Forever and a day

*** Паша переводил взгляд с предмета на предмет и отчаянно пытался найти хотя бы одну причину, почему он когда-то считал свой дом уютным, хотя бы одну вещь, которая бы имела хоть какой-то смысл помимо потраченных на нее денег и которая бы не вызывала у него отвращение. Но все его попытки были тщетны. В этой большой, вылизанной до кристальной чистоты квартире не было и намека на тепло, уют или смысл. И не было ни одного предмета, который был бы ему дорог… Когда они только зашли в квартиру, Лидия Алексеевна до невозможности весело и оптимистично прощебетала «Ну вот мы и дома» и Паша не мог удержаться от того, чтобы мысленно не назвать ее «святая простота». Умение его гувернантки улыбаться даже в самых паршивых ситуациях и всегда находить положительные стороны во всем, было просто поразительно. И казалось, уже ничто не может убить этот ее оптимизм. Вот только Паша не видел ровным счетом ничего обнадеживающего в том, что они, наконец, «дома». Он чувствовал себя словно загнанный в клетку зверь, эти стены вокруг душили его, смеялись над ним, напоминая о том фарсе, который он называл своей семьей. И чем больше он находился в этих стенах, тем сильнее было желание сбежать, послать все и всех к черту, просто взять Катю и удрать. И тут же Паша дал себе мысленную оплеуху за это свое малодушие. Он обещал Кате, что больше никогда не будет притворяться и убегать и, наконец, встретится лицом к лицу со своими проблемами, с родителями. Катя была единственной причиной, по которой он вообще сейчас находился здесь, а не уехал в деревню. Когда-то она назвала его сопляком и кретином и, как ни странно, именно это нужно было услышать Паше для того, чтобы наконец признать то, что он уже давно подозревал – он был трусом. Потому что вместо того, чтобы решать проблемы, чтобы разобраться во всем том, что он увидел и понял о своих родителях, вместо того, чтобы что-то делать со своей жизнью и бороться, он просто струсил и притворился дебилом, с которого не было никакого спроса и никакой ответственности. И жизнь не лишена иронии: ему нужно было очутиться на необитаемом острове, чтобы увидеть, что есть в этом мире нормальные люди, которые знают, что такое честь, уважение, храбрость и любовь… И та угрюмая девчонка с огромными глазами, назвавшая его сопляком вдруг стала именно тем человеком, ради которого Паша хотел стараться, хотел быть лучшей версией самого себя, не лгать и не бежать от проблем. Потому что она нуждалась в нем, сильном и надежном, а не в трусе-притворщике. И вот сейчас он сидел на кухне и поедал жареную курицу, которую приготовила его мать. Сколько он себя помнит, она редко когда готовила, тем более специально для него. Лидия, сославшись очень уставшей, унесла ужин к себе в комнату, давая Паше понять, что пришло время, наконец, поговорить с матерью обо всем произошедшем. Но они не сказали друг другу ни слова с того момента, как зашли в квартиру. София сидела рядом с сыном на высоком барном стуле и то и дело гладила его затылок или сжимала плечо, и едва ли не кормила с ложки. Паша позволял ей все это делать, но каждое нежное прикосновение матери причиняло ему почти физическую боль. София, словно не замечая этого, продолжала с благоговением смотреть на сына, который вернулся не просто живым, а еще и здоровым. Паша не знал, как начать разговор. Сможет ли он простить родителей за то, что они сделали с ним и Лидией? Когда Кати не было рядом, и он не чувствовал себя в эйфории от ее присутствия, он не был так оптимистичен и смотрел на вещи более трезво. Он не знал, что сказать этой постаревшей от горя женщине с заплаканными глазами, этой тени его матери. Но он был уверен, что она должна сделать первый шаг. Он попытался, когда согласился вернуться в этот дом, теперь ее черед. Но она молчала. Паша встал со стула, медленно, давая матери шанс, наконец, открыть рот, он вымыл руки, открыл холодильник, налил себе стакан сока. Но София так и осталась сидеть неподвижно с щеками, мокрыми от слез. Бросив на мать последний взгляд, Паша ушел в свою комнату, поджав от злости губы. Его мать пришла за ним следом, тихонько села на край дивана и сложила руки на коленях. Паше на секунду показалось, что он видит не мать, а скорбное изваяние, какие ставят на кладбищах. Она выглядела настолько потерянной и бесцветной, что мысленно чертыхнувшись, Паша сделал еще один шаг. - Сыграем в игру? – Паша придвинулся на диване ближе к матери так, чтобы видеть ее глаза. – Называется «Хоть раз в жизни скажи правду». Я даже сделаю первый ход. Я притворялся. Не было у меня никакого аутизма. Все это время я притворялся. Я все понимал, я все видел, я все слышал… Он ожидал, что его мать закричит, закатит истерику, как она имела обыкновение делать, даст ему пощечин за то, как он доводил ее и отца. Но все, что она сделала – это горько и тихо рассмеялась. Ее смех становился все громче и исступленнее, она смеялась, запрокинув голову, и Паша не на шутку забеспокоился, что его мать будет следующей в очереди к психотерапевту. Смех Софии стал постепенно переходить в всхлипывания и, наконец, в рыдания. - Прости меня… Сыночек… - Волжанская обхватила голову сына руками и прижалась губами к его лбу. – Прости за то, во что мы нашу жизнь превратили и твою… Прости, прости, прости… - Покрывая лицо Паши поцелуями она продолжала причитать и просить прощения. - Теперь твоя очередь… - Пробормотал Паша и отстранился из ее объятий. Он не хотел быть резким, не хотел причинять боль матери, но и давать ей надежду на то, что она легко отделается, он тоже не хотел. – Просто скажи мне, что случилось с нашей семьей. Как мы докатились до такого? - А мы тоже притворялись… - Прошептала София. Она уже давно понимала всю правду о своем браке, который рассыпался на куски уже много лет назад. И вместо того, чтобы пытаться спасти хоть что-то, они с мужем только и делали вид, что все в порядке, лгали окружающим, лгали себе… И в итоге дошли до того, что чуть не убили единственного сына. Вот какую цену приходиться платить за ложь. – Делали вид, что проблем нет, что если их не замечать, то они просто пройдут, сами рассосутся. - И как, рассосалось? – Паша не удержался от того, чтобы уколоть мать. Она еле заметно вздрогнула, словно от боли. Но Паше было больнее. Он стиснул челюсти и изо всех старался проглотить предательский ком в горле, старался изо всех сил не заплакать от злости и досады. Его родители исковеркали жизнь не только друг другу, но и ему тоже, Лидии. И пусть на острове они нашли Катю и Вадима, это не искупает того, что натворили парочка завравшихся клоунов только ради того, чтобы подходить под рамки «образцово-показательного». - Мы с твоим отцом разводимся… - Выдавила София и закрыла лицо руками. - Ну, хоть какое-то взрослое решение… В комнате вновь повисла тишина, нарушаемая только тихими всхлипами и прерывистым дыханием Софии. Что еще Паша мог добавить к этой новости? В его глазах они уже давно были жалкой пародией на семью. Всю его сознательную жизнь родители вдалбливали ему в голову высокие идеалы, все эти разговоры о любви и чести и семье. Но ничего этого не было у них самих – ни любви, ни чести, ни семьи. И это было тем, что приводило его в бешенство: были только слова, слова и слова и никакого подтверждения на практике. - Станешь старше, поймешь, что невозможно жить в этом мире, в этом городе и быть честным – с людьми или даже с самим собой. – София выпрямилась, показывая свою горделивую осанку и вытирая слезы, все еще катящиеся по ее щекам. – Здесь все время приходится быть кем-то, менять одну маску на другую, притворяться, изворачиваться. Быть честным хорошо, когда тебе девятнадцать. А потом понимаешь, что с волками жить – по-волчьи выть. Паша слушал мать и ловил себя на мысли, что он не чувствует отвращения к ней, не чувствует всепоглощающей злости. Впервые в жизни его мать честно призналась в том, что она думает, и он был просто благодарен ей. Был ли он с ней согласен? Абсолютно нет. Но у каждого на плечах своя голова и каждый сам решает, что ему делать со своей жизнью. И вот что он сделает со своей: он будет честным, перед собой и другими, чего бы ему это не стоило. Он будет самим собой. Это то, чего они так хотели с Катей больше всего на свете – просто быть собой. И он добьется этого. Потому что прямо сейчас перед его глазами сидел пример того, как много приходится платить за ложь. Внезапно, Паша захотел увидеть Катю, обнять ее, попросить ее сказать, что все у них получится, что все хорошо и не напрасно. - Я все же попробую жить по-другому. - Схватив со стола мобильный и бумажник, заботливо приготовленные матерью, Паша обмотал шею шарфом, но уже в дверном проеме комнаты он остановился и взглянул на мать, смотревшую на него с изумлением. - Ты куда на ночь глядя? - Я к Кате. – Паша присел на корточки перед матерью; он сомневался несколько секунд прежде чем взять ее трясущиеся руки в свои. – Ты меня тоже прости за то, как я вас доводил. А теперь иди к Лидии Алексеевне и проси прощения у нее. Она – святая, ты знаешь это? Мы все у нее в ногах должны прощения просить. На последних словах голос Паши все же дрогнул и он поспешил встать и направился к двери. Надевая ботинки, он слышал, как мать тихо постучала и вошла в комнату Лиды. Но чего Паша не ожидал, так это открыть входную дверь и обнаружить на пороге облокотившегося о стену вдребезги пьяного отца.