***
Вечером, и вправду, молодой господин очнулся, попытался подняться, стаскивая со лба смоченное отваром полотенечко. - Данна! - Рокута-кун на радостях простерся ниц перед ним. – Вы в порядке, данна? Мы так беспокоились… Но в сторону с тихим шорохом отъехала фусума, и вошедшая в комнатушку Хисана замерла, переводя взгляд с сидящего мужчины на юнца, упирающегося в татами лбом. - Кутики-сама, - легкий кэйрэй. – При всём моём уважении, Вам ещё нельзя подниматься. Или Вы хотите, чтоб все мои старания пошли прахом? – выпрямившись, она взглянула на него несколько строго и одновременно – опечалено. Данна окинул её настороженным взглядом и всё-таки опустился обратно на футон. - Благодарю, - откликнулась она, устраиваясь у изголовья, забирая из его рук влажное полотенце. - Где мы? – поинтересовался негромко, вроде бы в пустоту, но и в то же время можно было ощутить, что обращается он не к смущающей его травнице, а непосредственно к Рокута-куну. Возможно, ощущение этой неловкости столь легко читалось на бледном лице, потому что он всё ещё был слаб, а может, потому что его смутила её просьба – вот так вот просто, немного строго, как будто ребенка непоседливого отчитывали. - В Сиракаве, господин, - юнец всё-таки поднял голову, уставившись на него с песьей преданностью. – Вас сильно ранили и Синдзиро-сан принял решение найти лекаря где-нибудь поблизости. - Ясно, - по голосу и не догадаешься, одобряет ли Кутики-сама действия своего помощника или нет. – Как другие? - Тревожатся за Вас, господин. Есть несколько раненых, но незначительно, им уже куда лучше. Дозволите ли Вы передать им добрые вести, данна? – снова бухнулся лбом о татами Рокута. - Ступай, - спокойное, но властное. Мальчишка подскочил и умчался, только фусумы стукнули одна о другую. Хисана, опустив глаза долу, едва заметно улыбнулась. - Ваши люди преданны Вам, данна, - приблизившись, она помогла ему сесть, давая опереться на неё плечом. – Прошу, выпейте бульон. Вам нужны силы, - она протянула ему глубокую мисочку, исходящую паром и несколько тонких рисовых лепешек. - Это ты – лекарь? – спросил, покосившись в её сторону, но всё же принимая бульон. Она поддержала мисочку под донышко. - Верно, данна. Дождавшись, пока мужчина доест, она забрала опустевшую мисочку и всё так же аккуратно помогла ему улечься. Осмотрела раны, смазав их целебной мазью, подоткнула одеяла и, поклонившись, удалилась, оставляя его наедине со своими мыслями. Не её ли голос слышался ему, когда казалось, что весь мир утонул во тьме? Не она ли звала его, настойчиво, упрямо? Не как зовет простолюдинка господина, но… как мать зовет дитя, любимое и родное. Тепло, мягко… по имени… Снилась ли ему тонкая лунная тропинка, сплетавшаяся из тихого мелодичного голоса, поющего песню, помогающую ему вернуться? Справиться с гипнотическим зовом Макаи, не желающим выпускать добычу. Снились ли темно-фиалковые, как вечернее небо, ни на что не похожие глаза? Бьякуя мотнул головой, отчего от виска к виску плеснуло горячей, как раскаленный металл, болью, и постарался отбросить глупые суеверия прочь. А утром повалил снег. Густая, белая пелена застила свет, соединяя небо и землю. Синдзиро присматривал за господином, Рокута то и дело бегал к остальным воинам, разместившимся в деревне и регулярно справляющимся о самочувствии Бьякуи-сама, травница – варила отвары и делала мази, из-за чего дом время от времени полнился странными запахами, порой отлучалась в тот сарай, порой – ходила в деревушку, к поселянам, которым требовалась помощь. По приказу господина они отправили гонца в Гифу, дабы старый господин не тревожился. Впрочем, всех обстоятельств в письме не изложили, боясь доверять подобные сведения бумаге – вдруг перехватят недруги? Незачем им знать о том, что Бьякуя-сама ранен. Всё, что не коснулось начертанного, гонец передаст на словах. День ото дня данна всё крепчал. Вскоре настал тот миг, когда Хисана сняла повязки, удовлетворившись состоянием ран. И только та самая, от копья, всё ещё тревожила господина, если он двигался резко. Он подолгу гулял в компании Синдзиро, расспрашивая его о том времени, что был без сознания. И в особенности, о хозяйке дома, приютившего их. Ненавязчиво, но чудилось что-то в его интересе… личное. Вояка только головой качал, видя этот интерес. И рассказывал байки, гуляющие по селению, интересуясь – не приворожила ли его знахарка? не подсыпала ли заветной травы в один из отваров? Господин качал головой и едва заметно улыбался. Он не верил в суеверия, предпочитая искать всему более приземленное объяснение. Хороший лекарь не обязательно оммёдзи, скорее - наоборот. Да и вся эта мистическая аура… живет на окраине, лечит раны, словно по волшебству, – как тут не появиться подобным слухам. Селяне ведь суеверны, как никто иной. Их жизни зависят от природных сил. От них же зависит – будет урожай, аль сгниет, или усохнет на корню, пройдет обвал стороной или обрушится на деревню, посечет посевы градом ли, выйдет река из берегов ли. Вот и рождаются поверья да приметы, духи лесные, мононокэ, ю-рэй, ёкаи, аякаси, проклятия и прочие милые сердцу бродячих музыкантов и актеров вещи… Нет, Бьякуя-сама не верил. По крайней мере, до того момента, как сам не увидит означенных существ или получит неоспоримые доказательства их существования. И тогда Синдзиро прибегнул к последнему средству – предложил разведать, что у хозяйки в сарае, если по её же словам, птицу она не держит. Что может скрестись и шуршать там? Но данна отмел подозрения и очень строго сказал, что негоже оскорблять Хисану недоверием и подозрительностью. Всё-таки она спасла его жизнь. И он ей обязан. Помощник его устыдился. Верно тогда она сказала – какое им дело? Покинут Сиракаву и кто его знает, пересекутся ли ещё когда-нибудь их пути? Зачем проявлять недостойное мужчин и воинов любопытство? А ещё через дзю стало ясно, что до весны деревеньку не покинуть. Пути завалило так, что ни конному, ни пешему не пройти. Благо, крестьяне предоставили заезжим господам и жильё, и пищу в благодарность за то, что избавили их от докучающих разбойников. Отыскались и шелка, из которых женщины сшили одеяния, полагающиеся по рангу Бьякуе-сама. Как не отыскаться – коли налог платят они именно шелками и ими же торгуют? Честь по чести справили господину всё, что требовалось, начиная от легкого дзюбана и заканчивая узорчатым хаори. И преподнесли, как полагается, с почестями. Дайто-сан не раз предлагал поправившемуся господину переехать в его дом – дескать, и места там больше, и девки в селе посговорчивее есть, но тот предпочел тишину дома на окраине деревенской суете, лишь наведываясь к своим воинам и следя, чтоб не буянили. Часто Хисана потом видела, как данна тренируется с мечом перед её домом, желая поскорее восстановить форму и навыки. И лишь благодарила Небеса, что в их деревушке есть горячие источники, позволяющие отогреваться даже в самые холодные зимы, не таская воду из ручьев и не грея её, чтоб заполнить огромные чаны. В каждом пятидворье была своя о-фуро. И у Хисаны тоже была, сложенная ещё до её рождения кем-то из досточтимых предков. Потому Бьякуе-сама не приходилось после тренировок идти в деревню, чтоб совершить омовение.***
Весело звенел ключ. Морозу не удавалось сковать быстро текущую по камням воду, потому здесь так удобно было полоскать одежду. Куда удобнее, нежели спускаться к мосткам на реке, пробивать лед, а потом окунать вещи в полынью, боясь, что либо за корягу ткань зацепится, либо утащит подводным течением. Да ещё и на мостках не поскользнуться чтоб, а то свалишься в прорубь и, дай-то ками, по весне вытащат, как сойдут льды. Нет-нет, Хисана предпочитала ручей, пусть и неглубокий, но зато куда как более надежный. И, набрав полную корзину выстиранного белья, присела на корточки возле самой кромки воды, подоткнув юкату, чтоб не забрызгать и не запачкать. - Под ветром шуршит листва, И суги в саду юна: Нашепчет - испей до дна Удачу свою сперва, - тихонько напевала, окуная в ручей дзюбан, выполаскивая осевшее на ткани мыло из мыльного корня. Привычное, размеренное действие успокаивало, давало возможность разобраться в своих чувствах. - В подполе затихла мышь, И листья роняет слива, И жили бы все счастливо, Но... нрава не укротишь. В дорогу за пядью пядь Пора, верно, собираться, С добром ли опять остаться? И ждет за порогом рать... А ветер осенний свеж, Прощальным прикосновением, До сердца - одной мишенью, Воскресших опять надежд, - лилась спокойная мелодия. Ещё мать её напевала ей эту песню, передающуюся в их роду вместе с ремеслом. Не были они счастливы в делах сердечных, ни одна из женщин. Хисана своего отца даже и не знала, а мать говорила, что воином был он, посыльным. Остановившимся на ночь в деревне. Обещавшим вернуться, но… то ли под стрелой иль мечом сгинувшим, то ли позабывшим об обещании. Деда забрал господин, владевший этими землями тогда, прадед – сбежал на большую дорогу, уж больно крута нравом была прабабка девушки. И так раз за разом оставляли их мужчины. И теперь, видимо, пришел её черед – отдать сердце заезжему господину, с необычными, светлыми, словно сталь, глазами. - Сплетение пальцев, дрожь, Ресниц невесомый трепет, Быть может, весна ответит, Куда путь свой ты совьешь. Когда сливы нежный цвет В озерной воде утонет, Кто знает - что душу тронет, Быть может, и лунный свет, Что ночью, нет, не уймёшь. В глазах стали темный блик, И рвущийся в небыль крик, Когда вновь к груди прижмешь... Под ветром шуршит камыш, В волнах тонет злое солнце, Шипами не уколоться - Шиповник обрезан. Тишь… - У тебя красивый голос. - Послышалось из-за спины, и Хисана едва не выпустила из рук темно-серую юкату. Немного испуганно обернулась и наткнулась на внимательный взгляд Бьякуи-сама. - Благодарю, данна, - несколько помедлив, откликнулась. И вернулась к полосканию. - Я уже слышал эту песню, - господин всё никак не желал оставить её в покое. – Ты уже пела её, верно? - Вы помните? – она как-то настороженно покосилась на него снова. Словно то, что он помнил, уже само по себе было чем-то необычным. - Не слишком хорошо, но… - дзори зашлепали по дорожке, он приблизился почти вплотную. – Синдзиро говорил, что ещё утром того дня у меня был сильный жар. Ты как-то сумела перебороть смерть? - В том лишь Ваша заслуга, господин, - она складывала выполосканную одежду в другую корзину, двигаясь немного резковато, будто её нервировала тема беседы. – Ваша и целебных трав, которыми я Вас потчевала. - Мне кажется, что всё же… - Нет, данна. – Хисана выпрямилась, поворачиваясь, не поднимая взгляда выше носков его дзори. - Ты звала меня по имени. - Я прошу прощения за то, что оскорбила Вас, - низкий кэйрэй, сжавшиеся до побелевших костяшек ладони. Её колотило – то ли от волнения, то ли от гнева. А Кутики-сама не понимал – чем он задел её. С тем же Синдзиро она была куда как приветливее, порой забывая о границах дозволенного. С ним же… словно перетянутая струна сямисэна – тронь и порвется. Может, всё дело в его положении? Но здесь, в богами забытой деревушке, укрытой снегами, словно покрывалом, кому есть дело до этикета и его соблюдения? - Ты не оскорбила меня, - мягко, непривычно мягко для него произнес. Сейчас больше всего на свете ему хотелось коснуться худеньких плеч, привлекая её к себе, баюкая в объятиях, как она тогда держала его, подавая плошку с бульоном. А потом, подчинившись тому наитию, которое так часто вело его в детстве, добавил: - Мне хотелось бы, чтоб ты и дальше звала меня по имени, Хисана… Она медленно разогнулась и так же медленно подняла голову, недоверчиво заглядывая ему в глаза. Пытаясь отыскать в них то ли насмешку, то ли издевку. Но… видела лишь непривычную теплоту, будто по весне стаяли снега и солнце прогрело серые камни.