлась на край парты и с дьявольским огоньком в глазах ответила: -Спорим! А на что? Гилберт, вставший в такую же позу с другой стороны парты, оскалился: — Не важно, придумаем позже. Оля, моющая посуду, на всякий случай взяла в руки вилку. Если опять подерутся. Правда, как поможет вилка, было непонятно. Но Гилберт взял сумку и ушёл с твёрдым намерением победить в этом споре. И заодно он избавился от обязанности убираться. Собственно, день прошёл намного лучше, чем он ожидал. И подрался дважды, и в почти невыполнимый спор ввязался, и след в истории кабинета оставил, и новую причёску приобрёл. Он решил пока гуашь не смывать. В этом хаотичном смешении цветов что-то есть. Правда, охранника на выходе от его вида чуть удар не хватил, но это пустяки. Парень было полез в карман за телефоном, но потом понял, что Людвиг на планёрке и ему лучше не звонить. Да и к тому же это шанс доехать до дома на автобусе, а не бежать трусцой. Кстати, о Людвиге. Он как раз шёл на планёрку, котрая начиналась через три минуты. Когда он зашёл в кабинет завуча, все места были уже заняты. Кроме одного. Рядом с ним. Сжав кулаки до побеления пальцев, Людвиг сел на свободный стул. Иван обернулся и тепло поприветствовал пришедшего. Людвиг ответил вымученной улыбкой. Сидящий справа учитель русского Кетиль Йенсенн даже не шелохнулся. С логикой набора учителей у этой школы тоже было не всё в порядке. Наконец, вошёл Тимур Алексеевич и начал свою речь: «Близятся олимпиады. Уже который год ученики нашей школы занимают на них высшие места. В этом году всё должно быть также. А теперь к насущным вопросам: нужен ли ремонт в классе истории? Какова дисциплина в школе?..» Речь была весьма длинной и нудной. Едва завуч попрощался, кабинет мнгновенно опустел. Людвиг вышел одним из последних. Он невольно заметил, что все учителя общаются друг с другом. Вот историк, Артур Кёркланд беседует с Кетилем. Правда, это было больше похоже на монолог, изредка сопровождаемый кивком норвежца. Даже биолог сейчас о чём-то спорил с учителем китайского. Только он один. Снова. Так было в детстве, пока не родился Гилберт. Позже в школе. Детей отталкивала излишняя прилежность. Вечно дразнили ботаником. Это не исчезло и позже, заставляя Людвига замыкаться в себе. Материнская симпатия целиком принадлежала Гилберту. Это его очень избаловало и сделало то, что имеется сейчас. По мере взросления младшего брата старший стал лишь тусклой замкнутой тенью. А потом мать уехала в Россию, прихватив почти все семейные деньги, и оставила детей на попечение тёти Амалинды. Больше от неё вестей не было. Денег совершенно не хватало, и Людвигу пришлось идти работать. А через несколько лет он решил уехать в Россию на поиски бросившей их матери. Правда, переезд сопровождался волной возмущения от Гилберта. Но в октябре этого года братья уже были в Москве. Как выяснилось на месте, их не совсем бросили. Мать оставила тут целую квартиру, но сама снова исчезла. Воспоминания постепенно растворялись, прерванные трелью сообщения на телефоне. Оно было следующим: «Где ты ходишь?! Твой пёс скоро с ума сойдёт!». От кого оно, догадаться было несложно. Людвиг лишь вздохнул и, одевшись и закрыв зал, пошёл домой. Вот никогда Гилберт из принципа добровольно не погуляет с Адольфом. Заставит овчарку терпеть до скулежа, но не выйдет. А всё потому, что когда тетя Амалинда решила подарить братьям собаку, Людвиг и Гилберт начали спорить о породе. Людвигу всю жизнь нравились немецкие овчарки, а Гилберта тянуло на бойцовых собак, вроде питбультерьеров или бультерьеров. Тётю устроила бы и болонка, но она предложила тянуть жребий, поскольку щенок был вообще не для неё. Выиграл Людвиг, на что Гилберт обиделся и отказался ухаживать за будущей собакой. В будущем он полюбил этого неуклюжего щенка, а потом и верного пса но, чтобы не уступить своей гордости, тщательно это скрывал за безразличием. Едва Людвиг подошёл к квартире и открыл дверь, Адольф сразу выскочил с поводком в зубах. Почесав пса за ухом и пристегнув поводок, мужчина пошёл обратно на улицу. Погода портилась. Шёл снег, иногда переходящий в дождь. Осени уже давно положено было отступить, но она задержалась надолго и нагло боролась за свои права, но зима медленно, но уверенно побеждала её, засыпая осенние ковры снегом. Пронизывающий декабрьский ветер забирался под куртку, заставляя Людвига постоянно её одергивать, чтобы сохранить тепло. Адольф, которого согревала шуба, обожал снег и прыгал в каждый сугроб, заваливаясь на спину и дёргая лапами. Ещё пёс любил прыгать за снежинками и ловить их зубами. Чтобы дать Адольфу набегаться, Людвиг отстегнул поводок и сел на лавочку. Вытащив из кармана перчатку, Людвиг отошёл довольно далеко от скамейки и закопал перчатку в снег. Когда пёс навалялся в снегу, Людвиг подозвал его к себе. Пёс сел на снег и внимательно посмотрел на хозяина умными ореховыми глазами. Мужчина провёл второй перчаткой по носу собаки и произнёс: «Ищи!». Адольф осмотрелся, обошёл лавочку, уткнулся носом в снег и потрусил по следу. Минут через пять пёс вернулся с перчаткой в зубах и с довольной мордой положил её на колени хозяину. — Молодец, теперь домой, — улыбнулся Людвиг, почёсывая Адольфа за ухом. А дома Людвига встретила неожиданная картина: Гилберт, насвистывая странную русско-немецкую композицию, вовсю орудовал у плиты. Руки были в муке, как и сидящий на плече Прубёрд, который старательно пищал, почти попадая в ритм песни. Парень явно что-то готовил. У Людвига вопросительно изогнулась бровь: с чего бы это брат начал готовить? А Гилберт, засунув противень в духовку, заметил Адольфа, который, учуяв еду, потянулся к ней. Он поднял голову и, увидев недоумевающего брата, ухмыльнулся: — С Наташкой поспорил. Кто лучше приготовит печенье Ивану, он это дело любит. И, как видишь, я собираюсь выиграть. В голове Людвига завертелось одно слово, принимая разные фиолетовые оттенки и периодически обматываясь длинным шарфом. Ему. Неужели этот учитель настолько хорош, что почти добровольно заставил Гилберта заниматься нелюбимым делом. Нет, конечно Гилберт делает это на спор и только. Это Людвига немного успокоило, но какая-то ноющая боль осталась. Делать вещи для кого-то, а не для себя, это всегда было для Гилберта проблемой. Он любил лишь получать. Впрочем, однажды Людвиг видел, как парень делал большую валентинку кому-то. А единственный подарок, который мужчина от него получил, это портрет, нарисованный братом лет в шесть. Но Людвиг бережно хранил этот лист, как память об ушедшем. От мыслей Людвига оторвало настойчивое щёлканье пальцев перед носом. — Ты здесь?! Ау! — щёлканье сопровождалось мучной пылью. Людвиг мотнул головой. Он осознал, что так и стоит не раздевшись, а Адольф с грязными лапами уже ушёл в царство снов. Причём, вероятно, на его кровати. Покачав головой, Гилберт вернулся к плите, а Людвиг пошёл искать пса. Правда, долго искать не пришлось. Адольф развалился на кровати, устроив лапы прямо на подушке. Грязный талый снег образовал мокрое пятно на покрывале. Услышав шаги, пёс поднял голову и завилял хвостом, приглашая лечь рядом. Людвиг возмутился и, отчитав Адольфа, транспортировал его вместе с бельём в ванну. Но когда мужчина зашёл на кухню за стиральным порошком, вид Гилберта вновь вызвал скребущих на душе чёрных кошек, поэтому Людвиг поспешил уйти в комнату. Когда он лёг на кровать, к нему сразу запрыгнул Адольф. Сколько бы хозяин его не отчитывал, пёс оставался таким же верным и преданным. Мужчина невольно понял, что Адольф единственный, кто его любит. Отступившие было кошки вернулись. Вернулся и этот ненавистный образ Ивана. Как бы не пытался Людвиг себя переубедить, он понимал, что биолог Гилберту нравится больше. В конце концов, на этом свет клином не сошёлся. Но, ведь есть другие учителя, которые, отличаясь своей замкнутостью, с ним на контакт пошли. Не все конечно. Но от этого становилось тяжело на душе. Людвиг пытался искоренить в себе большинство недостатков, а жизнь плевала на это и втаптывала в землю. Пытаясь отвелечься от таких мыслей, мужчина начал анализировать образ Ивана, чтобы отыскать недостатки. Ведь не бывает идеальных людей, правда? И нашёл. Причём такой, который пролил несколько заживляющих капель на розорванную кошками душу. Иван носит длинный бесформенный плащ. А когда люди носят такую одежду? Когда маскируют недостатки фигуры. А судя по плащу, недостатки имеются немаленькие. А Людвига жизнь заставила иметь безупречную форму. Радуясь хоть такому малому преимуществу, вымотанный Людвиг заснул. В это время Гилберт нёс тарелку с печеньем в комнату. Заметив спящего в обнимку с Адольфом брата, Гилберт ухмыльнулся. Людвиг терпеть не мог собственные фотографии. Особенно те, на которых он запечатлён спящим. А это повод сделать пару снимков. Будет чем позлить брата в нужный момент. С довольной ухмылкой Гилберт вернулся в комнату, где застал Прубёрда, пытающегося утащить печенье с тарелки в свою клетку. Но оно было тяжелее птицы, и цыплёнок не мог взлететь. Обиженно пища, он пытался разломать печенье клювом, но был остановлен хозяином и помещён в клетку. Несмотря на возмущённый писк, Прубёрд был ещё и накрыт тканью с немецким триколором. Теперь, когда на печенье никто не покушался, Гилберт мог ещё раз похвалить себя и свою работу. Он действительно старался. Поиск самого рецепта среди целого шкафа книг, привезённых из Германии, уже был непрост. А потом ещё и пришлось действовать по рецепту, а какие-либо правила Гилберт не любил. Да и любимый цыплёнок тоже отвлекал своей любовью к приключениям и к кастрюлям. Но, в целом, Наташа проиграет. Эта мысль особенно радовала. И парень с удивлением отметил, что помимо желания выиграть спор у Наташи, было желание и отблагодарить Ивана, который добровольно решил подтягивать его по биологии. С такими мыслями Гилберт лёг на кровать и включил музыку в наушниках. Через полчаса глаза начали слипаться, а даже самая бодрая музыка казалась колыбельной. Не противясь организму, Гилберт выключил свет и заснул.