***
– Петунья, Петунья, – укоряюще произнес Дамблдор, поднимая палочку. – Я ведь предупреждал не забывать мой наказ... Дурсли с ужасом смотрели на узловатый жезл в руке старика. Ни Вернон, ни Петунья не знали, что сделает этот человек дальше — и тем страшнее им от этого становилось. Они зажмурились, когда палочка волшебника медленно налилась сиянием, Вернон даже попытался закрыть жену собой... – НЕЕЕЕТ! … но вдруг Дамблдора с чудовищной силой отбросило назад. Он врезался в дверь палаты, и та затрещала под давлением; и если бы не его собственные запирающие заклинания на ней, он бы точно выбил её собой. Внезапно подул сильный, практически ураганный и насквозь пробирающий своим холодом, ветер. Петунья несмело открыла глаза, выглядывая из-за мужа... и пораженно уставилась перед собой. Перед ней и Верноном, раскинув руки в стороны, словно стараясь закрыть их собой, стоял их сын. Их Дадли. Вокруг него кружились в жутком вихре остатки разорванной Верноном газеты, горшки с цветами и прочие предметы интерьера, его больничная пижама трепалась от порывов ветра. Взгляд его, полный ярости, был устремлен на Дамблдора. – НЕ ПОЗВОЛЮ! – крикнул мальчик. Порывы ветра усилились, и казалось, что старика вот-вот раздавит под его давлением... – УБИРАЙТЕСЬ... Но вдруг мелькнула яркая вспышка, окружившая старика сияющей сферой, затем сверкнула красным его волшебная палочка — и всё стихло. Дадли упал как подкошенный; вихрь вокруг него исчез, и вещи, более ничем не поддерживаемые, разметались по всей палате. Дамблдор, уже стоявший на ногах, медленно опустил палочку. – Нет! – вскрикнула Петунья, бросаясь к сыну. – Дадли! Что вы с ним сделали?! – Просто погрузил в сон, – ответил старик. – В противном случае, ваш сын мог уничтожить всё здание. – Это... это был Дадли? – обрёл голос Вернон; похоже, решил Дамблдор, стихийный выброс сорвал с него чары Силенцио. – Нет! Этого не может быть! – с удивительной для своей массивной туши скоростью он оказался на коленях рядом с сыном и женой. – Наш сын никогда не был... из вашего племени! Вы лжёте! – Мне нет нужды лгать, мистер Дурсль, – спокойно ответил Дамблдор. Старый волшебник задумчиво посмотрел на Дадли поверх очков-половинок. – А если вы не верите собственным глазам... Что ж, как говорится, в блаженстве слепоты тоже есть свои преимущества. Дамблдор взмахнул палочкой, в одно мгновение восстанавливая полный порядок в палате, и направился к двери. Взгляд его из задумчивого стал... удовлетворенным? – Воистину удивительными бывают причуды судьбы... – напоследок услышала его бормотанье Петунья.***
Петунья не была согласна с Дамблдором. Эта "причуда судьбы" была для неё и Вернона не удивительной. Она стала для них настоящим проклятьем. Кошмаром наяву. Когда Дурсли вернулись в свой дом на Прайвет-драйв, Вернон был свято уверен, что это всё был сам Дамблдор, тем более, Дадли ничего не помнил о той страшной минуте и не мог вспомнить даже сам визит старика — только смотрел на своих родителей с недоверчивым изумлением в ответ на осторожные расспросы: мол, вы что, издеваетесь? И спустя какое-то время Дурсли без проблем убедили себя, что всё это был лишь дурацкий розыгрыш старика... – Я не хочу носить этот пиджак! – орал на весь дом Дадли. – Но дорогой, – причитала Петунья, пытаясь надеть означенный предмет одежды на сына, – это же часть школьной формы! Твой отец тоже его носил! За криками Дадли никто не услышал звона задрожавших в шкафах посуды и стекол в оконных рамах. – Сын! – повысил голос Вернон. – Эту форму носил я, и носят все ученики твоей будущей школы, "Вонингс"! Не разочаровывай меня! – А я сказал: НЕ БУДУ! Треск распахнувшихся тумб и шкафов смешался со звоном разлетевшейся осколками вокруг посуды. Тарелки, чашки и фарфоровая шрапнель закружились вокруг разъяренного Дадли, сталкиваясь между собой и рассыпаясь ещё большим количеством осколков, которые вновь подхватывались порывами ветра. Петунья едва успела увернуться от пролетевшего рядом с её головой чайника, закричала, испуганно присела и закрыла голову руками... … и вдруг всё прекратилось. Раздался сначала глухой стук, словно что-то массивное упало на пол, а затем по паркету и столу зазвенел фарфорово-стеклянный дождь. Только спустя полминуты Петунья набралась достаточно смелости, чтобы поднять голову — и увидеть стоящего над выключенным Дадли с занесенным кулаком Вернона. – Боже, Вернон! – вскрикнула женщина. – Боже! На мертвенно-бледном лице Дурсля отражалось изумление. Он смотрел то на свой кулак, то на Дадли; казалось, он и сам не мог поверить, что только что поднял руку на своего сына. Но изумление очень быстро сменилось страхом. – Он жив, дорогая! – поспешил он успокоить жену, наскоро проверив пульс Дадли. – Он жив! Но до медленно присевшей на стул Петуньи эти слова словно бы и не дошли. – Боже... – вновь произнесла она, уже шепотом, неверяще. – О боже, Вернон... Он был прав... – Что? – поднял голову Дурсль. – Этот человек... Дамблдор! Он... он был прав! Наш сын... Она не осмелилась произнести это слово, словно надеясь, что, не сказав его, не сделает его правдой. Реальностью. Но до Вернона и самого уже начало доходить. Лицо его сделалось потрясенным; он встряхнул головой, словно пытаясь выкинуть из неё дурную мысль — но против таких доказательств самовнушение уже не помогало. Никакой это был не розыгрыш. Их сын — их Дадли, их совершенно нормальный и обычный Дадли — оказался... волшебником. Дадли вновь ничего не вспомнил о том, что натворил — и Вернон, недолго думая, настрого запретил Петунье даже намекать на то, что во всём виноват их сын. – В моем доме этой чертовщины не будет! – яростно шипел он по вечерам, пока Дадли был слишком занят телевизором или компьютером. – И я не позволю, чтобы оно отравляло жизнь моему сыну! Но "оно" продолжало отравлять жизнь самим Дурслям. Вскоре случился ещё один "инцидент", и Вернон принял решение взять на работе внеплановый отпуск. Теперь он старался не отходить от своего сына дальше, чем на одну комнату, и постоянно как бы ненароком оказывался рядом с ним. Это помогло в следующие два раза — Вернон успевал оглушить Дадли до того, как тот успевал натворить дел в приступе гнева. И Петунья, никогда не бывшая особенно религиозной, отчаянно молилась, чтобы на этом всё и закончилось. Но на третий раз он не успел. Что-то всё-таки откладывалось в памяти Дадли — ибо в этот раз кулак Вернона только наткнулся на какую-то чёрную дымку над затылком сына, а затем самого Дурсля с пугающей силой швырнуло в потолок. Дадли громил гостиную минут десять. Петунья пыталась до него докричаться, привести в чувство — но тщетно. Только горели яростью его сияющие чернотой глаза. А затем он просто упал — и Петунья, поспешившая его проверить, вдруг с ужасом обнаружила, что Дадли почти не дышит. Его успели откачать и привести в чувство. Медики разводили руками, не в силах объяснить неожиданное и столь мощное истощение у парня — тем более, такого крупного и упитанного. А после разговора с Верноном и нескольких рукопожатий вопросами поиска причины они уже не заморачивались. – Петунья, – произнес тогда Вернон; женщина вздрогнула, услышав его помертвевший, но неожиданно-твердый голос. – Срочно беги в аптеку и купи седативы... успокоительные препараты... все, что есть. – Но Вернон... – Эта хрень проявляется, если он слишком взволнован! – мужчина уже рычал. – Прямо как с этой паршивкой Поттер! Нет уж! Я сказал, что в моем доме нет места этой чертовщине, и так оно и будет! Только вот эта "чертовщина" уже была в их доме. Но Петунья была настолько напугана, что не могла перечить мужу.***
На их счастье, соседи поверили отговорке, что Дадли слишком заигрался с радиоуправляемой машинкой и неудачно разбил фарфоровый сервиз. "Несчастный случай, – в единогласном понимающем сочувствии говорили они. – Но это же дети! Они же просто играют!" Если бы они знали, насколько омерзительным вдруг сделалось их наигранное понимание для Петуньи, и каких сил ей стоило поддерживать обыкновенное вежливое лицо! Понимание! "Да что вы вообще понимаете?!" – так и хотелось ей закричать им в их лживо-сочувствующие лица. Но она сдерживалась, вежливо кивала и улыбалась. А по ночам по щекам Петуньи катились беззвучные слезы. Вернон продлил отпуск ещё на два месяца. Он лично возил Дадли в "Вонингс" и обратно, а первые две недели даже не отъезжал далеко от школы, дежуря за углом. Но огромные дозы успокоительных, которыми Дадли пичкали каждое утро и вечер, сделали своё дело — ни одного... "инцидента"... больше с Дадли не случилось. Казалось, что всё наконец пришло в норму, и Дурсли было немного расслабились... … но тут с ними злую шутку сыграла их былая доверчивость. Дурсли никогда не интересовались, как дела у Дадли в школе — они всегда удовлетворялись его личными рассказами, что он самый лучший, что все с ним дружат, а учителя его совершенно любят. Петунья и вовсе гордилась этим — ведь такой хороший повод утереть нос некоторым соседкам! Дурсли не знали, что их сын был лучшим потому, что запугал и подчинил себе всех одноклассников-"ботаников", которые делали за него домашнюю работу, что его "друзей" вне банды при одном только виде крупного мальчика бросало в истерическую дрожь. Да, учителя его любили — потому что им самим была важна только его безупречная успеваемость для собственной статистики. И "Вонингс" в этом плане не то что не отличался — он напирал на это даже больше, чем младшая школа. И всё это в один миг обернулось против Дадли. Круглосуточно сидевший на самых мощных седативах, младший Дурсль уже не показывал былую реакцию, на вопросы учителей отвечал все хуже и медленнее, и его оценки, как и одобрение учителей, неуклонно поползли вниз. Он стал крайне вялым, безразличным, словно зомби из комиксов — и прочие дети уже не подвергались его издевкам. Поначалу воспринявшие перемену крайне настороженно, к концу второй недели школьники уже не дрожали при виде грозы школы. Затем какому-то "ботанику" вдруг ударила смелость в голову, и он выкрикнул в спину Дурслю оскорбление... и тот, ко всеобщему изумлению, не ответил. Проковылял мимо, словно ничего и не услышав. В другое время это ещё могли бы воспринять как ещё один признак силы Дадли. Мол, он слишком крут, чтобы отвечать такой сопле, и все дела. Но благодаря тем же "ботаникам" уже к концу учебного дня вся школа знала, что Дурсль ходит с лицом блаженного и, похоже, поехал крышей. Бывшие жертвы почуяли слабину хищника. И тогда началось возмездие. Дурсли никогда не интересовались лично, что происходит в школе Дадли — и они не знали, что их сын теперь превратился в жертву бесконечных насмешек и издевок. Они не заметили, что его друзья по Прайвет-драйв отвернулись от него и теперь даже переходят на другую сторону улицу при его виде, и что их сын домой возвращается всегда один. И даже потрепанный вид сына не вызывал у них никакого подозрения — мальчик просто играл в активные уличные игры! Позже Петунья, оценивая этот период, осознала: волшебство в их сыне настолько напугало их, настолько отбросило от спокойствия и обычности былых дней, что они сами невольно вцепились в эту обычность хваткой бойцовского пса. Они были готовы заниматься самообманом, придумывать любые отговорки, закрывать глаза на всё подряд — лишь бы убедить себя, что всё нормально. Но это было позже; тогда же Дурсли ещё пребывали в блаженстве осознанного неведения. Вот только реальности было плевать на любые иллюзии. И с присущей только ей хладнокровной безжалостностью она быстро показала Дурслям, что на самом деле являлось правдой. На самом деле, тот Хэллоуин не предвещал ничего плохого, и издевки над "Дидди-аутистом" не выходили за пределы обычных словесных. Но одному из "ботаников" — тому самому, с которого, в общем-то, всё и началось — вдруг показалось хорошей идеей "провести небольшой эксперимент". Они рассчитывали, что когда перед Дадли в тёмном коридоре выскочит чучело неописуемого монстра, он закричит, завизжит — в общем, как-то покажет свой страх. А они запишут это на камеру и покажут потом всей школе, чтобы ещё сильнее унизить экс-тирана. Вот только, как это часто бывает с экспериментами, он пошел совершенно не так, как им хотелось. Дадли действительно испугался. При виде "монстра", сделанного с качественным правдоподобием, страх мгновенно прорвался через защитную толщу седативов в его голове. Но страх, как мог бы сказать эксперт-колдомедик, является ещё и одной из самых частых причин стихийной магии. А когда детской магии долго не дают выход, да ещё и с таким подавлением эмоций и их пост-седативным взрывом... Спасательные службы, прибывшие на место происшествия через пять минут, застали зрелище почти полностью обрушившегося одного из корпусов "Вонингса". Свидетели утверждали, что перед обрушением раздался очень мощный хлопок, как при газовом взрыве, хотя ближайшим источником газа была только кухня, находившаяся в другой части школы. Дадли повезло выжить и даже отделаться всего-лишь парой царапин — из-под завалов его достали в числе первых. Но шайку горе-экспериментаторов, один из которых сжимал расплющенную бетонным обломком видеокамеру, из-под завалов извлекли уже бездыханных. В школе был объявлен недельный траур. С Петуньей в тот же вечер, когда она увидела своего сына на больничной койке, случилась полноценная истерика. Сначала тихая, безмолвная, затем, когда Вернон отвёз её домой... громкая. Растерянный Вернон и сам не знал, что делать, и мог только обнимать жену и бормотать что-то, как ему казалось, успокаивающее и утешительное. Но какое тут могло быть утешение?! Да, когда-то давно она завидовала Лили из-за её способностей. Теперь её сын оказался волшебником, и ей бы только радоваться... но это волшебство чуть не убило его! Стало проклятьем! Превратило их жизнь в ад! "За что им всё это?" – исступленно бормотала обессиленная Петунья, рыдая на плече Вернона. – "За что?! Неужели Бог решил так наказать их из-за этой Поттер?" Женщина так и уснула в объятьях мужа. А сам Вернон весь вечер просидел, пустым и растерянным взглядом уставившись в давно потухший камин.***
– Что ж... – Дамблдор отставил чай в сторону и с самым безмятежным видом откинулся на спинку стула. – Эта ситуация весьма прискорбна, и я могу только порадоваться, что ваш сын остался в живых и невредим. Но чего вы хотите от меня? Дурсли переглянулись. – Мы хотим... – несмело заговорила Петунья; глаза её были красными и опухшими, руки её жутко тряслись. – Мы хотим, чтобы наш сын... Дадли... Мы хотим избавиться от... И замолчала. – Прошу прощения? – вежливо удивился Дамблдор. – Я, возможно, неправильно вас понял... но вы хотите избавиться от своего сына? Вернон аж побагровел от гнева. – Не несите чепухи! – рявкнул он. Хоть Вернон и исхудал с последней их встречи, он всё ещё хранил остатки былой грозности. – Мы хотим, чтобы вокруг него перестала биться посуда! Мы хотим, чтобы вокруг него перестала происходить всякая чертовщина! Хотим, чтобы он перестал быть... – мужчина скривился, буквально выдавив из себя: – волшебником. – Вот как? – Дамблдор посмотрел на Дурслей поверх очков-половинок. Глаза его не мерцали обыкновенно, но превратились в две острые льдинки. – То есть вы хотите, чтобы я проявил к вам и вашему сыну... – Дамблдор чуть помедлил, – сочувствие и помог вам, покуда вы совершенно не желали сочувствовать и помогать вашей племяннице? Вернон было набрал в грудь воздуха для ответа... и вдруг сдулся. Поник. Равно как и Петунья. – Вы не понимаете... – тихо заговорил он. – Вы-то всегда были из вашего племени. А нам что было делать? Она уже в два года заставляла вещи летать вокруг неё. В три года она завалила Дадли его игрушками, – Дурсль не сказал, что она сделала это после того, как Дадли пожадничал и ударил её; однако Вернона вдруг настигло ощущение, что эти голубые глаза за очками-половинками видят его насквозь, – а в четыре едва не выдала себя нашим соседям, когда от её прикосновений расцвел увядший куст. Нам повезло, что миссис Фигг тогда была больной, и она сама подумала, что у неё от температуры пошли галлюцинации. Дамблдор не перебивал. – А потом... потом она едва не убила нашего сына. Уронила на него шкаф, даже не прикоснувшись к нему. Дамблдор чуть нахмурился. Не слишком-то ему верилось, что столь благоразумная девочка могла бы просто взять и попытаться кого-то убить; однако и Дурсль не врал. – И вы не придумали ничего лучше, кроме как нагрузить её непрерывной работой, – подытожил волшебник, – а вместо понимания сделать из неё парию. Дамблдор тихонько вздохнул и снял очки. Попытавшегося было что-то сказать Дурсля он остановил поднятой ладонью. – Не надо ничего говорить, мистер Дурсль. О сложившейся здесь обстановке я знал долгое время. Даже более того, – Дамблдор как-то мрачно усмехнулся, – меня о ней настойчиво предупреждали ещё до оставления вам Евы. Но я надеялся, что благоразумие возьмет в вас верх. Не взяло. Тогда я понадеялся, что хотя бы соответствующая компенсация заставит вас относиться к девочке хоть немного гуманнее. Дурсли недоуменно переглянулись. Но затем почти одновременно их глаза изумленно расширились. – Так это были вы?.. – недоверчиво спросила Петунья. – Это вы присылали те деньги? – Не думаю, что настоящему "Сиротскому фонду Соединённого Королевства" было хоть какое-то дело до одной отдельной девочки, – и вновь смешок Дамблдора вышел мрачным. – Тем не менее, и деньги не заставили вас поменять ваше отношение. Вместо этого вы использовали их для дел вашей фирмы, мистер Дурсль, а девочку превратили почти что в раба. – Вы не понимаете... – было попытался сказать Вернон. – Вопреки вашему мнению, я прекрасно всё понимаю, – прервал его Дамблдор. Вид волшебника не выражал ни капли приязни к Дурслю. – Вы не стали писать мне, хотя, как мы теперь знаем, Петунья и могла это сделать. Вы пошли путем наименьшего сопротивления. Полагаю, его предложила Петунья на основе опыта жизни с покойной Лили, – он понял, что прав, когда женщина опустила глаза. – И в самом деле, постоянные нагрузки и занятие трудоемким делом заставляют магию волшебника направлять себя на его поддержку, снижая опасность неконтролируемого прорыва и необходимость в... как бы это сказать... стравливании излишков. Пожалуй, мисс Поттер даже могла бы поблагодарить вас за это — её контроль магии поистине удивителен для её возраста. Дурслям, впрочем, успехи Евы были всё так же безразличны, понял Дамблдор по их реакции. – Это я понять могу. Но морить девочку голодом? – взгляд его резко посуровел, и оба Дурсля сжались под ним. – Распускать о ней и её родителях грязные и совершенно неоправданные слухи? Позволять вашему сыну и его друзьям безнаказанно издеваться над ней? – Они не... – Даже нагружали вы девочку, насколько мне известно, чтобы "вытравить из неё всю эту чепуху", и ваше счастье, мистер Дурсль, что ваши невежество и инициатива помогли Еве, а не привели к печальным последствиям, – впрочем, откуда Дурслям было знать о тех несчастных, чью магию так же пытались подавить? – В вашу пользу говорит только тот факт, что вы по крайней мере не применяли рукоприкладство к ней — в противном случае, я бы не ушёл так просто от вас из той палаты. Но позвольте спросить: неужели после всего этого вы действительно ждёте, что я стану помогать вам? Вопрос так и повис в воздухе не отвеченным. Риторическим. Дамблдор отставил пустую чашку и поднялся из-за стола. – Спасибо за чай, Петунья, – вежливо сказал он. – И доброго вам вечера. Проходя мимо гостиной, Дамблдор на мгновение замедлил шаг, глядя в неё... и вдруг остановился. В ней на диване, прижав колени к себе и обхватив их руками, сидел Дадли. Вид у мальчика представлял жуткую смесь потерянности, отчаяния и страха. Он слегка раскачивался из стороны в сторону и что-то бормотал про себя; Дамблдор прислушался и с некоторым изумлением понял, что юный Дурсль молился. Сбивчиво, сильно перевирая строчки, но упорно зачитывал "Отче наш"[1]. Петунья рассказала, что в этот раз Дадли помнил всё прекрасно... только не знал, что это именно он фактически убил троих детей — Вернон запретил рассказывать об этом. Поэтому молился Дадли, как понял директор, не за себя или свою душу; молился он, чтобы Бог избавил его от "проклятья". Но не это заставило Дамблдора остановиться. Вид мальчика неожиданно напомнил ему... о прошлом. Об очень далеком прошлом. Точно так же, в минуты спокойствия, любила сидеть ещё совсем маленькая Ариана. Коленки к груди, легкие покачивания, закрытые глаза. Только она улыбалась — легко, чуть потерянно — и напевала песенку, что пела им перед сном Кендра... их мама. Зрелище тогда было умиротворяющим... Старый волшебник зажмурился и склонил голову. Ныне этот образ отзывался лишь застарелой болью, но и по сей день память о сестре и матери откликалась в сердце Дамблдора едкой горечью. Но если смерть матери никоим образом не зависела от него, то смерть Арианы... "Порочен круг мести, – вдруг вспомнились ему слова его Учителя. – Кто-то творит злодеяние. Пострадавший мстит. Пострадавший злодей мстит мстителю из-за этой мести. Круг замыкается. Ненависть льётся щедрой рекой, и остановить её не может никакая дамба. Это так... по-человечески". Дамблдор обернулся, взглянул в дверной проем кухни, откуда доносились тихие всхлипы Петуньи и негромкий голос Вернона. Не было смысла отрицать: он отказывался помочь в том числе и из чувства мести... возмездия. Он ещё в больнице узрел, что открывшиеся способности Дадли станут для не признающих ничего волшебного Дурслей настоящей трагедией, пыткой. Ему даже было любопытно узнать, как себя поведут Вернон и Петунья. Будут ли они всё так же любить своего сына? Или пойдут по тому же пути, что и с Евой? Как оказалось, реальность превзошла все ожидания. Они пошли по схожему пути... из любви к собственному сыну. Но теперь, смотря на Дадли и одновременно видя рядом с ним призрак Арианы, Дамблдор задавался вопросом: а стоило ли того такое малодушие? "Нет, – спустя несколько секунд решил старый волшебник, разворачиваясь к кухне. Образ Арианы мягко улыбнулся ему и исчез. – Не стоило".***
Петунья понятия не имела, почему вдруг передумал Дамблдор. Он просто вдруг вернулся и уведомил их, что постарается сделать всё, что в его силах — и с тем и отбыл прямо с кухни. Дурсли пораженно смотрели на то место, где был секунду назад старый волшебник... и не смели поверить его словам. Не из логики... Из страха вновь обжечься пустой надеждой. Но Дамблдор сдержал своё слово и вернулся на следующее утро. И на следующее за ним, и так до конца недели. Он проводил над испуганным и оттого совершенно послушным Дадли какие-то исследования, что-то бормотал и взмахивал волшебной палочкой; несколько раз он приносил с собой причудливые приборы, а один раз даже притащил с собой какой-то громоздкую и несуразную конструкцию, через окуляр которой долго и вдумчиво рассматривал их сына. Дурсли присутствовали при каждом визите волшебника: Вернон был твердо намерен не спускать с него глаз, Петунья же, втайне даже от себя, жадно ловила взглядом каждую его манипуляцию. Но к концу недели Дамблдор мог только развести руками. – Похоже, это вне моей компетенции, – только и сказал он, устало присаживаясь за кухонный стол. – Что с нашим сыном? – потребовал ответа Вернон, пока у Петуньи от страха сердце пропустило удар. – С вашим сыном... – Дамблдор побарабанил по столу пальцами, пытаясь сформулировать понятный им ответ. – Его магическое ядро крайне нестабильно и может создать новый прорыв буквально в любой момент. Наиболее вероятно — при очень сильных эмоциях. Дурсли переглянулись. Как бы сильно не любили они своего сына, они прекрасно поняли, о чём говорил старик. – У нас ещё остались успокоительные... – начал было Вернон. – Ни в коем случае! – мгновенно отрезал Дамблдор, отчего Дурсли аж подскочили. – Сдерживание только усугубит его положение. Вы и сами должны были уже это понять. – Но... что нам тогда делать? – тихо спросила Петунья. Минуты две Дамблдор продолжал отбивать пальцами по столу какой-то странный ритм. – Как я уже сказал, это вне моей компетенции. Но я думаю, что знаю человека, который может вам помочь...***
– Поздравляю, – мужчина отложил свои инструменты и повернулся ко взрослым, – ваш сын — сквиб. Однако сказано это было таким тоном, словно Дадли был безнадежно болен — отчего реакция Дурслей была вполне закономерной. – Но мистер Фламель, – спросил Вернон; Петунья же во все глаза смотрела на подтянутого седовласого мужчину, не смея верить им (когда-то в детстве, до разрыва с Лили, она любила волшебные сказки и легенды, и она конечно же узнала это имя; лишь увидев его глаза, Петунья отбросила все сомнения в личности этого человека), – вы же можете помочь ему? – Я алхимик, мистер Дурсль, – прозвучало это так, словно Фламель сказал "Вы идиот, мистер Дурсль". – Смею надеяться, не самый худший, раз уж я единственный, кто сумел создать философский камень за эти шестьсот лет. Дамблдор тихонько вздохнул. – Чтобы сразу не осталось дурацких вопросов, – к Фламелю сами собой подлетели чайник с чашкой. – Сквибы — это волшебники, магия в которых практически отсутствует. Они всё ещё могут делать примитивные манипуляции, видеть волшебных тварей и существ, но настоящая магия им закрыта. Но! – чайник наполнил чашку, и Фламель прервался на глоток чая; чашка при этом демонстративно висела в воздухе, покуда свободные и неподвижные руки алхимика покоились на коленях. – Существует отдельный вид сквибов, магия в которых есть — но которая либо остаётся скрытой, либо, открывшись, не подчиняется им. Этакие мутанты по обе стороны барьера. Ваш сын — из их числа. "Неизлечимо болен, – читалось во взглядах старших Дурслей. – Созывайте траурную церемонию". – Я не буду спрашивать, каким местом вы думали, подсаживая вашего сына на седативы и блокируя его эмоции. Я не буду спрашивать, почему вы сразу не обратились за помощью к специалистам, хотя вы, очевидно, могли это сделать, – чашка с резким звоном опустилась на блюдце, и Дурсли вздрогнули. – Я просто поставлю вас перед фактом: ваша "помощь" сделала хуже. Ещё бы немного — и ваш сын бы погиб. В самом лучшем случае. В самом худшем — перед своей смертью он бы забрал с собой жизни всех, кто находится в этом захолустье. – Но ты же можешь на это повлиять? – Дамблдор поспешил прервать желчное словоизлияние мастера — Дурсли уже были мертвенно-бледными. – Ничего не могу обещать, – сварливо отозвался Фламель. – Сила в этом мальчике бурлит, ты и сам это видишь. Ваш Мунго здесь бессилен. – Может... – Дамблдор крепко задумался. – Может, тогда обучение в Хогвартсе? – Я всегда знал, мой дражайший ученик, что ум твой недалёк, – сварливость в голосе алхимика удвоилась, если не утроилась. – Я же сказал: даже Мунго здесь бессилен! Никакой специалист ему не поможет! У него, – алхимик ткнул длинным тонким пальцем в Дадли, отчего тот вздрогнул, – проблема с магией, но не просто на уровне ядра, а на уровне самих клеток! Что толку ему обучаться, если само его тело — ходячая бомба? Алхимик сделал глоток чая, поморщился. – Кроме того, я смотрю, тебе захотелось вспомнить опыт обучения оборотня? Никак не уймешься со своим добросердечием? – Тем не менее, семь лет обучения Ремуса прошли безукоризненно, – спокойно парировал Дамблдор; Дурсли совершенно круглыми глазами следили за волшебниками, как за игроками в пинг-понг. – А магия Хогвартса вместе с правильным обучением поможет мальчику взять свой дар под контроль. – Дар! – фыркнул Фламель. – Le cadeau! Давай называть вещи своими именами? Парень и так был в зоне риска, а теперь, благодаря им, – небрежный кивок в сторону старших Дурслей, – мальчик — рог взрывопотама, который может взорваться от малейшего чиха! Это не дар, это — malédiction, которому не поможет даже магия твоей школы! – Потому я и попросил твоей помощи, – Дамблдор посмотрел на Фламеля прямым взглядом. – Я свои личные возможности исчерпал. Но ты, как сам метко заметил, алхимик, и не самый худший за последние шестьсот лет. И только ты из всех известных мне алхимиков продвинулся так далеко в алхимии, биологии, химии... – … и биохимии, – закончил за него Фламель. И ехидно прищурился. – Что, ученик, аргументы закончились, пошла в ход лесть? – Всего лишь констатация факта, Мастер, – чуть улыбнулся Дамблдор; однако его голубые глаза были предельно серьёзны. Некоторое время два волшебника сверлили друг друга взглядами. Дамблдор был выше и выглядел словно сошедший со страниц старой сказки величественный волшебник — но безукоризненно прямая фигура Фламеля источала буквально ощутимую ауру несгибаемого могущества. Дурсли не смели даже пошевелиться. – Да будет так, – наконец произнес он. – Я помогу этому мальчику с его проблемой. Но не из человеколюбия, дражайший мой ученик, – не дал он вставить и слова Дамблдору, – а потому, что из этого может выйти неплохая научная сенсация. И разумеется, я ожидаю от тебя максимальной отдачи. – Сенсация? – наконец обрел голос Дурсль; он начал медленно багроветь. – Вы собираетесь ставить на нём эксперименты? – Да, – без обиняков ответил Фламель, поднимаясь на ноги. Под его орлиным взглядом Вернон мгновенно съежился. – Не буду даже делать вид, что у вас могут найтись альтернативные решения, Дурсль. Поэтому вы или соглашаетесь на ту помощь, которую я вам предлагаю — или сидите дальше на своей пороховой бочке. Впрочем, – алхимик фыркнул, взглянув на Петунью, – как будто у вас действительно есть выбор. И он был прав. Для Петуньи никакого выбора просто не существовало. Ради своего сына она была готова на всё.***
Оставшийся период времени превратился в череду испытаний. Суровой проверке подвергся не только Дадли — ей подверглась вся их жизнь. Но вместе с этим... вместе с этим Петунья неожиданно поняла: эти же испытания изменили их всех. Объединили. Сделали настоящей семьёй - тем, что раньше было лишь только в их собственных наивных умах. Фламель и Дамблдор наведывались к ним каждую неделю до Рождества. Сначала алхимик предписал Дадли пить какое-то своё... зелье каждый день; попытавшихся возмутиться Вернона и вспомнить прошлое (иначе говоря, поднять скандал) Дадли он просто поставил перед фактом: либо так, либо он прекращает свою помощь ("Ибо у меня совершенно нет желания прерывать свою жизнь из-за дурацкого несчастного случая"). На удивление Вернона и Петуньи, Дадли быстро успокоился и принял условия волшебника. И варево Фламеля действительно помогло — их сын стал чувствовать себя намного лучше. Но алхимик быстро спустил обрадовавшихся было Дурслей с небес на землю. Его зелье не было лекарством — оно лишь снимало симптомы и давало некоторую отсрочку... "перед неизбежным". Прямота Фламеля была суровой, жёсткой и даже жестокой. Но Петунья ценила его честность. А затем, как сказал Фламель, началась настоящая работа. Дадли превратился в объект бесконечных и даже пугающих исследований: его вновь обследовали какими-то заклинаниями и странными приборами, поили зельями, два раза даже привлекли к каким-то пугающим до чёртиков ритуалам прямо в доме Дурслей, а один раз Фламель отвёз его во Францию "к знакомому специалисту по теме волшебной крови", от которого Дадли вернулся с совершенно изумленным видом. Частенько Фламель и Дамблдор спорили по каким-то мудреным научным вопросам, иногда до такой хрипоты, что тут же требовали у бывшей на подхвате Петуньи чай — лишь только чтобы затем продолжить свой спор. Пожалуй, именно так должна была выглядеть работа двух гениев. Но эта работа давала Петунье и Вернону то, чего они едва было не лишились. Надежду. Визит Фламеля на Рождество стал настоящей неожиданностью — выдав Дурслям трехмесячный запас зелья в середине ноября, оба волшебника вдруг пропали и больше на Прайвет-драйв не появлялись. – Joyeux Noël, – скупо поздравил Петунью Фламель, и тут же прошел мимо неё. – Зовите сюда вашего сына. За время работы Фламеля и Дамблдора Дадли, как и Вернон, ощутимо похудел и стал куда менее агрессивным: жёсткий характер Фламеля вкупе с его язвительным языком-жалом оказали неожиданный воспитательный эффект. Правда, кроме этого воспитательного эффекта алхимик привил у Дадли пожизненный страх к себе... и, похоже, ко всему магическому — вкупе с тем, что уже был после инцидента в "Вонингс". – Пей, – алхимик поставил перед мальчиком флакон с очередным зельем и нацепил на глаза прямоугольные очки. Рядом с ним тут же зависли в воздухе блокнот и живущее своей жизнью серебристое перо. Дадли несмело взял флакон, понюхал его содержимое, поморщился, но послушно выпил одним глотком. – А теперь описывай всё, что чувствуешь. Дадли задумался. Затем несмело заговорил. И чем дальше он говорил, тем более спокойным становилось его лицо. Фламель смотрел на него сквозь слегка мерцающие очки и хмурился, волшебное перо исправно записывало каждое слово мальчика. – Достаточно, – Фламель взмахнул рукой, и Дадли, повинуясь его магии, повалился на диван и захрапел. Сам алхимик поднялся на ноги, завел руки за спину и принялся мерить гостиную шагами. – Допиши, – волшебное перо немедленно ткнулось в бумагу, – побочный эффект состава: седатив... и, похоже, соль пустоты всё-таки конфликтует с лавандой, – под скрип пера Фламель обошел диван с замершими в нём Петуньей и Верноном; алхимик был настолько погружен в себя и сосредоточен, что они даже дышать старались бесшумно. – Надо заменить сушеные травяные стручки на что-то, что не имеет эффекта магического опустошения, они вступают в слишком сильную реакцию... и улучшить механизм доставки ко всем клеткам, кровоснабжение не справляется в полной мере... – С Дадли... с ним будет всё в порядке? – осторожно спросила Петунья. Фламель вдруг остановился, заставив её вздрогнуть. Задумчивость мгновенно испарилась из его глаз, и его взгляду вновь вернулась орлиная острота. – Определенно, – сказал он, пройдя мимо Дурслей. – Мы на верном пути. И был таков. Но эти слова стали для неё и Вернона самым лучшим подарком на Рождество. Следующий визит Фламеля и Дамблдора состоялся в марте. Как и в предыдущий раз, Фламель дал Дадли зелье своего приготовления, затем потребовал описать ощущения под прицелом его очков и шуршание пера. А затем... – Что это? – удивленно спросил Дадли, когда Дамблдор протянул ему длинный деревянный жезл. – Это волшебная палочка, – пояснил волшебник, и мальчик удивленно воззрился на неё. – Нам нужно проверить успехи на пути твоего излечения. Дадли несмело взял деревяшку, рассмотрел со всех сторон. Она была острой, с выделяющейся рукоятью и покрытая незатейливой резьбой... и выглядела чуточку потрепанной. – Мы знаем, что ты уже начал чувствовать в себе свою магию, – сказал Фламель; примерно после Рождества в заметках алхимика упоминались новые ощущения Дурсля. – Теперь направь её в палочку. – А-а-а... – изумленно уставился Дадли сначала на деревяшку в своей руке, а затем на сидящих напротив волшебников. – А как это сделать? Фламель поднял глаза к потолку. Признак раздражения и приближающейся язвительности, отчего Дурсли невольно напряглись. – Объясни ему, Альбус, – пока что сдержанно сказал он. – Ты же здесь почтенный педагог. Дамблдор объяснил. Дадли поднял палочку, всем своим видом говоря, что не верит в происходящий здесь цирк, но всё же взмахнул ею... … и на её конце вдруг зажегся огонёк белого света. Дадли замер, очумело уставившись на это чудо. Замерли, неотрывно следя за белым шариком, и Петунья с Верноном. – А теперь держи его так, пока я не скажу обратного, – приказал Фламель, вновь сверля мальчика взглядом сквозь очки. Петунья смотрела на творение рук Дадли... и чувствовала... нечто неописуемое? Она много раз видела, как Лили творила чудеса до Хогвартса. Потом, конечно, было неприятие всего необычного — из зависти. Была неприязнь, когда чудачила Ева. Но сейчас она смотрела на волшебство своего сына по-новому. Без злости, без страха. С благоговением. – Достаточно, – огонек на конце палочки погас, и Дадли, шумно выдохнув, неожиданно тяжело откинулся на спинку дивана. По его лбу и вискам катились крупные бисерины пота. – Контроль отвратительный. – Но?.. – надавил на него Дамблдор. Фламель вздохнул. – Но да. Ваш сын полностью здоров. На минуту в гостиной дома Дурслей повисла тишина. Недоверчивая, опасливая... и вдруг Вернон вскочил на ноги, с торжествующим ревом обнял Петунью и закружил её по всей гостиной. – У нас получилось! – совершенно не стесняясь ни волшебников, ни соседей, кричал он. – Получилось, дорогая! Наш сын здоров! А по щекам Петуньи катились безмолвные слёзы счастья.***
– Надеюсь, вы понимаете, что это — лишь промежуточный результат? – спрашивал их Фламель в тот же вечер. – Выработку магической энергии мы стабилизировали, но все наши труды обернутся en pure merde, если вы оставите всё как есть? – Что вы имеете в виду? – Вернон был слишком благодушен, чтобы обращать внимание на суровость Фламеля. Но ответил ему Дамблдор. – Вашему сыну теперь предстоит обучение волшебству, – произнес он. В гостиной вновь повисла тишина. Старшие Дурсли недоуменно переглянулись. – Вы имеете в виду... в вашей школе? – спросила Петунья. – В Хогвартсе? – Именно так, – кивнул Дамблдор. – Но позвольте, – пренебрежительно-раздраженно сказал Вернон. – Вы сами сказали, что Дадли здоров. Чего ещё вам надо? – Нам — ничего не надо, – совершенно спокойно ответил Фламель. – А вот вам и вашему сыну в противном случае вновь потребуются медицинские услуги. Или земля на кладбище — сразу на всех троих. Дурсли смертельно побледнели. – Всё дело в том, – поспешил взять слово Дамблдор, – что в наших школах дети учатся не только самому волшебству. Они учатся там контролировать свой дар, управлять им с помощью ума, – Дамблдор приложил к своему виску два пальца, – а не сердца. – Взбесившихся гормонов, если быть точным, – как бы между прочим заметил Фламель. – И хоть ваш сын сейчас больше не будет устраивать... инцидентов... на ровном месте, – продолжал Дамблдор, – его дар уже пробудился, и вполне может статься так, что всё может повториться. Дурсли пораженно молчали. Вернон переглянулся с Петуньей. – Но... – заговорил он совершенно слабым голосом. – Но разве нет другого... – Пап... – вдруг подал голос третий Дурсль, доселе всегда молчавший. – Пап... я лучше к ним пойду... чтобы вы были в безопасности. Без исключения все присутствующие, даже Фламель, изумленно воззрились на мальчика. Но Дадли, пусть и выглядел напуганным собственными словами, напуганным неизвестностью, твердо смотрел на своих родителей. – Если это поможет вам... и мне... – сказал он. – То я согласен. Петунья не выдержала и разрыдалась.***
Первое сентября тысяча девятьсот девяносто второго стало одним из самых отвратительных дней для семьи Дурсль. Мрачное, тяжелое и промозглое, оно, конечно, не могло перебить всю прошлую трагедию — но тем только гаже становилось на душах Вернона и Петуньи. Дадли уже был собран, его чемодан стоял в прихожей. Но Дурсли, несмотря на подпирающее время, продолжали сидеть за кухонным столом, не осмеливаясь сделать нужный шаг. Ощущение неизвестности было как никогда давящим... парализующим. – Ну... – наконец набрался духу Вернон, разбивая звенящую тишину. – Нам пора. Петунья и Дадли молча кивнули. В таком же молчании они погрузились в машину, в таком же молчании доехали до Кингс-Кросс. В таком же молчании Петунья поцеловала Дадли в макушку и крепко обняла напоследок. – Вернон? – Да, дорогая? Их сын, помахав им в последний раз, только что скрылся в колонне-барьере вслед за очередной семьей нелепо выглядящих волшебников. – Что нам теперь делать? Вернон тяжело вздохнул и обнял жену одной рукой. Петунья послушно прильнула к нему, чувствуя, как её глаза наполняются влагой. – Надеяться, дорогая, – был ей ответ. – Надеяться... [1] "Отче наш" на английском называется "Lord's Prayer"/"Our Father" и, если я правильно понял, используется в том числе и в англиканской церкви. Образ Фламеля в моём фанфике был создан задолго до выхода второй части "Фантастических Тварей" (в декабре 2016, то есть), поэтому — фактические ООС/AU. Но с другой стороны, менять образ персонажа я не собираюсь: хоть в "ФТ"-шном Фламеле есть своё очарование, и даже своего рода обоснуй (философский камень — величайшая загадка алхимии, Фламель вполне мог потратить почти всю жизнь на его поиски; плюс, сам камень даёт долголетие — но не омолаживает), мне больше импонирует уже созданный вариант.