Nobody told me I could fall

      Я сидела в комнате ожидания, пока Марии проводили одну из последних операций. Неделю назад ее состояние резко ухудшилось – рак оказался даже прожорливее и голоднее, чем предполагали врачи, и пожирал ее мозг с ужасающей скоростью. Она перестала нас узнавать, отсутствовала больше, чем присутствовала, не могла принимать пищу, и ее перевели на различные физрастворы, вводившиеся внутривенно. Очевидно ее головные боли ухудшились, потому что она все время плакала и просила больше обезболивающих, однако это было невозможно – доза была максимальной для поддерживания жизни, а увеличить ее еще хоть на миллиграмм значило провести эвтаназию. К счастью в Италии эвтаназия запрещена, иначе я согласилась бы на нее еще во время первого приступа, когда она рыдала на моих руках, умоляла просто вколоть ей чуть больше морфия и закончить эти страдания. Я согласилась бы во второй раз, и в третий, и в двадцать четвертый – мне было невыносимо видеть, как страдает моя тетя, растившая меня, заботившаяся обо мне, заменявшая мне мать.       Все ее процедуры отменили, химиотерапия не помогала с самого начала – доктора лишь поддерживали ее жизнь, продлевая мучение. Да черт возьми, я продлевала ее мучение, потому что отказывалась забрать домой, где бы она умерла еще быстрее без надлежащего медицинского ухода. Быстрее и наверняка мучительнее.       Последняя надежда была на операцию, в ходе которой ей собирались удалить частички поврежденного мозга. Согласие на операцию она подписала сама в редкую минуту, когда была в сознании, предварительно обговорив с врачами все риски, которых было просто невероятное количество. Если операция пройдет успешно, она выживет и не останется на всю жизнь калекой, это будет прорыв в медицине. Если нет…       «Я все равно скоро умру. Какая уже разница?»       На этих словах я выбежала из ее палаты, не в силах сдержать слез, но все-таки отказываясь показывать их ей. В отличие от Джанфранко и Кэтрин, которые смеялись, пусть зачастую и наигранно, над ее черным юмором, я не могла даже притворяться, когда речь шла о жизни моего единственного родственника.       Мария отправила их подготавливать ее похороны, аргументируя это тем, что у нее хотя бы есть возможность сделать из этого унылого болота что-нибудь «приличное» и провести все именно так, как хотелось бы ей – весело, ненавязчиво, а главное «с нормальной и вкусной едой, а не похоронными помоями».       Оптимистично, не правда ли?       Вчера, поддавшись очередному приступу уныния, я не удержалась и просмотрела присланные Томом сообщения.       «Где ты?»       «Что-то случилось?»       «Я переживаю!»       И все в таком же духе.       Если бы мои чувства не атрофировались, глаза не превратились в выжженную пустыню из-за полного отсутствия слез, и мне еще было какое-то дело до того, что он чувствует и думает, я бы ответила ему, разразилась гневной тирадой на тему того, какой он бессердечный эгоист, подлый лжец и просто скотина. Теперь же я просто грустно усмехнулась и продолжила бездумно листать список сообщений.       …Я потянулась, накрываясь одеялом и отказываясь подчиняться настойчиво трезвонящему будильнику. Ночью Том улетел в Дублин, ласково поцеловав меня на прощание и прошептав, что у дверей меня ждет сюрприз. Я сонно кивнула и повернулась на другой бок, в надежде вернуться к потрясающему сну, в котором был он, я и гора взбитых сливок. Вспомнив о сюрпризе, я все-таки выползла из-под одеяла, пошлепала по холодному паркету в сторону прихожей и замерла прямо напротив сюрприза.       Чемодан. Мой чемодан.       Ну и что же это должно значить?       Внутри аккуратными стопками лежали мои вещи, и мое сердце настороженно дрогнуло, а по коже побежали неприятные мурашки.       Я бегом вернулась в спальню и перешерстила шкаф и прикроватную тумбочку. Действительно, в чемодане лежали все мои вещи – одежда, крема, книга и записная книжка – только в кресле аккуратной стопкой лежал сменный комплект одежды, а в ванной – зубная щетка с «заботливо» нанесенной зубной пастой.       Что теперь? Это его способ вежливо намекнуть мне, что пора убираться? Он ушел по-английски, не попрощавшись, и дал мне возможность поступить так же?       Я вернулась в прихожую и согнулась над чемоданом, внимательно перебрав каждую вещь.       Нет. Ни записки, ничего.       Ну что ж, Томас Уильям Хиддлстон, будь по-вашему.       С тихим хрустом, мое сердце разломилось, заполняя грудную клетку горячей кровью, сжигающей внутренности и выливающийся наружу горячими слезами, стекающими по лицу, обжигая холодные щеки. Я даже не пыталась их сдержать. Я была сильной девочкой, которую сломали и которая рассыпалась на тысячу маленьких кусочков, а потому позволяла себе плакать и в глубине души лелеять мысль, что это все неправда, что рыцарь в сияющих доспехах не уезжает от принцессы без причины, что мой первый роман не мог закончиться так жалко и так быстро.       Будь по-вашему.       Стоп, принц?       Черт возьми, я же спала с клиентом! Семь лет моей жизни, работа моей мечты – все улетело к чертям только потому, что я не смогла сдержаться. Черт, черт, черт!       Идиотка.       Успокойся, истеричка, и возьми себя в руки.       Поднявшись с колен и захлопнув чемодан, все еще плача, но стараясь не всхлипывать так громко и надрывно, будто бы моя жизнь внезапно закончилась, а держась с «трагическим достоинством», как мне хотелось это представлять, я оделась, выкинула нетронутую зубную щетку в помойное ведро, подняла с пола чемодан и вышла из квартиры, наглухо захлопнув дверь…       На последнем его сообщении моя рука дрогнула.       «Ты нужна мне»       Не отдавая себе отчета в своих действиях после множества бессонных ночей, постоянного стресса, нервного напряжения и передозировки кофе, которая заставляла мою голову кружиться, как после нескольких бутылок виски, онемевшими пальцами я набрала «Ты мне тоже» и нажала кнопку «Отправить».       И пускай я кляла себя на чем свет стоит за эту слабость, сейчас мысли о том, что он почему-то все равно до сих пор обо мне думал, было достаточно, чтобы пережить эти адские часы ожидания конца операции. И если врачи выйдут и скажут мне, что сердце Марии остановилось, и они не смогли вернуть ее к жизни, его «Ты нужна мне» поможет мне удержать себя в руках и не сойти с ума от горя.       Феминистки всего мира должны меня ненавидеть, ибо я – живое доказательство слабости женского пола.       Я тешила себя мыслью отправить ему еще одно сообщение, чтобы дать понять, что я все еще о нем думаю, но я была слишком уставшей, чтобы думать об этом всерьез, а всех слов мира, мне кажется, не хватило бы, чтобы передать ему то, что мне хотелось. А хотелось мне сказать, что это – самое страшное, через что мне пришлось проходить в одиночку, поскольку ни Джанфранко, ни Кэтрин рядом сейчас не было. Мне хотелось описать, насколько сильно он меня обидел и ранил, а главное - мне хотелось получить его объяснение. Мне казалось, что оно могло наладить не только наши отношения, но и весь этот ад.       Глупо?       Я потерла сухие, слипающиеся глаза и повернулась на звук шагов, эхом раздававшихся по пустому коридору. Неужели Джанфранко и Кэтрин вернулись? Сколько же уже прошло времени?       Не веря своим глазам, я моргнула, пытаясь сфокусировать зрение и отогнать галлюцинацию в виде высокой худой мужской фигуры, появившейся в конце коридора. Я помотала головой, стараясь разбудить очевидно заснувший мозг, который начал играть со мной в жестокие игры, рисуя картинки того, что мне хотелось бы увидеть, но чего в жизни не могло быть, потому что единственный человек, который мог бы с такой непринужденностью нацепить кожанку поверх изношенной до дыр голубой футболки и дополнить этот хипстерский образ заношенными же джинсами и кедами, должен был сейчас находиться за тысячи километров, на острове-родине леприконов и Сесилии Ахерн.       - Том?       Я не отдавала себе отчета в том, что я не просто шла навстречу ему, я бежала, летела, подскальзываясь на плиточном полу. Я не отдавала себе отчета в том, что я снова плачу, и я не поняла, что он поймал меня, когда я врезалась в него с такой силой, что ему пришлось отступить на пару шагов назад. Все, что я чувствовала – его руки, обнимающие меня, и его губы, нежно касающиеся моего лба. Я обхватила его ногами, забралась на него, как обезьянки забираются на дерево, пока он нес меня обратно к дверям операционной.       - Что ты здесь делаешь?       Он обхватил меня за бедра и поднял выше, чтобы наши глаза были на одном уровне.       - Делаю то, что должен. Я нужен тебе, поэтому я здесь.       Я зарылась носом в ямку на его шее и вдохнула его запах – настоящий. Он был здесь, со мной, какие бы мотивы им на самом деле не двигали.       - Я хотела, чтобы ты был здесь со мной. Ты засранец, но я рада, что ты здесь.       Его кадык дрогнул, когда он хохотнул.       - Может быть объяснишь, чем я заслужил это почетное звание?       - Можно подумать ты не знаешь, - я поцеловала его в шею.       - На самом деле не знаю.       - Ты бросил меня самым наглым и безответственным способом, ты – засранец.       Том прошелся легкими поцелуями по моей щеке, замерев в миллиметре от губ.       - Ты не выглядишь расстроенной.       - Я на успокоительных, - выдохнула я, сокращая расстояние между нами и впиваясь в его губы, - в состоянии аффекта.       - Помнишь, я говорил, что ты – мой аффект? Не стоит красть чужой хлеб, - прошептал он и прикоснулся к моим губам в долгом, мучительно-нежном поцелуе, вытягивающем из меня всю боль и страх, заполнившие мою душу за это время.       Oh, that boy could kiss…       - И я с тобой не расставался, если это еще важно, - наигранно пробурчал он, отрываясь от моих губ и опуская меня на пол.       - Прости?       Его поцелуй действовал сильнее тех антидепрессантов, которыми снабжали меня сердобольные медсестры – полностью отключал мозг, и, кажется, притуплял слух настолько, что мне показалось, что он сказал, что не расставался со мной.       - Я не расставался с тобой.       Не показалось.       - Я помню это иначе.       Том вздохнул, как терпеливый учитель вздыхает, когда его ученик целый урок не может решить простую задачу, и, обхватив своими длинными пальцами мой подбородок, поднимая мою голову, чтобы его взгляд встретился с моим, медленно выдохнул:       - Возможно, если бы ты налила себе кофе и села на свое любимое место, вместо того чтобы хвататься за первое, пускай и неверное, подтверждение твоих страхов и опасений, ты бы нашла там это, - он протянул мне пустой конверт, подписанный моим именем, - в котором лежало это, - он протянул мне просроченный билет до Дублина, - и я не нашел бы его вчера, когда вернулся домой, а мы бы запомнили это так, как я планировал, милая.       Оказывается, это может быть физически неприятно, когда то, во что ты заставила себя поверить рассыпается подобно карточному домику.       - Страхов и опасений?..       - Если бы ты не ожидала, что я могу тебя бросить, если бы доверяла мне, то ты бы не поверила с такой легкостью, что чемодан у порога – это какой-то чертов знак! Ты бы позвонила мне в конце-концов, устроила взбучку. А ты смирилась… - он вытер слезы, стекающие по моим щеками, и запустил свои пальцы мне в волосы, массируя виски. - Я не могу читать твои мысли, понимаешь? Не могу гадать, что творится в твоей чудесной головке, поэтому, пока ты не научишься мне доверять, хотя я скорее научусь читать твои мысли, - пробормотал он и вытащил из кармана кольцо, ярко сверкнувшее в свете больничных ламп, - я лишаю тебя права выбора.       Он протянул мне кольцо, и сердце внутри застучало так громко и сильно, что мне показалось, что оно вырвется из груди.       Это происходит?! Сейчас?! Здесь?!       Заметив, видимо, мое замешательство, шок и испуг, Том поднял руки в защитном жесте, показывая, что не вооружен, хотя маленькое колечко в его руке мне сейчас казалось оружием страшнее, чем ядерные ракеты и мистическая программа «Периметр».       - Без паники, я не делаю тебе предложение, а это не обручальное кольцо, - сказал он, одевая его, однако, на безымянный палец левой руки. - Это всего лишь знак того, что я серьезен, что все важные для наших отношений решения теперь принимаются тобой, а я взамен получаю гарантию того, что всякие посторонние мужики не будут на тебя пялиться. Одним колечком мы решаем твои проблемы с доверием и мои с ревностью, как тебе идея?       Тонкий ободок, как влитой, разместился на моем пальце, и я невольно им залюбовалась. Кольцо выглядело необычно. Такое не купишь в простом магазине по большому желанию – надо либо долго искать, либо долго хранить и передавать его по наследству.       - Никогда бы не подумала, что ты настолько ревнив.       - Видимо, мне не попадалась девушка достойная моей ревности, которую я бы боялся потерять настолько, что использовал бы все возможные методы уберечь ее от взглядов других мужчин.       - Так у кого из нас проблемы с доверием? - я улыбнулась и посмотрела в его сияющие несмотря на серьезность разговора глаза.       - Ты не доверяешь мне. Я не доверяю всему миру. Это разные вещи.       Неизвестно, сколько эта беседа бы еще продолжалась, если бы двери операционной не открылись, и каталку с Марией не вывезли в коридор.       - Ну что? – я подлетела к уставшему хирургу, но он лишь помотал головой.       - Надо дождаться, пока она придет в себя.       Я кивнула и, ухватившись за ручку каталки, вместе с медсестрами покатила ее в палату, чувствуя на себе заботливый и поддерживающий взгляд Тома.       К вечеру в больницу вернулись Джанфранко и Кэтрин, которые увели Томаса в соседнюю палату как только его увидели.       Мы просто поговорим, заверил меня Джанфранко, хотя я не особо возражала, сосредоточив все свое внимание на постели не приходящей в себя тети. Кажется, уже наступила ночь, Том вернулся и, сев в соседнее кресло, тихо засопел. Кэтрин и Джанфранко, посидевшие с нами пару часов, ушли спать в палаты, арендованные Джанфранко. Мои глаза тоже начали слипаться, и я даже, кажется, на пару минут заснула, как вдруг что-то буквально выдернуло меня из сна.       Похоже уже было утро, ибо я могла слышать лепетания просыпающихся утренних птиц за окном, но я не помню, чтобы я спала, и было все еще темно, а значит, солнце еще не поднялось. Том так же тихонько сопел в кресле, и я обвела палату смущенным взглядом, пытаясь понять, что же заставило меня проснуться. Не заметив никаких видимых признаков чего-то необычного, я встала со своего кресла, подошла к постели Марии и замерла, отказываясь верить своим глазам.       Тетя лежала, широко распахнув глаза и улыбаясь своей искренней улыбкой, которую я не видела на ее губах уже, кажется, вечность, и смотрела прямо на меня.       - Как ты? – прошептала я так тихо, что даже сама себя не услышала, однако Мария улыбнулась чуть шире и протянула мне свою ладонь. Я переплела свои пальцы с ее, и она крепко сжала получившийся замок.       Не знаю, показалось ли мне, убедила ли я себя в этом потому, что мне очень хотелось в это поверить, или она это действительно сказала, но я могу поклясться, что слышала, как она прошептала: Любим тебя и всегда будем рядом, перед тем как ее глаза закрылись в последний раз, а пульсоксиметр заверещал и вывел безжалостную прямую линию на своем мониторе.       Я чувствовала, как крепкие руки Тома держат меня, оттаскивая от тела, которое еще секунду назад было моей тетей, пока несколько вбежавших в палату врачей пытались вернуть ее к жизни.       Но все было тщетно. Она ушла.       Благодаря Кэтрин и Джанфранко похороны прошли именно так, как Мария бы хотела, хотя для меня происходящее казалось фарсом, и я находилась в каком-то вакууме, принимая соболезнования сквозь толстую защитную пленку, не позволявшую горю до меня добраться и накрыть с головой. Я очнулась только на кладбище, когда мы вчетвером – Джанфранко, Кэтрин, Том и я - стояли у недавно вырытой и только что закопанной могилы.       Мама, папа, Мария – вся моя семья лежала здесь, воссоединившаяся, наконец, впервые за столько лет. И пусть мне хотелось думать, что скоро я к ним присоединюсь, прислушавшись к себе, я поняла, что чувства, преследовавшего меня с катастрофы родителей, в которой должна была погибнуть и я, что я хожу по краю обрыва, готовая вот-вот туда сорваться, со мной больше не было.       - Пойдем, - Джанфранко взял меня за плечи и повел к выходу с кладбища.       - Том, ты идешь? – Кэтрин повернулась, заметив, что Том от нас отстал, и окликнула мужчину, склонившего голову у могилы моих родителей.       - Я вас догоню, - сказал он, однако я больше удивилась словам, которые мне удалось услышать, пока мы шли до выхода, которые он произнес, обращаясь к могилам, думая, что его никто не слышит: - Синьор и синьорина Сеппи, я люблю вашу дочь и хотел бы взять ее в жены, когда…       - Я улетаю завтра, - пробормотала Кэтрин. - Надеюсь, это ничего?       Джанфранко налил в наши бокалы еще вина, и я успокаивающе помотала головой.       - Конечно нет, спасибо большое, что вообще оставалась все это время, - она потянулась через стол и взяла мою ладонь в свою.       Мы сидели на кухне в моем доме и, напиваясь вином из домашних запасов, вспоминали Марию, моих родителей и родителей Джанфранко. Мало-помалу речь зашла о планах на далекое и ближайшее будущее, которое меня теперь пугало.       Я ни черта не знаю о виноградниках. Я не знаю, как за ними ухаживать, кого и когда нанимать, не знаю, с какими фирмами в Италии и за рубежом мы торгуем – ничего! Как я могу заниматься тем, чему моя семья посвятила десятилетия, если я ничего об этом не знаю?!       - А ты, Том?       - Тогда, когда Ариэн будет готова. Хотя у меня скоро съемки, но надеюсь, она соберется к тому времени.       - Я не могу, Том, я должна остаться здесь, ухаживать за виноградниками…       - К слову об этом, - кашлянул Джанфранко, - у меня к тебе есть деловое предложение.       - Что ты придумал? – я не смогла сдержать улыбку, видя, каким смущенным и сосредоточенным он выглядел.       - Давай объединим наши виноградники, наши компании? Я знаю о них все, а ты сможешь заниматься своей любимой работой…       - …Если Люк возьмет тебя обратно, - хихикнул Хиддлс, но Джанфранко строго на него цыкнул и продолжил:       - Прибыль пополам. Твои дома останутся за тобой, конечно, вообще, все останется так же, если разобраться, просто у тебя официально появится виноградный надсмотрщик – он выпятил два больших пальца и ткнул в гордо выпяченную грудь, - я.       - Я согласна, - сорвалось с моих губ, и все удивленно на меня уставились.       - Ты уверена? – выдавила Кэтрин.       - Да.       - Не хочешь подумать? – пробормотал Джанфранко.       - Нет. Я тебе доверяю.       - Счастливчик, - выдохнул Том и, встав из-за стола, поднял вверх свой бокал. - В таком случае в завершение сегодняшнего вечера у меня есть тост. За новое начало.       - За новое начало! – произнес каждый, вкладывая в эти слова только лишь ему понятный и значимый смысл.

«Ты заслужила счастливую долгую новую жизнь, тетя. А я попытаюсь заново построить свою».