Forever and a day

*** Author's note: Дорогие мои читатели! Сразу после текста главы есть такое маленькое беленькое окошечко, в котором вы можете оставить свой отзыв и сделать меня капельку счастливее. Это не отнимет у вас много времени, но это действительно поможет мне продолжить эту историю. Мне очень важно знать, что вы думаете, что вам нравится в этой истории, а что нет. Не для моего самолюбия, а просто для того, чтобы знать, стоит ли мне продолжать писать эту историю и нужно ли это кому-то. Я буду рада даже самому простому слову и конструктивной критике. Всего лишь минута вашего времени для отзыва – это так мало, но это значит для меня так много! Ваша М. *** Катя поежилась и, сильнее укутавшись в одеяло, продолжила счет воображаемых белоснежных овечек в надежде, наконец, уснуть. Спать на полу в декабре было не самой лучшей идеей, но она проворочалась на мягкой кровати целый час и, так и не найдя удобного положения, скинула матрац на пол. Похоже, остров изменил не только ее внутренний мир, но и приучил ее спину спать на твердой поверхности. За стенами тихонько плакал маленький ребенок, а женский голос напевал колыбельную, пытаясь его успокоить. Фары проезжающих под окнами машин отбрасывали тени на потолок, время от времени озаряя комнату оранжевым светом. Несмотря на усталость, сон к Кате так и не приходил. Все эти звуки, шорохи, цвета были настолько непривычными, что она в который раз тяжело вздохнула при мысли об острове. Там, под жужжание насекомых, шелест пальмовых листьев, внезапные и громкие крики ночных птиц, она спала крепко и засыпала сразу же, стоило ей закрыть глаза. И там был Паша… Его мерное дыхание и сердцебиение убаюкивали ее, его сильная рука бережно обнимала ее, уверяя, что она в безопасности. Поэтому она могла спокойно спать ночь напролет. Там, на острове, она мечтала о мягкой кровати. Теперь же она лежала на полу посреди совершенно пустой комнаты, обнимая старого плюшевого медведя, и насчитала вот уже тысячу сто двадцать одну белоснежную овечку. Ее собственная кровать, звуки вокруг казались такими чужими, ей было очень холодно, несмотря на то, что она была в шерстяных носках и свитере. Никогда раньше она не была мерзлячкой, это все Пашина вина – после того, как он приучил ее к своим объятиям, она легко замерзала ночью так, что посыпалась завернутой в него, как в одеяло. Катя уже думала о том, чтобы встать и проверить, спит ли отец, когда вдруг услышала тихий стук в окно, приподнявшись, она увидела очертания человека. Катя хотела закричать, позвать отца, но от страха из ее груди вырвался только сдавленный тихий писк. В этот момент фигура за окном осветилась светом фар, и Катин страх мгновенно сменился волнением и счастьем: за окном был Паша. Вцепившись в водосточную трубу, он улыбался блаженной улыбкой и давал знаки, чтобы она скорее открыла окно. - Ты сдурел что ли? Ты как сюда забрался? – Катя помогла Паше перебраться на подоконник и от всей души отвесила ему подзатыльник, однако, несмотря на все ее попытки казаться возмущенной, такая же блаженная улыбка, как у ее ночного гостя никак не хотела сходить с ее лица. - Да я на пальму выше забирался, чем до твоего второго этажа! – парировал Паша, спрыгнув с подоконника, он тут же притянул Катю к себе и крепко обнял. – Я скучал… Катя хотела ответить что-нибудь остроумное и колкое, чтобы он не думал, что может так просто ворваться в ее комнату, и она тут же растает, чтобы он не понял, насколько сильно она нуждалась в нем. Но быть в его объятиях было как раз тем, о чем она мечтала. Однако он был таким холодным в пальто, усыпанным снегом, завернутый в вязаный шарф, смешной берет с козырьком залихватски съехал на бок. Где-то под всем этим облачением был ее теплый Паша, который всегда мог согреть ее, поэтому без единого слова Катя стянула с него шарф, берет и начала расстегивать пальто. В этот момент Паша почувствовал то покалывающее чувство смущения и растерянности, которое всегда овладевало им в тех ситуациях, которые включали его, красивую девушку и хотя бы намек на отсутствие одежды. Он прекрасно знал, что Катя не такая и в ее действиях нет ничего двусмысленного и уж тем более ничего пошлого. Но понимание этого отнюдь не избавляло его от этого трепетного волнения, которое начиналось где-то в солнечном сплетении и растекалось по всему телу легкой дрожью. Они с Катей были близки, но лишь в определенном смысле этого слова – они были близки в своих чувствах, в своей преданности друг другу и заботе друг о друге, в том, что касалось их сердец и душ. Но что касалось телесных проявлений их любви, здесь они были так же невинны, как могут быть невинными дети. У них были их прикосновения, легкие и нежные, крепкие и отчаянные, у них были их поцелуи – легкие и нежные, страстные и дразнящие. Но Паша отчетливо осознавал ту тонкую грань, пересечь которую им доведется еще не скоро. Ему не нужно было ничего говорить Кате, чтобы она знала наверняка, что он слишком неискушен по части девушек («Аутист – не самый лучший образ для знакомства с девушками» - так он ответил ей на вопрос о девушках). Кате не нужно было ничего говорить также, Паша просто знал, что у нее опыта не больше, чем у него, «Угрюмая зубрила не то, на что смотрят парни вокруг» - был ее ответ. И Паша скорее бы откусил себе руку, чем позволил себе какие-то поспешные действия. На острове они были близки: его рука на ее талии, когда она спит, ее ладонь в его руке, ее нежное дыхание, щекотавшее его шею. Но на острове они почти никогда не оставались наедине, рядом всегда был кто-то из старших, а после их возвращения с «их» острова Вадим и вовсе не спускал с него глаз. Теперь же они были одни, и Катя была слишком красивой и слишком любимой, чтобы не думать о ней в том самом интимном смысле. И все же Паша был абсолютно уверен, что он готов строить с ней отношения год, два, три без единой попытки сделать ее по-настоящему своей, просто потому что она, его Катя стоила этого. Он любил ее за ее доброе и преданное сердце, за ее трепетность, ранимость и вместе с тем силу и твердость. И только после этого он любил ее чертовски красивые ноги, нежные руки, сладкие губы… И, конечно же, она смеялась над его желанием женится на ней, да только как он мог объяснить ей то смутное желание называть ее не просто своей девушкой, а своей женой… Она была настолько невинной, прекрасной и чистой, что Паша клялся себе каждый раз, когда она смотрела на него счастливыми и влюбленными глазами, что никогда во всей их жизни он не позволит этой чистоте исчезнуть из их отношений. - Холодный… - Будто извиняясь перед удивленным парнем, Катя распахнула полы пальто и уткнулась лицом в его теплую шею. Ее нос был очень холодным. - Да это ты вся ледяная! – На место всех волнительных мыслей в Пашиной голове пришло беспокойство и заботливость. - Ты почему на полу спала? - Потому что на мягкой кровати у меня ныла спина? Паша недовольно покачал головой и оглядел комнату вокруг. Даже в темноте, разбавляемой лишь светом фонарей на улице и редкими вспышками фар, он мог видеть, что комната абсолютно пуста, за исключением небольшой кровати у стены, стола, стула и пары коробок. - Кать, я, конечно, знал, что твой отец зарабатывает не много, но чтобы так… Катя, буркнув «дурак!», толкнула парня локтем и отстранилась. - Ты мне больше нравился, когда молчал… – Вырвавшись, несмотря на сопротивление из Пашиных рук, девушка вернулась к своей «напольной» кровати и молча улеглась, свернувшись калачиком и прижимая к себе старого плюшевого медведя. Паша уже знал этот ее жест. Это означало не то, что она обиделась и не хочет его видеть, это значило, что она хочет, чтобы он остался, чтобы он будто бы неожиданно обнял ее, чтобы дал ей понять, что она не одна, даже если его шутки глупы, а она иногда ворчлива. Вот и сейчас Паша просто скинул пальто и ботинки и устроился рядом с ней на полу, крепко прижав к своей груди, и нежно поцеловал в ухо. Катя глубоко вздохнула в его объятиях. Он всегда приходит за ней… Теплый и родной. И какой бы сильной она не хотела казаться, какой бы сильной она ни была на самом деле, только когда он был рядом, она чувствовала себя в безопасности. И, наверное, в любой другой раз она бы ругала себя за не самодостаточность и слабость, но почему-то сегодня, сейчас ей так хотелось побыть слабой, найти утешение в Пашиных сильный руках, найти в них клятву в том, что все будет хорошо. - Она вынесла из квартиры все, представляешь? Раскидала мамины вещи, как попало по коробкам. А ее дочь перечитала все мои дневники… - Катя в который раз поежилась, на этот раз от отвращения, холода она больше не чувствовала. - Они больше никогда не посмеют тебя обидеть, слышишь? И уж точно они все вернут, как только твой отец пригрозит этой ведьме тюрьмой за то, что она с вами сделала… - Я просто хочу забыть о них, как о страшном сне… Катя развернулась лицом к Паше и снова уткнулась в его шею – ее любимое место, единственное место, где она могла найти покой и утешение. – Но знаешь, что самое смешное? Когда я думаю о них, о том, что было с отцом после маминой смерти, я понимаю, что они должны были случиться в нашей жизни… Хотя бы для того, чтобы я приняла Лидию Алексеевну. Не хмурься… - Кате не нужно было даже смотреть на его лицо, чтобы знать его эмоции. – Лидия замечательная, но я никого не хотела рядом с отцом после мамы. Но после этой ведьмы с ее дочкой, после всего, что было с отцом на острове… Я хочу, чтобы Лидия Алексеевна была рядом с ним, рядом с нами… - Это хорошо… Я тоже хочу, чтобы она была рядом и счастлива. Будет, кому твоего отца отвлекать… - А что с твоими родителями? Расскажи… - Катя нашла Пашину руку и крепко сжала ее. - А ничего… Мать засыпает извинениями и обещаниями. Отец… знаешь, он еще больший трус, чем я ожидал. И еще больший эгоист. Пришел пьяный и мучился угрызениями совести ровно до того момента, когда я признался, что притворялся аутистом. – Почувствовав, как Катя в его объятиях напряглась, нежно поцеловал ее висок, успокаивая. – Я его к черту послал… И знаешь, я думал, что больно будет, а я вообще ничего не чувствую, как будто он своим поступком все с корнем вырвал и болеть больше нечему. Катя еще сильнее прижалась к Паше и, приподнявшись, стала покрывать нежными поцелуями его лицо. Ему не нужно было ничего больше говорить, она и так все знала: он нуждался в ней, он пришел к ней потому, что она единственное, что у него осталось, она единственная, кто никогда не лгал ему и никогда не предавал. - Все будет хорошо, Пашка. Все у нас будет хорошо. – Тихо пообещала она и прижалась своими губами к его, еще прохладным с мороза. - Кать, я тебе клянусь здесь и сейчас: у нас с тобой может быть все будет не просто и обязательно будет немного больно, но вот так как у них никогда не будет. Я никогда не буду лгать тебе. Мы не такие. Я не такой… - Конечно не такой, – Катя перекинула ногу через Пашины бедра и легла на него, положив руки на его грудь. В любой другой момент он бы подумал, что эта позиция слишком дразнящая, но Катя сделала это с такой непосредственностью, что Паше и в голову не пришло усматривать что-то двусмысленное в том, что она была сверху, на нем, в пустой комнате. В тот самый момент он видел в ней лучшего друга и товарища, готового поддержать его, а не просто красивую любимую девушку. – И я клянусь тебе, что я никогда не буду обманывать тебя… - Pinky Promise? – Произнес Паша без намека на акцент и ловко сел, обворачивая Катины ноги вокруг своей талии. - Это что еще такое? – Катя немного смутилась от такой новой позиции, но не отстранилась, а лишь крепче скрестила ноги позади Пашиной спины. Она доверяла ему. - В английской культуре это самая священная и серьезная клятва, которая только может существовать между людьми. - И что для этого нужно сделать? Какой-нибудь кровавый ритуал? - Вовсе нет. Вытяни мизинец. Катя подняла правую руку и сделала, как он сказал. Паша тоже выбрал правую руку и обвил ее тонкий длинный мизинчик своим в цепкий маленький замочек. - Я клянусь, что ты никогда не пожалеешь о том, что выбрала меня. Я клянусь, что мы отвоюем свой кусочек жизни в этом мире, наш маленький мир, и он будет только наш, с нашими законами и правилами.– Паша смотрел Кате прямо в глаза, чтобы она увидела все то, что он не мог даже выразить словами. О том, как он ее любит и о том, как он хочет стараться ради нее, что нет на свете того, чего бы он не сделал ради нее. Поднеся замочек из мизинцев к своим губам, он поцеловал его. - Я клянусь, что всегда буду рядом, честной и преданной только тебе. Я всегда буду бороться за нас и наш мир. И я клянусь, что ты никогда не пожалеешь о том, что выбрал меня. – Катя сжала замочек из их мизинцев крепче и, поцеловав его, прижала к своему сердцу. Беспокойный ребенок за стеной угомонился и уснул, машины перестали проезжать под окнами и озарять комнату вспышками оранжевого света. Звуки и мир вокруг по-прежнему казались Кате непривычными и чужими, но самый главный звук, родной и успокаивающий был теперь слышен – ее голова покоилась на Пашиной груди и она могла слушать его мерное сердцебиение, самое твердое доказательство того, что он существует и принадлежит ей одной. Они поклялись на мизинцах, а это самая священная клятва из всех. *** Прошедшая ночь была самой романтичной в жизни Кати, но вот утро, последовавшее за ней, было самым неловким и забавным одновременно. Неловким – потому что это всегда неловко, когда вы молодая девушка, а ваш отец, заходя утром в вашу комнату, обнаруживает вас в не самых скромных объятиях молодого парня (даже если поводом для этого «нескромного» объятия послужило то, что спать на полу зимой – весьма холодно). А забавным потому, от вида того, как за завтраком отец пытается найти хоть один повод накостылять Паше за посягательство на ее честь, но не может найти ни одного, а Паша в это время изо всех пытается произвести самое наилучшее впечатление, но с треском проваливается, Катя с трудом могла сдерживать смех. - Ты как хоть в квартиру попал, Ромео? – Вадим намазывал масло на хлеб, даже не переставая сверлить Пашу недовольным взглядом. - Как Ромео… через окно… - Паша небрежно пожал плечами и продолжил пить свой чай. Катя молчала и просто с улыбкой наблюдала за двумя самыми главными мужчинами в ее жизни. - Ты смотри мне, Ромео, без глупостей. – Вадим слегка повысил голос, даже не уточняя, что именно он подразумевал под глупостями. - А если я в следующий раз Лидию Алексеевну с собой приведу? Ну так, чтобы никто не чувствовал себя лишним… Катя прыснула со смеху, Вадим крепко сжал ручку кружки с чаем так, что, казалось, она треснет в его руке. - Ты когда молчал, мне больше нравился…