***
После долгих уговоров я все-таки сдалась и решила немного впустить Шеннона в свою жизнь. О детстве мне практически нечего было ему поведать, впрочем, как и о школьных буднях, поэтому я сразу перешла к началу своей работы и поступлению в Йель. — Почему не Гарвард? — В Йеле учился Майкл, его отец, дядя и оба брата, поэтому я обязана была пойти в "семейный" университет... — Это все хорошо, но куда ТЫ хотела пойти? Не Майкл, не твоя семья, а именно ты? — Разве мои желания важны? — Ты недооцениваешь силу желаний, — Шеннон усмехнулся, — хочешь расскажу тебе про создание нашей группы? Я даже представить себе не могла, через что пришлось пройти Шеннону. С его отношением к жизни и постоянно хорошим настроением, складывалось впечатление, будто ему всегда все легко давалось, будто он покорял одну за другой вершины, даже этого не замечая. Каково же было мое удивление, когда я узнала, что вырос он, оказывается, в трейлерном парке где-то в Луизиане. Мама, о которой он отзывался с благоговением и поразительной нежностью, была еще школьницей, когда родила его. — Я помню бедность, знаешь, она была повсюду — в одежде людей, в их лицах, в грязи и мусоре, но мы тогда этого не замечали. Мы носили одну и ту же обувь, пока она не разваливалась на части, мы мастерили из молочных пакетов роботов, а из старых сковородок я сделал первую барабанную установку. Звучало жутко, но было весело. На лице Шеннона появлялось какое-то непередаваемое выражение, когда он вспоминал то время. — Когда мы с Джаредом немного подросли, мы с мамой стали много путешествовать, не задерживаясь ни в одном городе дольше, чем на несколько месяцев. Судьба занесла нас даже на Гаити. — И что вы там делали? — Жили, — просто ответил Шеннон, пожимая плечами, — мы везде жили, это все, что мы умели с Джаредом делать. Мама научила нас наслаждаться каждой минутой, ценить все то, что у нас было и стремиться к тому, чего мы хотели. — Твоя мама замечательная женщина. — Это правда. А где сейчас твоя? Я напряглась, потупив взгляд. Свою маму я ее практически не помнила, только смутные образы ее нежных рук, запах Шанель №5 и голос, который пел мне колыбельные. Мне было пять лет, когда она заболела, рак отнял ее у меня всего за каких-то четыре месяца. Последняя картинка — я захожу в палату, где сотни алых роз не могут перебить удручающий запах лекарств. Отец всегда дарил ей цветы, десятками, огромными букетами доставлял их в палату, лишь бы она радовалась. Мама тогда лежала на огромной кровати, хотя может быть кровать была не такой уж и большой, просто ее тело настолько исхудало, что казалось крошечным. Она едва могла поднять руку, чтобы коснуться моего лица, но этот короткий миг я запомнила особенно четко. — Я люблю тебя, Джози, — прошептала мама, по ее щекам катились слезы. Няня увела меня, когда мониторы начали пищать со всех сторон. А через два дня я уже стояла на кладбище, не понимая, почему все вокруг плачут и одеты в черное. — Мама не вернется? — я робко подошла к Майклу, говорившему о чем-то со священником. — Нет, — холодно бросил он и отвернулся. В тот день я еще лишилась и отца. — Джо? — Шеннон ласково провел рукой по моей щеке, вырывая из воспоминаний. — Да, в общем это грустная история, которую я как-нибудь в другой раз тебе расскажу. Лучше давай вернемся к тебе! — И что же еще ты хочешь знать? — Почему ты стал играть? — Наверное, ты не знаешь, что это такое, когда опускаешься на самое дно, — Шеннон задумчиво потер переносицу, намереваясь открыть мне не самые приятные моменты своей биографии, — я рос без отца, постоянно должен был за что-то отвечать, за брата, за маму, я должен был работать с самого раннего возраста и еще была куча вещей, которые я "должен"...в итоге я сорвался. Неправильные люди, неправильные места, неправильные действия — если бы ты тогда меня встретила, то убежала бы без оглядки. Я мог неделями не появляться дома, а потом, переехав в Лос Анджелес, я совершил самую страшную ошибку в своей жизни. Мне было чуть больше двадцати лет, нет ни образования, ни денег, ни профессии, я работал на стройке, а по вечерам пропивал все деньги в баре рядом с квартирой, которую снимал со знакомым. Кокаин тогда показался мне отличным решением всех проблем, позволяющим забыться и отключиться от мира. — Продолжай, — я сжала его ладонь, показывая, что его прошлое меня не пугает. — И Джаред и мама не теряли в меня веру, пытаясь заставить лечь в клинику, начать новую жизнь, — Шеннон вздохнул, — то был уже шестой мой заход на реабилитацию, я вернулся домой, как обычно с твердым намерением завязать с наркотиками, хотя сам понимал, что это вранье и уже завтра вечером я найду где-то порошок. Джаред приехал ко мне в тот же день и привез несколько больших коробок. Я провел много часов, собирая барабанную установку, о которой всегда мечтал. А потом мы стали играть и неожиданно все для меня обрело смысл. Знаешь, когда ты сидишь в темноте, а потом друг резко включается свет и ты слепнешь на короткий миг, перед глазами все пульсирует, ты вроде должен все видеть, но зрение возвращается только спустя время. Вот так было и со мной. Сначала мы просто репетировали дома, потом сняли маленькую студию, начали выступать в клубах. Все происходило быстро, головокружительно быстро, я не успел опомниться и вот мы уже сидим в автобусе, направляясь в свой первый тур по Штатам. — Тебе повезло, что в твоей жизни есть Джаред. — Да уж, — он усмехнулся, — а теперь скажи мне, пожалуйста, каким образом ты сумела так ловко меня разговорить, сама при этом не рассказав ровным счетом ничего о себе? — Шеннон, — я заерзала на сидении, — ну мне правда нечего сказать. У меня есть работа, есть обязательства — вот и все! Было так много вещей, которыми я хотела с ним поделиться. Черт, да я бы с радостью показала ему свои романы, но еще очень рано. Мы и так за рекордное время перешли из случайных знакомых в другую не поддающуюся пока что идентифицированию категорию.***
Наш номер находился на двадцать пятом этаже отеля Интерконтиненталь, самого дорогого в Осаке. Я была категорически против того, чтобы останавливаться в такой роскоши, но Шеннона нельзя было остановить. Его не устроил ни один из предложенных красивейших номеров, кроме двухкомнатных президентских апартаментов с панорамным видом на город. Это была сказка, мечта, ставшая явью. Я смотрела на Шеннона, стоявшего перед стеклом, за которым заходящее над Осакой солнце озаряло небоскребы своими алыми лучами. Мы сбежали, не могу поверить, что мы действительно сбежали от моего отца, охранников, от моей прежней жизни. Доверившись этому мужчине, я, возможно, отрезала себе все пути к отступлению. Я прыгнула в самое сердце шторма, оставив на берегу спасательный круг и жилет. Подойдя к Шеннону, я обняла его сзади, прижимаясь лицом к сильной спине. — Спасибо. — Все ради тебя, принцесса, — он повернулся ко мне и весь мир перестал существовать.