За гранью

Глава пятая: Дела семейные Оливия посмотрела на Питера. Тот сидел, съежившись, и старался как можно сильнее укутаться в пальто. Хотя от этого пальто длиннее и теплее, разумеется, не станет. Но говорить ему об этом совсем не хотелось. Непонятно как Бишоп младший вообще расценит сейчас подобные шутки. Всю дорогу от аэропорта он выглядел печально, оставаясь угрюмым и молчаливым. Похоже, с холодным зимним бостонским утром к нему пришло мрачное расположение духа. Хотя, что тут гадать о возможных причинах упаднического настроения молодого человека, это ведь она выдернула его из Ирака, сорвав очевидно, какие-то важные планы или правильнее будет сказать махинации, учитывая практически криминальное прошлое Питера Бишопа. И все же, взгляни Оливия на него при других обстоятельствах, ни за что бы не подумала, будто этот сноровистый симпатичный парень с обаятельной улыбкой, оказывающий столь приятное впечатление на самом деле дрейфует на грани мошенничества. Впрочем, именно такими качествами и кажущейся миловидностью зачастую отличаются опытные мошенники и аферисты. Как бы там ни было, в салоне автомобиля становилось теплее, и скоро, соответственно, его должно было немножечко попустить. «Кто знает, – думала Оливия, – может, именно от тепла люди и становятся добрее». Она и сама, между прочим, боролась с отрицательными эмоциями, как только могла. Любая мысль о Джоне, о его постоянно ухудшающемся состоянии несказанно удручала, не говоря уже о том, что в мозг норовили запустить свое противное холодное дыхание жуткие страхи о его возможной приближающейся гибели. «Нет! – снова приказала себе мысленно Оливия. – Он не умрет! Ее Джон..., он ни за что не погибнет! Тем более от этой проклятой болезни!». Оливия насильно заставила себя улыбнуться, сквозь душевную боль, глубоко вдохнула и медленно выдохнула. «Вот! Так-то лучше!» – констатировала она мысленно и сосредоточилась на трассе, покрытой мокрой слякотью. Они сейчас направлялись в массачусетский округ Эссекс, держа путь в ту самую психиатрическую лечебницу «Сент Клер», где семнадцать лет пребывал в заключении человек по имени Уолтер Бишоп... Всю дорогу они ехали молча, в пространстве разве что витало призрачное, однако весьма ощутимое, пожалуй что единственное обоюдное стремление поскорее добраться к намеченной цели и столь же быстро разобраться со всеми вопросами. Оливия плавно свернула на следующем повороте и повела автомобиль по новой, длинной, чуть более заснеженной прямой. Пейзаж вокруг до фанатизма был один и тот же. Голые деревья, заснеженная земля, серое небо. Оставалось надеяться, что все-таки сегодня выглянет солнышко и добавит всем им чуточку оптимизма. Вскоре они миновали железнодорожный переезд с поднятыми шлагбаумами. Оливия ехала немногим быстрее положенного. Да что там, она мчалась на всех парах. Время играло сейчас против нее, против нее и Джона, так что любая мобильность и быстрота действий стоили поистине многого. Она снова коротко глянула на Питера, тот отвернувшись, периодически поглядывал на унылый однообразный пейзаж за боковым окном. Что-то определенно изменилось. Ведь, по большому счету, он еще вчера понимал свое печальное положение, когда вынужден был в темпе побросать все свои планы, чтобы полететь с ней обратно в Штаты. И, тем не менее, вчера он был куда разговорчивее. А теперь... Мелких словечек, которые Питер иногда мог обронить, считать не стоило. Возможно, все дело было в его отце. Сказать по правде, Оливии, все же, было немного интересно, сколько на самом деле он его не видел... Через некоторое время, оставив позади предостаточное количество бесконечного дорожного полотна, они, наконец-то, въехали на территорию обозначившейся на горизонте лечебницы. Картина в целом оставалась печальной, за исключением того, что все-таки солнышко решило выглянуть и немного порадовать и развеять людские печали. На въезде они миновали присыпанную снегом каменную плиту, с выгравированным на ней названием госпиталя: «Сент Клер». Далее располагался круговой въезд во двор и Оливия, найдя подходящее местечко у припаркованных автомобилей, плавно припарковала свой. Оливия, заглушив двигатель, хотела что-нибудь произнести, на подобии слов: «прибыли» или «добро пожаловать», но Питер не ожидал от нее абсолютно никаких лирических речевых связующих, лишь молча вышел, хлопнув дверцей, и тут же снова съежился от холода. На его лице стало еще больше сердитых морщинок. Расстояние до главного входа они проскочили быстро, стараясь не задерживаться на холодном морозном воздухе. Главный вход, впрочем, как и все здесь, выглядел не менее удручающе. Потрескавшаяся краска в холле, в некоторых местах осыпавшаяся штукатурка, не заделанные трещины на стенах – это одни из многих факторов, свидетельствовавших, что подобное учреждение не числится на первых местах в приоритетности государственного финансирования. Оно и понятно, захолустье для психов. По большому счету – тюрьма. Хотя не все так печально, как может казаться на первый взгляд. Наверняка входящие сюда посетители попросту уже предвзято мыслят, будучи заблаговременно настроенными на негативный лад. Их, без лишних эмоций, встретил охранник на вахте. Он не задавал вопросов, он вообще ничего не говорил, просто смотрел на них выразительно, и все было понятно без слов. Само выражение его лица будто бы спокойно интересовалось: «Чего приперлись?!». Питер коротко глянул на Оливию и, повернувшись к охраннику, представился: – Питер Бишоп. Я пришел проведать своего отца, Уолтера Бишопа. Далее все было просто, хоть и с небольшими временными затратами. Проверка документов. Множество проходных, охранников, вахтеров. Питер расписался в журнале о посещении, затем они выждали получение разрешения. И Оливия чуть ли не с восторгом приняла приглашение проследовать за охранником. Зато Питеру в стенах психиатрической лечебницы становилось явно неуютнее, еще неуютнее, чем на морозе. И чем больше он тут находился, тем мрачнее ему становилось. А потому, в отличие от Оливии, он двигался всегда в конце «паровоза». К ведущему их охраннику присоединился санитар, и они числом четверо прошли по лестнице, прождали несколько раз, пока откроются выдвижные двери, некоторые из них сопровождались противными сигнальными сиренами. Отделаться от чувства, будто она находится сейчас в самой настоящей тюрьме, Оливия не могла. Учитывая также, что и бывать в подобного рода вышеупомянутых заведениях по долгу службы ей приходилось далеко не единожды. Пока они шли по коридорам лечебницы Оливия больше по привычке, чем по надобности считала наставленные в потолке камеры видеонаблюдения. У решетчатой двери со стальными мощными прутьями они остановились и прождали, пока охранник откроет звенящими ключами тугой замок. Далее, судя по всему, они попали в отделении, где за запертыми решетчатыми камерами держали некоторых психов. Коридор сразу же наполнился нервными криками, истеричным шепотом, протяжным плачем, воем и надрывным смехом здешних пациентов. Оливия видела некоторых из этих страдальцев через решетку. По ходу встречались и те, которые, тянули к ним руки, отчаянно втискиваясь в стальные прутья, порой с безумными пугающими взглядами будто бы стеклянных глаз они хотели ухватить прихожан, как хватают спасательный круг. Наблюдая их усердие, создавалось впечатление безвыходного положения, якобы бедолагам иначе и не прожить на этом свете. Впрочем, коридор был достаточно широк, чтобы такие попытки создавали бы хоть какие-то маломальские неудобства посетителям. Все неудобства были лишь морально характера. Однако считать моральный аспект дела чем-то незначительным вовсе не стоило. – Знаете что! – послышалось сзади. Это был голос Питера и Оливия обернулась. – Идите дальше сами. Я лучше подожду в приемной, – сказал он, испуганно и нервно оглядываясь по сторонам. На его лице проявлялись отчетливые глубокие отпечатки печали и сомнений. Оливия посмотрела на него, пытаясь понять этого молодого человека. На вид милого, безобидного и доброго, но в то же время хитрого и скользкого с легкой небритостью и стильным черным пальто. Он не хотел видеть своего отца, и это было, пожалуй, печальнее всего. Оливия не понимала только, почему. С другой стороны – это было совершенно не ее дело. Во-первых, чужая семья и в ней, как заведено, имеются свои собственные личные секреты и особенности, не говоря уже о завсегдашних скелетах в шкафу. Ну, а во-вторых – она определенно не знала, кого из себя, на самом деле, представляет доктор Уолтер Бишоп, отец Питера. А раз не знала, то и судить нечего. Оливия не стала скрывать собственной печали на лице, не стала скрываться за напускным безразличием. Слова Питера в нынешних обстоятельствах звучали действительно печально и ничего тут не поделаешь. Не ответив ему ничего, она пошла дальше, следуя за санитаром, здоровенным темнокожим мужиком, проводившим ее еще за одни решетчатые двери. Питер с охранником вернулись обратно по коридору. Снова противный звуковой сигнал на входе, и звон ключей в замочной скважине. Неизвестно что удручало больше, здешняя атмосфера в целом или нарочито долгие переходы. Еще одна проходная. Еще одна решетчатая дверь. Наконец-то они пришли. За открывшейся дверью Оливия увидела мрачную серую но довольно большую палату, в которую проникал дневной свет через решетчатые мутные окна. Впереди, прямо напротив ее и вошедшего санитара за столом спиной к ним сидел человек в сером, надо полагать, местном больничном одеянии. На голове у него были небольшие самую чуточку поседевшие густые кудри. Лица видно не было, но и без того явствовало что перед ней был старик. Он сидел, не шевелясь, сгорбившись и облокотившись о стол. – Доктор Бишоп! Сегодня у вас праздник! – начал довольно весело санитар. – К вам посетитель! Пауза затянулась. Старик так и сидел к ним спиной. Возможно от переизбытка переживаний и внутреннего волнения, Оливия чувствовала себя обязанной что-то сказать. – Здравствуйте! – осторожно произнесла она. Старик медленно обернулся. Оливия сразу же заметила его кучерявую бороду усы и, особенно, темные усталые глаза, в которых загорелся словно только что зародившийся интерес и любопытство. Эти глаза посмотрели на нее, нервно сморгнули несколько раз и вдруг неожиданно заблестели натуральнейшей надеждой. Оливия в один миг все это прочувствовала, и ей стало не по себе. По коже пробежался небольшой мороз. Почему-то ей стало очень жалко этого человека, что бы там ни случилось ранее в его жизни. Она сглотнула и как-то кривовато ему улыбнулась. Зато на лице Доктора Бишопа обозначилась довольно безобидная и приветливая улыбка: – Я знал, что кто-то придет, – произнес он хрипловато, и затем устало добавил, – рано или поздно. Оливия тяжело вздохнула. Они долго смотрели друг на друга, прежде чем она обратилась к стоявшему в стороне санитару: – Где я могу поговорить с доктором Бишопом?! – Я провожу вас в столовую. Она у нас одновременно служит и залом для посещений. Здесь недалеко. Там и побеседуете. Столовая была пуста и огромна. Приведший их сюда санитар сел за столом неподалеку от того места, где расположились Оливия и доктор Бишоп. Множество пустых столов и скамеек, уже затертых и блеклых в процессе использования, все же блестели своей натертостью до туманного блеска. Потолок уходил высоко вверх. У дверей дежурили охранники. Доктор Бишоп захотел пить, и ему принесли пластмассовый стаканчик с водой. Оливия сначала не знала с чего начать, но потом, прогнав наваждение, быстро перешла к делу. Следовало, во-первых, выяснить, что знает или что может знать этот человек. А соответственно стоит ли тратить на него столь драгоценно время, время в котором постепенно таяла жизнь Джона. Оливия принялась рассказывать в общих чертах о гамбургском рейсе, о последующем несчастном случае с агентом Джоном Скоттом, о том, во что он превратился из-за воздействия неизвестных химикатов. Она искренне надеялась, что доктор Бишоп именно тот человек, который хоть что-нибудь знает и сможет, пусть и немного, но что-то, да подсказать. Все время ее рассказа он молчал. В какой-то момент Оливия остановилась и подозрительно посмотрела на своего собеседника. У доктора Бишопа был явно озабоченный взгляд, он о чем-то думал, пальцы на его левой руке постоянно нервно поддергивались, дыхание было неразборчивым. – Доктор Бишоп! – обратилась она к нему, после длинной паузы, стараясь разглядеть, здесь ли он присутствует или находится мыслями уже где-то в другом, неведомом ей, месте. Ведь за время их беседы она не раз уже наблюдала на его физиономии наличие периодического отчетливого отсутствия. Собеседник никак не реагировал. Неизвестно было вообще, как он мыслит и все ли с ним в порядке, в обычном понимании этого слова. – Доктор Бишоп! – крикнула она непозволительно громче, стараясь привлечь его внимание. Отчего ей самой стало чуточку неловко ввиду собственно прыти и бестактной напористости. Ведь это она вломилась к старику, с искалеченной жизнью, проведшему семнадцать лет в психиатрической лечебнице и возможно никогда не встречавшего ни единого посетителя за все время своего заключения. А теперь этот старик должен вдруг взять и ответить на все ее насквозь неординарные вопросы. На этих мыслях Оливия печально скривилась, но она понимала, что должна выбить из него ответы, любой ценой, просто должна и все. И она совсем не хотела думать о том, как именно сейчас выглядит со стороны. – Доктор Бишоп! – снова крикнула она, хотя собеседник сидел совсем рядом, и говорить громче надобности не имелось вовсе. Старик напрягся, сильнее занервничал и спросил: – Говорите когда...? Когда это было? – Происшествие на самолете? – переспросила его Оливия с недюжинным участием, и тут же быстро ответила. – Четыре дня назад. А агент Скотт пострадал через день. Доктор Бишоп кивнул и снова спросил: – Он уже затвердел? Э-э-э стал прозрачный?! Мышечная ткань видна?! Оливия была напряжена и пыталась вникнуть в вопросы собеседника, ловя взглядом все его эмоции движения и жесты, рассчитывая, что они тоже смогут ей что-то поведать. – У Скотта? Можно ли видеть через кожу? – снова переспросила она и сразу же отвечала. – Да! Бишоп посмотрел на нее, а потом, опустив глаза, ответил: – Это плохо. Оливия глубоко и напряженно выдохнула. С одной стороны был шанс, что этот старик может кое-что знать. С другой – как он сам только что выразился, ситуация далека от успеха. – Э-э... видеть сквозь кожу... это сложно... прогрессирует и все такое... – продолжал бормотать себе под нос задумчивый собеседник. Оливия попыталась добиться от него большей четкости и конкретики, спросила снова: – Меня интересует, что с ним происходит?! И можно ли обратить процесс?! Доктор вдруг замер. Отчего невольно замерла и сама Оливия. Она с любопытством посмотрела на него. Вся суетливая нервозность собеседника куда-то вдруг делась и Бишоп словно окаменел, уставившись опущенным задумчивым взглядом в никуда. Потом он вышел из этого состояния оцепенения и печально опустил голову. – В чем дело?! – с тревогой поинтересовалась Оливия. Ее сердце застучало сильнее. «Только не это! – крутилось в мыслях – Только бы он не сказал, что уже ничего нельзя сделать! Нет! Ну, пожалуйста!!!». Она набрала воздуха в полные легкие и опять шумно выдохнула. Держать свои чувства под контролем ей было все сложнее и сложнее. Так и самой свихнуться можно. – Тут... – вдруг прерывисто заговорил доктор Бишоп – тут ужасный... Оливия, не перебивая, внимательно смотрела на него и мучительно долго ждала рождения следующих слов. – Пудинг у них тут... – закончил первую фразу собеседник и продолжил, – такой... коричневый... по понедельникам... кошмар! Доктор сокрушенно покачал головой. Оливия выпрямилась. Она не знала о чем ей теперь думать, снова тяжело вздохнула и, пропустив небольшую паузу, ответила: – Сегодня четверг. Доктор подвелся и, округлив удивленно глаза, восторженно произнес: – Ух, ты! Ох! – затем с улыбкой на лице добавил – Это прекрасная новость! Оливия ничего не ответила. Ей было искренне жаль этого бедного измученного человека. Жизнь калечила всех, и всех по-разному. – Обратить процесс можно, – вдруг совершенно незатейливо, небрежно и насквозь простецки произнес доктор Бишоп чуть ли не самую ключевую фразу за все время их встречи. – То, что с вашим коллегой... можно обратить. Сердце Оливии неистово застучало, она слушала его затаив дыхание, и не моргая, словно моргать ей теперь было нельзя, дабы не спугнуть хорошие новости и забрезжившие в доселе непроглядной тьме проблески надежды. – Много лет назад, я работал с животными и... – продолжал немного осекаясь доктор Бишоп, – некоторые пострадали сильнее, но их спасли... Оливия нагнулась к нему ближе и, заглянув в глаза собеседнику, словно стремилась увидеть душу, спросила: – А вы помните, что надо делать?! Доктор трясущейся рукой взял пластмассовый стакан с водой, стоявший на столе и выпил не спеша, но, все же, пролил немного на бороду и на стол. Оливия нервно потерла лоб. Ей жутко хотелось услышать ответ, но следовало унять прыть. Собеседник трясущимися руками вытерся и вытер стол, на который упали капли воды. Взгляд его был каким-то затравленным что ли. Оливия выпрямилась, хотя и без того держала спину ровно, затем посмотрела в сторону, в окно, потом снова на доктора, управившегося со своими делами. – Тут у них... такие терапии... – тяжело выдохнул он, хотел что-то еще добавить, но не смог, лишь обронив мучительное задумчивое мычание. Оливия с печалью и надеждой смотрела на него: – Доктор Бишоп! – снова обратилась она к нему, дабы вернуть его к обсуждаемому вопросу. Вдруг собеседник внимательно посмотрел на нее, перестал нервно подергивать пальцами и рукой. Его глаза заблестели, и он ответил довольно четко, что казалось на первый взгляд ему совершенно не свойственно: – Вы пришли сюда с моим сыном. Мне ведь запрещены свидания, кроме близких родственников. Оливия выпрямилась и опустила взгляд. – И... если запрет не отменили, – продолжал старик, – то тут на лицо причина и следствие... Если вы здесь, то и он тоже... Собеседник был печален, в голосе чувствовалась боль и жуткая мольба: – Я... так сильно... очень сильно... хочу его видеть... – он нервно сглотнул и со стоном добавил – Так сильно... Оливия, казалось, почувствовала всю его скорбь и внутреннюю душевную боль. Она так больше не могла, то ли от собственного напряжения, то ли от того трагизма, которое исходило от страдальческого печального старика. Она просто молча поднялась из-за стола и вышла. Душа в срочном порядке требовала тайм-аута. Попутно Оливия бросила сидевшему поодаль санитару, что сейчас подойдет и они продолжат беседу с доктором. Один из охранников провел ее по коридорам, указав как идти дальше, аккурат к тому месту, где дожидался Питер. От помещения столовой до «комнаты ожидания», впрочем, больше это походило на коридор ожидания, идти было немногим меньше, чем из отделения, где содержали доктора Бишопа. Меньше пропускных дверей. Питер, покачиваясь с носка на пятку, стоял у большого окна и смотрел на зимний пейзаж на заснеженной пустоши. Он заметил ее и обернулся. Оливия глубоко вздохнула. В ее мыслях сейчас помимо собственной воли упрямо крутилось множество осуждений по отношению к этому человеку, который абсолютно не интересовался собственным отцом и который брезговал даже пойти и повидаться с ним. Да что греха таить, она была зла на него, но в то же время оставалась уставшей и измученной, для того чтобы злиться. Ведь и у нее имелась своя личная в край изматывавшая душу проблема, требовавшая как можно более скорого разрешения. – Он зовет вас, – устало произнесла она, обращаясь к Питеру. На небритом лице молодого человека обозначилась откровенно недовольная гримаса. – Ну, спасибо, милочка! Я вам очень признателен! – сказал Питер, сложив руки на груди. – А я не говорила ему, что вы тут – ответила сразу же Оливия, но затем строго пригрозила. – И только попробуйте еще раз меня милочкой назвать! Питер молча выпрямился и прошел мимо нее, к ожидавшему в конце коридора охраннику. Оливия устало опустила глаза, прогоняя раздражение, и последовала за ним. Они вернулись к помещению столовой или просто в зал для приема посетителей, чем он, собственно, и являлся по совместительству в условиях этого заведения. Деликатности ради, Оливия решила остановиться у входа, наблюдая издали. Однако ей так хотелось поскорее добраться до ответов, что она не могла уйти и оставить отца и сына побыть немного наедине. Да, в душе она ругала себя за такую наглую нетерпеливость, но подобные душевные терзания были сущим пустяком, против тех терзаний, которые доставляла ей трагедия, случившаяся с Джоном. Питер неуверенным шагом с четко выраженными заминками направился к сидевшему за столом старику, а точнее к собственному отцу, которого он вполне возможно и не узнал бы вовсе при других обстоятельствах. А ведь на самом деле Оливии было интересно и любопытно понаблюдать за встречей отца и сына, которые, очевидно, уже давным-давно друг друга не видели. Доктор Бишоп сидел затаив дыхание, и смиренно сложив руки у подбородка. Питер подошел к нему ближе, остановившись в нескольких шагах, и сказал: – Ну, привет, Уолтер! Доктор Бишоп молчал какое-то время. Оливия не видела выражения на его лице, но похоже он просто собирался словами. – Я думал, ты будешь толще! – вдруг сказал ему отец. Наступила пауза. – Ты думал, я буду толще?! – уточнил Питер. – Ну что же, прекрасно! Просто гениальное начало беседы! – Нет... – заторопился доктор Бишоп, – просто мальчонкой ты был кругленький. – Ага, ну конечно был, до старшей школы, – недовольно добавил Питер. – Но, если честно, я и не думал, что ты это вообще вспомнишь. Оливия непроизвольно улыбнулась, не так она представляла себе их разговор, но да ладно. Ей по-прежнему было неловко от того, что она стояла, подслушивая и подсматривая издали, однако она, прежде всего, ждала удобного момента, чтобы продолжить то, зачем сюда приехала. И если понадобиться, то поторопить беседующих, хотя делать подобное ей тоже было бы однозначно неприятно. И, тем не менее, сейчас было не до толерантной терпимости, слишком многое поставлено на карту. Доктор Бишоп вдруг подскочил с места и подошел к Питеру. – Дай посмотреть! – сказал он и полез посмотреть что-то на лице сына. Толи глаза, толи... Оливия не видела. – Что ты делаешь?! Убери от меня руки! – отстранился возмущенный Питер. – Зрачки в порядке... – бормотал старик, – в порядке... – Ты сумасшедший! – возмутился молодой человек. Похоже, пора было вмешаться, посчитала Оливия и подошла к ним. Доктор Бишоп с нескрываемым интересом разглядывал своего сына, а Питер был хмур и мрачен. Когда доктор заметил ее, то сразу же засуетился: – Ах, да! Насколько прогрессировало и прогрессирует состояние вашего коллеги я не... – начало он, размашисто и нервно жестикулируя. Он вернулся к своему месту за столом, и добавил – я не могу определить без личного осмотра. Не могу! Понимаете! Я должен осмотреть мистера Скотта сам, а это, как я понимаю... невозможно... Он сел на свою скамью и снова заговорил: – Э-э-э... по закону этой тюрьмы... если... э-э-э... если только меня не выпишут... э-э-э... на поруки..., но тоже родственнику... Он был прав и Оливия это прекрасно понимала. И при менее экстремальных случаях желателен личный осмотр специалиста, для установления точных причин и последствий, не говоря уже о случае с Джоном, где и слово диагноз записать негде. Питер вдруг повернулся к Оливии и, нахмурив брови, спросил: – О чем вы хотели меня... – он не договорил, глядя в ее глаза и, по-видимому, поняв, что в них было яркими чернилами начертано огромное отчаяние наряду с готовностью сделать все, что потребуется, заторопился, округлив глаза и мотая головой в знак отрицания. – Нет! На поруки?! Нет! Ни в коем случае! Вы слышите! Забудьте об этом! Доктор Бишоп нервно сглотнул и выжидательно посмотрел на Оливию. – Он выпишет! – сказал она уверенно, переводя взгляд то на старика, то на обалдевшего Питера. – Нет, не выпишу! – выпалил Питер. – Один звонок и все! – угрожая, тут же отчетливо произнесла Оливия. – Позвонить! Телефон в кармане! Питер зло пялился и тяжело дышал. Но Оливия, дабы не сбавлять прыти и не дать себе слабину, полезла в карман своего пальто и легким движением извлекла телефон, после чего угрожающе произнесла: – А теперь достала! Нависла мучительная для всех пауза. Доктор Бишоп сидел на своем месте и с трясущимся напряженным лицом наблюдал за ними. Прищурившись, Питер с чувством явной досады и гнева, посмотрел в лицо Оливии. Затем на его физиономии всплыла легкая ехидная улыбочка. Он подошел вплотную к ней и ответил, негромко, но с огромным чувством неприязни: – Вам нужен мой отец? Ладно! Теперь он ваш! Но вам стоило хорошенько подумать, прежде чем выпускать его отсюда! МИЛОЧКА! – Последнее слово, он прямо-таки бросил ей в лицо. Но Оливия никак не отреагировала. Если честно, ее это даже нисколечко не задело. Она была рада, что снова смогла поднажать на молодого парня, незавидного родственничка, и добиться своего. И особенно ввиду того, что на него у нее совершенно ничего не было, ничего из того, чем бы можно было ему реально угрожать. Чистый блеф, притом победно отыгранный дважды. Можно и вправду собой гордиться. «Впрочем, он сам виноват! – подумала Оливия, успокаивая себя. – Будь он кристально чист – не повелся бы! А так, видать, было из-за чего бояться». Она посмотрел на доктора. Тот все еще сидел с вымученной улыбкой и немного трясущимися руками. Прижав их к груди, он печально проводил взглядом спину стремительно и уверенно уходившего из столовой собственного сына. Затем он весьма благодарственно посмотрел на Оливию, так, словно она его спасла от неминуемой гибели. От этого ей стало неловко, и она натянуто улыбнулась, затем, развернувшись, последовала к выходу за Питером... ...Время тянулось медленно, хотя Оливия, пользуясь влиянием собственного положения, пыталась придать делу ускорение. Немного помогало, но все равно следовало пройти все необходимые процедуры, связанные с выпиской такого пациента, как доктор Уолтер Бишоп. Они много времени провели в кабинете директора психиатрической лечебницы, пока Питер не заполнил все необходимые для выписки на поруки его отца бланки и бумаги. Когда он поставил последнюю подпись, то нервно бросил ручку на стол и с ненавистью посмотрел на Оливию, после чего резко развернулся и вышел из кабинета. Оливия выдержала его взгляд и, сказать по правде, выдержала бы чего по более. Ведь она все время думала о Джоне и о том, что просто обязана разбиться в лепешку, но помочь ему всем, чем только можно. А оба этих Бишопа, были ее последней надеждой. Ожидать доктора Бишопа в приемной на выходе им пришлось еще очень долго. Олививя терялась в догадках, сколько же времени необходимо этому человеку, чтобы собраться. Но ничего не поделаешь, приходилось ждать. Невзрачный молчаливый Питер не проронил с тех пор ни словечка, он лишь хмуро и бесконечно долго наверстывал круги по холлу. «Такими темпами, он мог бы протереть свои ботинки до дыр» – думала наблюдавшая за ним Оливия. Она тоже молчала, не хотела лишний раз напороться на грубость, которую была вынуждена терпеть. С одной стороны, ей было жаль, что она таким вот бесцеремонным образом влезала в жизнь чужих посторонних ей людей, но с другой стороны этот доктор Бишоп был явно причастен к их расследованию, и он просто обязан помочь в разрешении возникшей теперь ситуации. Разумеется, Питер тут ни при чем, но он его сын и с этим тоже ничего не поделаешь. И, в конце концов, ему не мешало бы отнестись к своему отцу с большим уважением. Оливия совсем не хотела думать о том, на что бы она могла пойти, будь Бишопы не такими сговорчивыми, но обошлось и ладно. А значит, у Джона все еще есть шанс выпутаться. Вскоре и она стала прохаживаться по холлу, дабы успокоить собственные чувства и переживания о любимом человеке, жизнь и благополучие которого находились словно бы за гранью реальности. «Лишь бы он выжил! – думала она. – Мой любимый Джон!». ...Лязг дверных замков заставил их обоих вздрогнуть и обернуться. Из дверей психиатрической лечебницы «Сент Клер» вышел человек. Это был доктор Уолтер Бишоп, без бороды и усов, в сером стареньком пальто, шея замотана шарфом. А ведь без бороды он выглядел значительно моложе. Его взгляд был растерян, а глаза испуганно бегали по сторонам. Он посмотрел на них и нерешительно двинулся навстречу. Оливия хотела было улыбнуться, но все происходящее выглядело, как-то уж совсем печально. Питер и вовсе не изменился в лице при появлении своего отца. Хмурым оно было, хмурым и осталось, его разве что радовал тот факт, что бесконечное ожидание уже окончилось, и можно было благополучно свалить из этого изученного до самых малых трещин холла лечебницы или тюрьмы, ведь по большому счету, настоящей тюрьмой она и являлась в некотором смысле этого слова. Они вышли на улицу. Доктор Бишоп все еще не мог поверить в происходящее и чем-то сейчас походил на ребенка, незатейливого, простодушного, бесхитростного и совсем не скрывавшего собственной радостной улыбки. Оно и не удивительно, за семнадцать лет, он впервые оказался на свободе. От такого у некоторых и вовсе крышу сносило. Правда, определенная осторожность в его поведении все же была. Оливия бы даже сказала, что он чувствовал себя немного виновато. Усадив доктора на заднее сиденье автомобиля они с Питером сели спереди и Оливия плавно выехала со дворика «Сент Клер», минуя соответствующую присыпанную снегом надпись на въезде. Немного светило солнце, отчего на душе стало чуточку светлее. «Дело сдвинулось, – подумала Оливия, – пора как можно скорее попасть в больницу к Джону и получить, наконец-то, долгожданные ответы. И ответы эти просто обязаны его спасти! Обязаны! Не иначе!»... Какое-то время они ехали молча, слушая всякую ерунду по радио. Радио, как оказывается, беспроигрышный вариант, при всяких там неловкостях. Однако чуть позже Оливия решила нарушить молчание, особенно, когда в голове крутилось столько вопросов. – Доктор Бишоп, – начала она, – мне просто любопытно, у кого еще мог быть доступ к вашей работе? Какое-то время ее вопрос оставался без ответа. – Ну... у ассистентов... – ответил доктор задумчиво и протяжно, – у них были лишь фрагменты... Э-э-э... у Господа, наверное. Питер отвернулся в сторону и посмотрел на мелькавший однообразный снежный пейзаж за окном у обочины дороги. На лице доктора обозначилась улыбочка, которую Оливия могла видеть в зеркальце заднего вида. – Наверное, единственным, кто знал, что я делал, был Бэйли! – продолжал говорить доктор Бишоп. – Кто?! – переспросила Оливия. – Бэйли, – повторил доктор, – Уильям Белл. Мы работали с ним в одной лаборатории. На этих словах Питер от неожиданности резко развернулся и посмотрел на отца. – Уильям Белл?! – снова переспросила ошеломленная и никак не ожидавшая такого резкого поворота Оливия. Имея дело со стариком Бишопом, она уже поняла, что лучше лишний раз все уточнять. – Ты работал с основателем «Мэссив Дайнэмикс»?! – переспросил удивленный Питер. – Прости, но я не знаю что такое «Мэссив Дайнэмикс», – несколько даже небрежно отозвался доктор Уолтер Бишоп. – Да ничего такого, – подхватил, вторя его тону Питер – так, одна совсем уж крохотная компания. Оливия невольно улыбнулась, а Питер снова развернулся и посмотрел в окно. – Превосходно! – продолжил он. – Двое ребят работают в одной лаборатории, затем один становится богатейшим человеком на планете, а другой оказывается в психиатрической лечебнице. – Оу! Уоу! – охнул вдруг доктор. – Что?! Что такое?! – сразу же забеспокоилась Оливия. – Э-э-э... Похоже, я описался! – ответил тот. – Превосходно! – отозвался Питер. Доктор немного засмущался и, заикаясь, произнес: – Простите. Всего лишь пара капель. Оливия шумно выдохнула и перевела неловкий взгляд за боковое окно. Они миновали развилку на дороге, за которой промелькнул уже знакомый ей билборд, где изображался маленький мальчишка, державший в руке игрушечный самолет, сзади которого, на фоне синего бескрайнего неба очерчивая пространство длинным шлейфом, пролетал настоящий аналог. Вверху билборда имелся довольно известный слоган, который красноречиво гласил следующее: «Мэссив Дайнэмикс! Проще сказать, чего мы не делаем!».