Отдыхать некогда
11 июня 2015 г. в 20:24
Граф вернулся в Москву, а отдыхать некогда!
Но всё же Владимир нашёл время, чтобы вместе с Софьей передать посылку Шестаковым. Они были признательны графу. Воронцов рассказал, что у Сергея в семье всё хорошо, и добавил, что из Москвы до Омска можно доехать на поезде за три дня! Старики решили, что, может, и соберутся навестить своих детей и внуков.
Софья, конечно, сделала мужу большие глаза: она считала, что Елизавете Александровне и Петру Ильичу уже довольно сложно будет выдержать столь долгую поездку.
– Это мы с тобой молодые ещё!
Муж не признался ей, как интенсивно ему приходилось лечиться в дороге... Опять делал вид, что молод и здоров!
Софье было интересно всё, что происходило с её любимым в поездке. Он по мере возможности делился впечатлениями.
Елоховский принёс фотокарточки, и Владимир Сергеевич сопровождал свой рассказ иллюстрациями. Жаль, что Столбы не получились, а у Шестаковых граф был без фотоаппарата.
Только Владимир стал рассказывать Софье, как зовут дочерей у Сергея Петровича, думая, что удивит её, он вдруг увидел, что у его возлюбленной глаза засмеялись, испуская весёлые лучики, а губы изо всех сил сдерживались, чтобы не захохотать!
– Владиимир! Ты думаешь, что я не знаю, как зовут Катюшиных племянниц?!
Да, он как-то не подумал, что у женщин свои каналы получения информации.
– Я к именинам обязательно посылаю поздравление девочкам! - довольно говорила Софья. - Правда, через Катю: мне неудобно писать Сергею, мало ли что жена подумает!
– А моя жена подумает, что я её не хочу обнимать! – ответил Владимир, которого завёл еле сдерживаемый смех Софьи. – А это неправда! Надо исправить это упущение!
Хотя её руки, и ноги, и всё тело были довольно крупными, в его объятиях Софья казалась маленькой. Созерцание любимой рождало во Владимире глубокую нежность. Особенно жаль Софью было, когда граф видел бледно-багровый шрам посредине живота – память о последней и горькой потере.
Военный человек, Воронцов не боялся шрамов и не брезговал ими. Ему было жаль погибшего младенца и жаль его мать – свою любимую до сладкой боли в душе Софью. И шрам каждый раз вызывал щемящее чувство. Хотелось защитить её, оградить от всех потерь, неприятностей, страданий.
Ласки ласками, а Воронцову надо докладную писать министру Ванновскому или ехать в Петербург и самому разговаривать.
Поговорил по телефону с начальством – вызвали в столицу. Опять предстоит разлука с Софьей.
– Милая моя, прости, пожалуйста! Я ненадолго!
Тон извиняющийся, но мужчина видит, что Софья даже чем-то довольна, слушая его.
– Владимир! Ты, кажется, забыл, что у нас теперь и в Петербурге дела семейные есть!
Она намекала, что в Петербург уехал Серёжа. Воронцов поцеловал любимую:
– Я в дороге часто думал о Серёже: как он там?.. Может быть, успею на присягу!
Курсанты, окончившие корпус, считались на действительной службе, посему в начале первого курса приводились к присяге. О ней Владимир Сергеевич и говорил.
– В таком случае, – твёрдо сказала Софья, – поторопись!
В Петербурге погода была неустойчивая: то дождь и тучи, то чудесные, по-летнему тёплые дни. Воронцов из гостиницы пешком прошёл к дому, где,
С подъятой лапой, как живые,
Стоят два льва сторожевые, –
к бывшему особняку кн. Лобанова-Ростовского (там находилось военное министерство), встретился с товарищем министра Обручевым, передал ему отчёты о поездке в Сибирь, о состоянии строительства магистрали, свои соображения в докладной записке по поводу сооружения мостов и путей.
- А где Пётр Семёнович? - поинтересовался Воронцов о министре и получил ответ, что Ванновский в отпуске на водах: он болеет.
- Будет через месяц!
Товарищ министра сказал, что государь назначил им аудиенцию. От Вознесенского проспекта до Зимнего два шага, но Обручев пригласил Воронцова сесть в мотор – самоходную коляску германского производства, блестящую чёрными крыльями и боковыми фонарями.
Поехали почему-то не к Зимнему, а налево, через Фонтанку, по Старо-Петергофскому… Обручев пояснил:
– Государь ожидает в Александрии!
Дорога по Петергофскому шоссе заняла не больше часа, потому что кругом было пустынно, новинка техники никому не мешала, и ей никто не мешал, не шарахался.
Ясный день ранней осени освещал золотистым солнцем готическую Капеллу, парковые мостики, тронутые ранней желтизной липы и клёны, красноватые листья дикого винограда, ещё зелёно-изумрудную траву, не обожжённую заморозками.
Воронцов, увидев памятники Верхнего парка, вспомнил, как приезжал сюда юнкером, потом, перед Туркестаном, с Ниной. Обстановка в парке была весьма романтической, как нельзя лучше подходящей к атмосфере зарождающейся любви.
Нет, о той, прежней жизни, Владимир вовсе не жалел. Он был бы в ужасе, если бы нынешняя жизнь и любовь его оказались только приятным сном. Но выбросить из головы воспоминания был не в силах!
Подъехали к желтоватому двухэтажному дворцу-коттеджу с остренькими, круглыми и ступенчатыми многочисленными фронтонами.
Царь принял их в охотничьем костюме. В царском, дорогом, красивом, но охотничьем.
– Здесь удивительно много уток на заливе!
Воронцов удивился. Но он удивился ещё больше, когда в ходе разговора услышал от Николая Александровича:
– Я стараюсь ни над чем серьёзно не задумываться, — иначе я давно был бы в гробу.
Генерал Воронцов понял, что времена ожидают Россию весьма и весьма суровые, но он желал верить, что всё обойдётся. Однако к войне надо готовиться всё равно, и готовить детей, которым придётся воевать!
Николай II сказал:
– Японское правительство приняло десятилетнюю программу вооружения, развития сухопутных и военно-морских сил с одновременным развитием промышленности для производства оружия, значит, – война неизбежна!
Царь говорил о том, что Россия давно не воевала, с уважением поглядывал на боевые ордена на груди Воронцова и, казалось, пропускал мимо ушей его доклад о строительстве грандиозной железной магистрали в Приморье. Настроение его было благодушным.
На предложение отобедать и погулять в парке генералы ответили вежливым отказом.
На обратном пути граф в замешательстве начал говорить о том, что хотелось сказать государю, но он так и не решился, придя к выводу о бесполезности данного разговора с Николаем Александровичем.
– Национальная уверенность Японии пошатнулась, когда Германия, Франция и Россия начали тройственную интервенцию!
Голова у Воронцова шла кругом, у него было впечатление, будто его обманули.
– Зачем государь ввязался в эту интервенцию?
– Спросили бы сами, Владимир Сергеевич, – седой Обручев посмеивался в белые усы. – Вы же только что от Его Величества! Вы были в Приморье, рядом с Курилами и с Сахалином - спорными территориями!
Владимир ничего не ответил, но крепко задумался.
* * *
Затем он отправился к Литейному мосту, где целый квартал занимало знаменитое Михайловское артиллерийское училище.
Оно было открыто в 1820 году, подчинялось Главному артиллерийскому управлению, считалось престижным учебным заведением и давало прекрасное военное образование.
«Хорошо, что в математике Серёжа соображает: без математики в артиллерии никуда!» – думал Воронцов.
Он пришёл к начальнику училища, Николаю Афанасьевичу Демьяненкову, который начал его подробно расспрашивать о делах в Приморье. Потом, наконец, опомнившись, начальник засмеялся и спросил:
– Владимир Сергеевич, Вы сына-то видели уже?
Очень удивился, услышав отрицательный ответ, и сказал:
– Первогодки сейчас тренируются во внутреннем дворе, так что можно с Сергеем поговорить!
– Николай Афанасьевич, я пришёл узнать, когда первый курс принимает присягу, – с надеждой услышать ответ: «Завтра!» – спросил Воронцов.
– Потерпите немного, граф! – ответил тот. – Я планирую привести их к присяге через месяц.
– Что так долго?! – разочаровался Воронцов.
– Мы должны их подготовить, чтобы пристойно выглядели при Якубовском.
Воронцов отвлёкся от темы юнкеров-первогодков:
– О, как Иван Осипович поживает?
С этим героем русско-турецкой войны, исполняющим сейчас обязанности главного начальника военно-учебных заведений, жизнь сводила графа неоднократно.
– Он как раз возглавляет комиссию для обсуждения дополнительных расходов в связи с увеличением состава юнкеров нашего училища. Поэтому, сами понимаете, ударить в грязь лицом нельзя!
– А что, отчислит половину?! – в шутку спросил Воронцов.
Демьяненков проводил генерала во внутренний двор.
Там был оборудован гимнастический городок: канаты, шесты, лестницы, турники и прилегающие к ним высокие горки. Всего на снарядах копошилось до ста человек одновременно.
Юноши были в гимнастических рубахах защитного цвета (они назывались гимнастёрками), в длинных чёрных шароварах, на поясе ремень, на ногах короткие сапоги, в которые можно было смотреться – так они были натёрты.
Завидев начальника с генералом, к ним подбежал фельдфебель с усами, отдал честь, доложил по форме, застыл навытяжку. Николай Афанасьевич приказал позвать первогодка Воронцова.
Серёжа не ожидал увидеть отца. Когда подбежал поближе, покраснел от смущения и удовольствия. Однако надо было доложить по уставу начальнику училища, как старшему по званию. Начальник разрешил «обратиться к господину генерал-майору», отец выслушал его доклад с серьёзным лицом, затем отвёл сына в сторону.
Сын сказал, что привыкает понемногу к училищу, к порядкам, к нагрузкам. Из лефортовцев, из их второго корпуса, здесь Саша Светин.
- Мы вместе с Повалишиными приехали! Митя поступил в Константиновское, а мы сюда!
Он поведал о 12 портупей-юнкерах, которые прибыли сплочённой командой и прекрасно знают город. А Серёжа ещё и не видел Петербурга.
– Нас ведь не пускают в увольнительную! – жалобным тоном сказал он.
– Не канючь! – отрезал Владимир Сергеевич. – Успеешь ещё! Учитесь, готовьтесь к присяге, привыкайте к училищу, друг к другу. Вы все теперь - одна семья!
- А у тебя как было? - спросил Серёжа.
- И нас пускали в город, и мы узнали столицу, её памятники, дворцы, её северную красоту. И мы все сдружились, и теперь наши выпускники занимают многие высшие посты в государстве и в армии! - ответил Воронцов. - Так что и у тебя всё получится. А пока будь бодр, относись ко всему доброжелательно. Ты - будущий офицер!
Продолжать отец не стал: Серёжа сам знает, что из этого следует.
В конце разговора с сыном граф пообещал приехать на присягу.
- Мне это важно, - сказал он, - не из-за тебя, а из-за офицерства. Я был в Приморье и видел, что готовится война. От вас будет зависеть судьба Отечества!
- Папа! - тихонько, чтобы никто не слышал неуставного обращения, - попросил Серёжа. - Расскажи, пожалуйста, как ты съездил? Как мама и младшие дома поживают?
Ему хотелось быть в курсе домашних дел, чувствовать себя на одной волне с родными.
Владимиру Сергеевичу немного неловко стало, что Воронцовы как бы отделили Серёжу от себя. Был бы кровный, не было бы таких задних мыслей. Он самый старший, ему первому и в мир выходить! Граф стал рассказывать кратко и по делу то, что посчитал нужным.
- Матушку поздравь с днём ангела! - сказал Серёжа.
«Если получится, и мама приедет», – подумал граф, но обнадёживать молодого человека не стал.
* * *
Возвращение Владимира Сергеевича Воронцовы отмечали вместе с друзьями. Опять были именины Софьи и девочек, приходили Бутовы, все получили сибирские подарки.
Софья поморщилась, когда муж распаковал соболей. Вера, которая вилась тут же, пришла в восторг от блестящих шкурок, начала играть в них, представляя, что это мягкие игрушки. Люба сказала:
– Только Динке не показывайте, а то она заревёт, что зверюшки неживые!
Вера возразила:
– Ну и что, что неживые, можно представить, будто это настоящие звери! Рррр!
И Вера схватила шкурку и начала тыкать Любу, изображая, будто соболь кусает её.
Сестре было приятно прикосновение нежного меха. Она ответила с печальным выражением:
– Мне тоже не по себе, как представлю, что совсем недавно эти зверьки бегали по тайге!
– Они тоже хищники, кого-то ели! – огрызнулась Вера.
Владимир Сергеевич попытался завернуть плечи любимой в мягкий мех, но несшитые шкурки были коротки для этого.
– Софья, Софья, – шептал он ей на ушко. – Неужели тебе не хочется красивую шубу?!
– Да куда мне ходить в ней? В институт? Учительницы не столь богаты, я их буду смущать! – отнекивалась по своей привычке Софья.
Всё у Воронцовых хорошо. Только когда Владимир хочет сделать жене подарок, она словно пугается роскоши, бежит богатства.
Когда Наденька увидела блестящий мех мягких и нежных тонов от песочного до тёмного, у неё загорелись глазки.
– Соня, Соня, – стала уговаривать она. – Соболья шуба не только роскошна, мягка, но и долговечна. Ты будешь много лет носить её, не разоряя своего супруга на обновы!
Взгляд её стал лукавым. Наденька многое бы отдала за такую шубку. Но Софья понимала, что сказать: «Бери ты!» – значит дразнить её и обижать мужа.
– Хм, Воронцов! – кашлянул в кулак Евгений. – Интерресно! Твоей супруге нужно было привезти уже готовую шубу!
– Простите, не нашёл подходящей! – склонил голову Владимир.
Он надеялся, что вместе с Бутовыми ему удастся убедить Софью принять шкурки. Евгений тоже стал уговаривать куму, правильно поняв свою задачу.
– Софья! Ваш супруг только хочет сделать Вам приятное! А можно ли найти подарок милее, чем такая шубка?!
– Это королевский подарок! – вяло сопротивлялась Софья, которой было ужасно неловко.
– Ну так Вольдемар и не скрывает, что Вы для него – королева!
Воронцову тоже стало неудобно, что он вмешивает в семейные дела посторонних. Хотя Бутовы и близкие друзья, но в своих отношениях надо разбираться самим. К счастью, Софья сказала, что сдаётся:
– Хорошо, будь по-вашему! Спасибо тебе, Владимир! Я тебе очень признательна.
И поцеловала мужа в щёку.
Потом наедине она ещё раз сделала ему выговор, что завёл такой разговор при посторонних.
– Но надеюсь, ты не заберёшь свои слова обратно?!
Жена только засмеялась.
Бутову граф сказал за коньяком и сигарами, что дело идёт к войне.
– Вспомни, Евгений! Обмен Курил на Сахалин в 1875 году был воспринят как своевольная акция северного медведя против беззащитной Японии.
– Ну да, когда Александр II провернул это дело, то Япония весьма зла была на Россию! – покивал в согласии Евгений. – Помню, помню! Эх! Мне бы сейчас шашку в руки – и в атаку!
Воронцов поспешил утихомирить воинственность друга:
– Японцы только весной закончили воевать против Китая, но результаты их не удовлетворили. Тройственная интервенция сделала Россию в глазах японцев врагом номер один.
– Интерресно! Они нас, что ли, считают инициаторами вторжения?
– Пока что слабая Япония вынуждена подчиниться воле иностранных держав. В отсутствии силы справедливость и мораль ничего не значат.
– Ты так говоришь, будто жалеешь их! Ты же военный!
Воронцов ничего не ответил другу. Сейчас он совершенно иначе, чем в юности, смотрел на военное искусство. Грядущая бойня будет небывало жестокой. Людей надо беречь!