С именем и во имя

Часть 2. Во имя

Токио встретил Лею солнцем, прорывающимся сквозь низкие темные тучи. Ветер был уже теплым, но все равно пронизывал насквозь, пока она спускалась с трапа самолета и садилась в автобус, который должен был доставить ее до здания аэропорта. Было шумно, обычная толчея и суета, характерная для любого аэропорта, оглушила ее, все еще не пришедшую в себя после такого длительного перелета. Затекшее от умопомрачительно долгого сидения тело требовало отдыха, но Лею разрывало такое восторженное волнение, что она готова была, едва добравшись до гостиницы и бросив вещи, мчаться навстречу неизвестному. Однако она даже примерно не могла себе представить, что ее ждет. Лея еще дома расстроилась, когда узнала, что рейсы из Великобритании обслуживаются только в токийском аэропорту - она надеялась попасть изначально в Осаку, чтобы оттуда начать свое путешествие по следам Хиджикаты Тошизо и Шинсенгуми. Лея планировала сделать отправной точкой Киото, чтобы потом переместиться в Токио, затем в Айзувакамацу, а уже оттуда в Хакодате. Планы пришлось изменить, и теперь Лея должна была из Токио сразу выехать в Киото, а затем вернуться и уже потом выехать в Айзувакамацу. Помимо зря потраченного времени на такой крюк это должно было ощутимо ударить по кошельку - транспортные услуги в Японии были весьма дороги. Но выхода не было - в качестве альтернативы предлагался перелет с пересадкой до Осаки, однако провести более полутора суток только в самолетах и аэропортах, не считая переезда на шинкансене9 до Киото привело Лею в еще большее уныние. Но, как оказалось по данным разведки обстановки на месте, Международный аэропорт Нарита находился совсем не рядом с Токио, как Лее представлялось. Когда она, наконец, прошла иммиграционный контроль на втором этаже, затем паспортный контроль на первом и вышла в зал северного крыла первого терминала, построенного в виде сателлитов, ее ждало новое испытание. До Токио можно было добраться только двумя видами экспресса, автобусом или такси. Не постеснявшись спросить важного полицейского, как ей лучше поступить, Лея получила совет купить билет на один из экспрессов, поскольку поездка в автобусе или такси окажется довольно долгой из-за постоянных пробок, а на такси еще и очень дорогой. Вещей при себе у Леи было немного - один средних размеров чемодан на колесиках и сумочка, поэтому она решила послушаться доброго совета и пренебречь привычкой кататься с комфортом в машине. Впрочем, она об этом ничуть не пожалела, когда, рассмотрев расписание и схему линий, Лея с радостью обнаружила, что ей не придется метаться в поисках способа добраться до Киото - в Шинагаве ей нужно было пересесть с «Нарита-экспресс» на другой поезд до Киото. Купив билет, Лея села в удобное кресло уютного вагона и вздохнула, понимая, что до вожделенного отдыха еще очень далеко. Через четыре часа Лея ступила на благословенную землю Киото, успев немного поспать, несколько раз покурить в комфортабельной курительной, увидеть Фудзияму, поскольку по билету ей досталось удачное место у окна с правой стороны, потыкать планшет и отправить сообщение Риан о том, что она благополучно приземлилась и уже на полпути к своей мечте, и выпить кофе с какой-то диковиной, но вкусной закуской, которые развозили на тележках миловидные японки в форме. Здесь Лея уже решила себе не отказывать в удовольствии взять такси до гостиницы, к тому же она боялась элементарно заблудиться. Гостиницу Лея себе выбрала сразу, не раздумывая. Когда она задала параметры поиска «рядом с храмом Ниши Хонган-джи», первым, что бросилось в глаза, был маленький трехзвездочный отель неподалеку от Абура-но Коджи под названием «Service Apartment Kaede». Увидев название, Лея поняла, что это судьба ведет ее, не иначе и, не озадачиваясь более поисками, забронировала себе один из семи номеров. Когда она вошла в номер, устроенный в японском стиле, весь ее запал мчаться в город, начинать поиски и, конечно, любоваться достопримечательностями, окончательно иссяк. Она вылетела из Кардиффа в одиннадцатом часу утра, через полтора часа вышла в Амстердаме, прослонялась по транзитной зоне аэропорта еще полтора часа и одиннадцать часов провела в полете. Намучившись в зоне прилета, проходя все контроли и разыскивая способы добраться из аэропорта поближе к цивилизации, Лея потратила около двух часов, и дорога из Нарита до дверей гостиницы заняла почти пять. В общей сложности, если учесть еще и нудное ожидание вылета в Кардиффе, Лея была в пути сутки без двух часов. А за окном стояла середина дня, витал дивный аромат цветущих сакур, безумно хотелось идти туда, где она приметила из окна такси диковинные крыши монастыря Ниши Хонган-джи, или где возвышалась видная из окна величественная пагода То-джи10. Но Лея была совершенно не в силах пошевелить хоть какой-либо частью гудящего и ноющего тела, и даже проснувшийся вдруг волчий голод не слишком активно побеждал в сомнениях - пообедать или же принять душ и завалиться спать. Лея чувствовала себя использованной по назначению выжатой половой тряпкой, но исследовательский зуд гнал ее на улицу, и все-таки пересилив усталость и сказав себе, что она самурай, а самураев не должны пугать подобные мелочи, Лея приняла душ, переоделась и вышла на улицу, приняв решение обследовать сегодня только близлежащие достопримечательности. Пообедав в ближайшем ресторанчике, Лея направилась в Мибу, потому что это свербело сильнее всего остального. Путем расспросов пойманных мимопроходящих японских граждан Лея вскоре оказалась на улице Ая-но коджи. Она неторопливо пошла вдоль узкой улочки по любезно подсказанному направлению в сторону Мибу-дера, с любопытством глазея по сторонам. Шла она около четверти часа, когда внутри будто что-то дернуло, затрепетало волнительно. Прямая улица неожиданно уперлась в магазинчик сладостей. Подойдя ближе, Лея поняла, что Ая-но коджи лишь слегка искривлялась, огибая магазинчик слева, и шла себе дальше, и в этом месте обнаружился крохотный перекресточек с другой улицей, пересекавшей Ая-но коджи. Почему-то здесь хотелось остановиться и никуда пока дальше не идти. Оглядевшись по сторонам, Лея, чувствуя, как горячо становится в груди, увидела справа, на том самом доме, частью которого оказалась лавка со сладостями, вывеску голубого цвета с узором из белых треугольничков - здесь до сих пор хранили память о тех, кто когда-то хранил тут покой и порядок. - Ну, вот я и нашла исходную точку, Тошизо, - улыбнулась себе Лея, узнавая по изученным уже до дыр фотографиям со спутника в Гугле дом господина Яги и угол большого поместья господина Маэкавы напротив. Именно здесь первоначально были расквартированы Кондо Исами с товарищами по Шиэйкану и компания Серизавы Камо по прибытии в Киото еще в бытность ими Рошигуми. Лея уже наизусть знала - если пойти прямо по той же Ая-но коджи, то буквально через пару домов окажешься у ворот храма Мибу, а если пойти по пересекающей ее улочке Боджё-дори вдоль поместья Маэкавы, то найдешь там храм Шинтоку. До самого вечера Лея лазала везде, куда пускали: и в доме Яги, и в поместье Маэкавы, и на территории комплекса Мибу-дера. И когда она оказалась у памятника Кондо Исами и памятных камней, она нашла кенотаф Хиджикаты и других членов отряда, протянула к камню руки и поняла, что самая бредовая версия захоронения Хиджикаты, найденная в интернете, конечно, не подтвердилась. Камень был пуст и мертв. - Ну, я и не верила, что ты можешь быть здесь. Кто бы смог в то время с Хоккайдо доставить тебя сюда. Я даже не надеялась. Но я честно проверю все места, я обещала тебе, - прошептала Лея, и в спускающихся сумерках пошагала обратно к своей гостинице. Оставшиеся три дня, отведенные на осмотр Киото, Лея носилась как угорелая по всему городу, чтобы успеть увидеть как можно больше. Начала она с Императорского дворца, дворца Нинджё, Ниши Хонган-джи и храма То-джи с его пятиярусной пагодой. Оказалось, что расстояния между выбранными ею точками весьма незначительны, и Лея еще раз порадовалась удачному стратегическому расположению своей гостиницы. Но на следующий же день находилась пешком так, что готова была сесть прямо на землю и больше не вставать. Но это нисколько не умерило ее пыла, и дальше Лея лишь успевала глотать информацию и пыталась вместить все впечатления, которые отдавались восхитительным стеснением в груди от переполнявшего ее восторга. Киото с его храмами, дворцами и садами казался Лее местом мечты, где она хотела бы остаться на всю жизнь, а тяготы долгой дороги, неприятности, связанные с выпрашиванием отпуска в неудобное время, беготня с оформлением документов были так далеко, будто в прошлой жизни. Помимо того, что она пребывала в состоянии восторженной эйфории от увиденного, Лея вдруг обнаружила, что совершенно не чувствует себя в этом городе чужой. Она с легкостью находила слова для вопросов и понимала то, что ей отвечают. Улицы казались родными, будто она прожила здесь всю жизнь, а запланированные места Лея разыскивала практически безошибочно. И дело было вовсе не в том, что она немного выучилась языку. Было чувство, что за плечом ее постоянно следует родной дух Хиджикаты, оберегающий ее и ведущий по всем этим дивным улочкам, будто с удовольствием показывал ей город, некогда охраняемый им и подчинявшийся ему, несмотря на всю свою столичную многовековую гордость. Лея совершенно не чувствовала себя одинокой. Все еще не в силах перевести дух от восторга, вызванного изысканными и воздушными храмами, узкими старинными улочками, заснеженными от опадающих лепестков сакуры, дивными садами и изумительными, дарящими созерцательный покой парками и традиционными японскими садиками, на четвертый день Лея снова села в вагон шинкансена и умчалась в Токио. Первым пунктом культурной программы было посещение родового гнезда Хиджикаты Тошизо в Хино и очередного предполагаемого места его захоронения. Впрочем, Лея и там не рассчитывала на удачу - вся информация, раскопанная ею на просторах интернета, говорила о том, что там могла быть лишь прядь волос Тошизо, вместе с последней фотографией доставленная преданным адъютантом Хиджикаты, Ичимурой Тецуноске. И опять же логики перемещения тела на такое расстояние во время военных действий, к тому же тогда, когда не было ни специальных холодильников, ни скоростных поездов, совершенно не было. Три дня в Токио пролетели так же быстро, как и в Киото. Первый день был полностью отдан памяти Хиджикаты и Шинсенгуми. Лея добралась до станции Хино. Ближайшим к станции оказался храм Ясака-джинджа, в который ходили молиться будущие командиры Шинсенгуми. Лея посмотрела на табличку с именами всех учеников школы Теннен Ришин Рю, затем направилась к соседнему храму Хосен-джи, на территории которого находилась могила Иноуэ Гензабуро, капитана шестого подразделения Шинсенгуми и старого доброго товарища шиэйканского костяка. После Лея посетила музей Иноуэ Гензабуро в доме, где он жил, а после перешла улицу и оказалась у дома Сато Хикогоро, мужа старшей сестры Хиджикаты Тошизо, старосты деревни Хино. Это была старинная и внушительная гостиница Хиноджуку хонджин, которую он построил для посещений путешествующих даймё, а рядом с ней - додзё, куда приходили давать уроки Кондо Исами и Окита Соджи. Домик, куда от старшего брата сбежал маленький Хиджиката, Лея не нашла, но гостиницу, в которой был музей Сато, и также место захоронения Сато, его супруги - сестры Хиджикаты, Нобу, и остальной их родни в Дайшо-джи тоже осмотрела. А дальше Лее пришлось пройти минут сорок пешком, и она оказалась у дома Хиджикаты Тошизо, где тот родился. Половина дома была жилой, вторую половину занимал музей памяти они-фукучо Шинсенгуми, Хиджиката-ширёкан. И снова судьба была к Лее благосклонна - этот музей был открыт для посещения всего два воскресенья в месяц, и именно сегодня он оказался открытым. Народу там, на удивление, оказалось много. Лея ступала босыми ногами по половицам, по которым когда-то ходил Тошизо, рассматривала нехитрые пожитки - трогательно обшарпанный короб для лекарств, с которым ходил по деревням Хиджиката, продавая их семейное легендарное снадобье «Ишида-санъяку», оббитый деревянный боккен, который Тошизо таскал с собой в своих путешествиях. Светло-голубое хаори с узором «горная тропка», которое вряд ли принадлежало самому Хиджикате. Боевой шлем, нагрудник, наручи - доспехи Хиджикаты, в которых он воевал. Защитный налобник-хачигане, хранивший зарубки меча, а стало быть, спасавший жизнь Тошизо. Меч, Изуми-но-ками Канесада, с темно-красными ножнами и цветком сакуры, изящно украшавшим цубу11. Тускло блестевший холодной сталью клинок, испивший немало крови. Потертая цука12, казалась, все еще хранила тепло сильной ладони. Листки, исписанные торопливым витиеватым почерком Хиджикаты, его стихи… От всего веяло чем-то родным, до боли дорогим и вызывающим безумное желание нарушить запрет и прикоснуться, впитать тепло рук и тела человека, которого уже полтора века нет на этой земле, и который был здесь, рядом с ней - Лея чувствовала его незримое присутствие. Когда она покинула полумрак комнат и оказалась на солнце, она увидела огромный бамбук, шелестевший на ветру - тот самый, который одиннадцатилетний Тоши посадил, чтобы сделать потом из него стрелы, как у настоящего самурая. Тоши давно покинул этот мир, а бамбук продолжал играть с ветром, непокорный, как и тот, кто дал ему жизнь. Лея прикоснулась к гибким упругим стволам пальцами и попрощалась с этим местом. После этого она пришла к храмовому комплексу Такахато Фудосон и сразу увидела высокую статую Хиджикате при полном параде. Он стоял, весь окруженный цветущими сакурами, и сурово взирал на мимо проходящих людей. Рядом находился огромный камень, памятник воинам отряда Шинсенгуми бывшего бакуфу, Кондо Масаёши и Хиджикате Ёшитоё - имена эти, данные при рождении и считающиеся тайными, имеющими сакральный смысл, здесь были открыты, ибо сколько бы имен японец ни брал себе при жизни, родился он и умер с одним своим единственным. Памятник этот установили друзья Кондо и Хиджикаты - Сато Хикогоро, Коджима Шиканоске и Мацумото Рёдзун, доктор, пользовавший Шинсенгуми. Выдержав целое противостояние с новым правительством эпохи Мэйджи, не желавшим видеть памятник «мятежникам и преступникам», они не успокоились, пока не добились своего, чтобы прославить память о своих друзьях и восстановить их репутацию. А потом Лея оказалась среди множества надгробных плит и камней, но дух Хиджикаты безошибочно вывел ее к нужному месту. Лея поняла это сразу, как только увидела знакомую фотографию, аккуратно поставленную на каменную тумбу, и множество цветов. Лея присела на корточки и коснулась прохладного камня. Камень не был совсем мертвым, от него что-то исходило, отдающееся легким покалыванием в кончиках пальцев, но Лея и без того была уверена - прядь волос, его волос, хранила в себе память о хозяине. И Лея даже и не подумала нести сюда цветы - того, кому она могла их принести, здесь тоже не было и быть не могло. Лея ничего не испытывала к камню, на котором было выбито имя Хиджикаты. Напоследок, на обратном пути к станции она зашла в музей, посвященный Шинсенгуми, но, как выяснилось, это был скорее музей пятидесятисерийной одноименной дорамы, и демонстрировался там в основном оставшийся от съемок реквизит. Впрочем, впечатления это не испортило, и Лея, уставшая, но пребывающая в какой-то удивительной легкой прострации, будто прикоснулась к чему-то очень родному, со светлой грустью отправилась на поезд. Еще один день Лея провела в путешествии по родным местам Кондо. Оставшееся вместо разрушенного дома дерево, остатки колодца и флажок Шинсенгуми, обозначающий памятное место, а затем храм Рюгон-джи с кенотафом Кондо, дальше - храм Сайко-джи и памятник Кондо. Итабаши - место казни Кондо. Нарагеяма, где фактически закончилась история Шинсенгуми и Кондо Исами, а еще Лея успела в Имадо-джинджа, рядом с которым когда-то стоял дом Мацумото Рёдзуна и где умирал Окита Соджи. Третий день Лея оставила для осмотра Токио, и снова носилась по городу, как ужаленная, стараясь увидеть как можно больше. Замок Эдо - первый, второй и третий замковые дворы нынешнего Токийского Императорского дворца и северный двор, преобразованный в парк. Усадьба рода Мацудайра. Старый дворцовый парк Хама — бывшая усадьба сёгуна Токугавы Иэнобу. Сад Коишикава Коракуэн — бывшая усадьба рода Токугава из княжества Мито, и множество иных дивных красот. Последним местом, которое Лея оставила для неторопливого визита, был монастырь Сенгаку-джи, где находились могилы даймё Ако господина Асано Такуми-но Ками Наганори, приговоренного к несправедливому сеппуку, и сорока семи его верных вассалов, отомстивших за его смерть кровному врагу, обидчику господина, Кадзуканоске Кире. Именно эта история стала наивысшим символом вассальной преданности и самурайского долга и чести. Именно она вдохновляла командиров Шинсенгуми на их верность однажды выбранному господину. Именно с их хаори, которые ронины из Ако надели в ночь свершения мести, Хиджиката Тошизо и взял узор «горная тропка» по рукавам и полам форменных хаори Шинсенгуми. Именно из-за этих хаори над ними смеялись, как над провинциальной деревенщиной, подражающей таким же провинциальным ронинам, которые предпочли довести дело чести до конца и совершить сеппуку в знак протеста против несправедливого решения власти вместо того, чтобы найти новых господ и начать жить новой жизнью. А утром Лею уже уносил очередной экспресс шинкансена в сторону Айзу, все дальше от Киото и все ближе к Хакодате. Через полтора часа Лея пересела в Корияме на другой поезд и еще через час с небольшим вышла на станции Айзувакамацу. Выбирая самые быстрые способы добраться до нужных мест, Лея тратила кучу денег, но нисколько не жалела об этом - несмотря на желание осмотреть все достопримечательности, ее гнало волнительное чувство, что именно в Хакодате должно случиться нечто значительное. Что-то, способное перевернуть всю ее жизнь. От этого сердце сжималось в тревожном ожидании и какой-то непонятной надежде. А еще Лея дала себе слово, что, как только хоть что-то разрешится в Хакодате, она обязательно вернется в покоривший ее Киото и проведет там оставшиеся дни отпуска в уже неспешном любовании красотами. Первым делом Лея узнала, как ей добраться отсюда в Хакодате. Оказалось, что у нее два варианта - отправится отсюда вечером и мытарится на вокзалах, ожидая следующих поездов для пересадки почти пятнадцать часов, или остаться в Айзувакамацу, переночевать в гостинице и рано утром в Корияме поймать завтрашний утренний поезд до Сендая, там очень удачно, практически не ожидая, пересесть на шинкансен до Аомори, а потом на поезд, идущий по тоннелю под проливом до Хакодате, и потратить на дорогу в два раза меньше времени. Лея выбрала второй вариант, заранее купила билеты и озаботилась гостиницей неподалеку от станции, а после этого отправилась осматривать места, где Хиджиката провел три месяца относительно спокойной жизни после ранения в Уцуномии и смерти Кондо Исами. Порасспросив на ресепшне гостиницы, где она сняла номер, как ей добраться до замка Цуруга и до места, когда-то бывшего городком Нанукамачи, где Хиджиката останавливался в гостинице Шимидзу-я, Лея получила в ответ изумленный, но определенно уважительный взгляд молодого японца и объяснения, как ей добраться, и что теперь на месте бывшей Шимидзу-я расположено отделение Большого Восточного банка. Впрочем, она найдет у банка памятный указатель с фотографией Хиджикаты, так что не ошибется. Хотя он бы посоветовал человеку, который интересуется историей Хиджикаты Тошизо, лучше посетить горячие источники Хигашияма реки Югава у храма Тенней-джи, которые находятся буквально в четверти часа от центра города - именно там находится купальня, где Хиджиката-фукучо изволил принимать ванны и лечить боевые раны. Лее показалось это удачной идеей, к тому же еще один пункт, который нужно было увидеть и вычеркнуть из списка предполагаемых мест захоронения Хиджикаты, находился именно там - на территории храма Тенней-джи, недалеко от перевала Бонари, Хиджиката, Сайто и Мацудайра Катамори, даймё Айзу, установили первый надгробный памятник своему другу Кондо Исами, а после и самому Хиджикате установили кенотаф рядом. Лея сомневалась в том, что Хиджиката находится именно тут в равной степени так же, как и насчет Мибу-дера и Такахато Фудосон. Но под надгробием Кондо Исами, судя по всему, была захоронена его голова, которая выставлялась в Киото на обозрение, и которую забрал и привез в Айзу Сайто Хаджиме, поэтому ее вполне можно было считать полноценной могилой. Лея благополучно добралась до горячих источников, взглянула на ту самую «обезьянью» купальню, где сотни лет назад до господина Хиджикаты грелись и купались горные обезьяны, а потом поднялась по довольно крутой тропинке мимо небольшого памятника Мацудайре Катамори к кенотафам Кондо и Хиджикаты. Они выглядели внушительно, взиравшие с горы на расстилавшийся перед ними Айзувакамацу и видную как на ладони крепость. По центру, на высоком и широком камне были гордо высечены мон13 - три поперечные линии в круге - и каймё14 Кондо Исами, жалованное самим Мацудайрой: «Кантен-Инден-Джунчу-Сэйги-Дайкоджи». И так же, как и было при жизни - чуть правее и чуть позади - кенотаф Хиджикаты, пониже и попроще, но все так же будто за плечом лучшего друга и командира, верно и преданно даже в смерти. На нем так же было выбито каймё «Сайшин-Инден-Сейзан-Ёшитоё-Дайкоджи» и мон - закрученная влево тройная запятая - хидаримицудомоэ. Лея смотрела на две стелы, строгие и гордые, и видела перед собой не мертвые камни, а двух лучших друзей, двух великих самураев, память о силе духа и чести которых пережила их на полторы сотни лет. Но ей даже не нужно было касаться их, чтобы понять - Хиджикаты Тошизо нет в Айзу. Оставались последние два места, и оба они находились в Хакодате. - Какой же долгий и тяжкий путь тебе пришлось проделать, чтобы умереть в чужой земле за чужие мечты, - погладила камень Лея в знак прощания и стала спускаться вниз. От храма Тенней-джи Лея минут за сорок пешим шагом добралась до замка Цуруга и весь оставшийся день провела там. А ближе к вечеру она отправилась на северо-запад и через полчаса вошла на территорию храма Амида-джи, где был похоронен Сайто Хаджиме, вернее, уже Фуджита Горо, человек-легенда не менее таинственная и будоражащая умы, чем Хиджиката Тошизо. Он почитал Будду Амида, именно поэтому и был погребен здесь. Могила Сайто была так же завалена цветами, и у Леи сложилось ощущение, что побежденная во время войны Бошин сёгунская Айзу, родина Сайто, и скромная провинциальная Тама, родина большей части шиэйканского костяка, были более благодарны своим защитникам и более трепетно хранили в памяти своих героев, не предавших своих идеалов и принципов, чем жители старой столицы, которую они, не жалея жизни, охраняли несколько лет. На Айзувакамацу уже спускались сумерки, когда Лея вернулась в свою гостиницу. С тех пор, как Лея приняла решение ехать в Японию, Хиджиката, словно благодаря ее за это, приносил ей короткие, но очень светлые, наполненные теплом и радостью сны, где они были вместе. Он показывал ей, что было и, скорее всего, могло бы быть, если бы судьба не разлучила его с любимой Каэде столь жестоко. Когда Лея приехала сюда, Хиджиката преподносил ей обрывки воспоминаний, связанных с местами, по которым Лея ходила, и она все время чувствовала его незримое присутствие. Но в Айзу, видимо, была какая-то особая атмосфера. Именно здесь Хиджиката узнал о смерти Кондо - своего лучшего друга, практически брата, с которым его связывало слишком много, человека, ради выполнения мечты которого он положил всю свою жизнь. Лея помнила тот сон, в котором Хиджиката получил страшное известие, и без того терзаемый переживаниями за Кондо и тяготимый самыми дурными предчувствиями. Тогда Лея испытала всю боль и злость Тошизо, но в эту ночь ей приснилось то, чего, скорее всего, никогда не было. В то время, когда раненый Хиджиката лечился в Айзу и узнал, что Кондо больше нет, рядом с ним его Каэде не было. Тошизо некому было сказать, как ему сейчас плохо и больно, а те, кто его тогда видел, удивлялись его выдержке и хладнокровию в такой катастрофической ситуации. Но в этом сне Хиджиката именно ей, Лее Масарн, открыл свою душу. Они сидели близко друг к другу на полу в комнате без света перед распахнутыми сёдзи. Ночное небо лило дождем, будто и оно оплакивало жестокую судьбу командира Шинсенгуми. Капли стучали по камням дорожки, по доскам энгавы, шуршали в листве и качали лепестки ранних цветов. И Хиджиката, затягиваясь и выдыхая терпкий табачный дым, что-то говорил Лее, глядя в сад и не встречаясь с нею глазами. Говорил быстро, тихо, зло, то ли упрекал в чем-то, то ли просто хотел выговориться. Впервые он говорил с ней во сне - раньше Лея не слышала от него ни слова. Были только жесты, взгляды, прикосновения или действия, которые она видела его глазами. Единственные слова, которые Лея помнила из далекого сна: «Спи! Скоро рассвет!», были произнесены Хиджикатой, но она не задумывалась тогда, на каком языке он говорил с ней. Она помнила голос, помнила понимание слов, но сейчас Хиджиката говорил на своем родном языке, который Лея понимала через раз, но общим смыслом было то, что он потерял все, что у него было - он оставил свою любовь в далеком Киото, а его друзья один за другим покинули его - сначала их бросил Яманами-сан, совершив сеппуку, затем погибли Ген-сан и Ямазаки, потом ушли Нагакура и Харада, теперь вот и Кац-чан оставил его, и сразу за ним умер Соджи, а Сайто захотел остаться в Айзу отдать последний долг Мацудайре Катамори. Хиджиката терял всех, кто был ему дорог, кто был центром его вселенной, ради кого он вообще хотел и видел смысл жить. И Тошизо говорил о том, что должен разорвать эту цепь, чтобы не сломалось единственное оставшееся, самое дорогое, самое крепкое звено, которое еще пока цело, державшее его в этой жизни. И что он не знает как, но, видимо, это получится, только если погибнет и он сам. Голос Хиджикаты был глухим и предательски дрожал, прерываясь сглатыванием. Лея с ужасом поняла, что Тошизо плачет. А потом он, все так же отвернувшись и глядя в сад, тихо и отчаянно прошептал, что ему очень одиноко, и он больше не знает, за что ему цепляться в этой жизни кроме той, с которой, скорее всего, уже больше никогда не сможет даже увидеться. Хиджиката был уверен, что его путь скоро закончится, но не это печалило его, а то, что он ничего не мог с этим поделать. Лея прекрасно разобрала это обреченное «Шиката га наи», что несло в себе лишь один безысходный смысл - выбора нет, и ничего не поделаешь. - Шиката га наи… - прошептала Лея во сне легко ложащиеся на язык слова, и с тоской осторожно положила Хиджикате ладонь на локоть. Она не знала, как ей поддержать его, как утешить, чтобы это не выглядело жалостью. Лея боялась сделать что-то не так в этот момент - Хиджиката был слишком сильным, и даже если он позволил себе миг слабости в те минуты, когда был потрясен и раздавлен, то не простит эту слабость ни себе, ни тому, кто ее видел. И если Лея сделает хоть один жест, произнесет хоть одно слово, в котором Тошизо уловит оттенок этой жалости, то… В этот момент в тишине спящего дома и негромком шуме дождя отчетливо звонко стукнула упавшая на пол кисеру15, раздался резкий шорох одежды, и Лея внезапно оказалась в полных отчаяния объятиях, прижатая к груди и стиснутая сильными руками, стремительно обхватившими ее. Лея забыла, как дышать, когда почувствовала, как Хиджиката прижался щекой к ее макушке, и слезы покатились по ее щекам. А Хиджиката снова заговорил - быстрым, горячим шепотом, так, что Лея не смогла понять ничего, кроме «не оставляй», «не отступай» и «не позволяй». Внезапно Хиджиката замолчал, все еще давя в себе злые и горькие слезы, а потом почти прокричал: «Почему ты молчишь?!» От резкого окрика Лея проснулась и потом долго лежала без сна, испуганно пытаясь мысленно объяснить Хиджикате, что она не поняла, что он говорит, хотя это наверняка было что-то очень важное, а вовсе не потому, что не хотела отвечать. Больше ей в эту ночь уснуть не удалось. А с рассветом она уже садилась в поезд до Кориямы, чтобы продолжить свой путь следом за Тошизо. И чем ближе она становилась к конечной точке своего путешествия, тем сильнее сжимало грудь и ныло сердце. И впервые за все время ей стало страшно. Что она почувствует, когда окажется на том месте, где смертельно раненый Тошизо упал с коня и оросил своей кровью землю у ворот Иппонги? Лея обещала себе, что не будет, не будет плакать. Тошизо это совсем не понравится. Но еще страшнее ей было думать о том, что же она ощутит, когда окажется на том самом месте, где Тошизо покоится под толщей земли, и между ними окажется только лишь эта преграда, разделяющая их - такая незначительная, даже смешная по сравнению со смертью, полуторавековой разницей во времени и расстоянием в половину земного шара. Как она узнает, что нашла это место? Что это будет за знак? И насколько больно кольнет в груди, когда они окажутся, наконец, так рядом и - вместе? В середине дня Лея прибыла в Хакодате, насидевшись в поездах и набегавшись по платформам в поисках нужной в рекордно сжатые сроки во время пересадок. Она опять устала, как черт, и едва добралась до отеля. Отель Лея выбрала себе еще вчера, пока не легла спать, в гостинице Айзувакамацу, по интернету, руководствуясь соображениями соотношения цены, комфорта и равной удаленности между горой Хакодате и крепостью Горёкаку, поэтому особенно пристальное внимание уделила вполне приличному отелю «Hotel Promote Hakodate», стоящему совсем недалеко от того места, где раньше находились ворота Иппонги. Гостиница была довольно демократичной и совсем не в японском стиле - многоэтажное современное здание, а представленные фотографии номеров демонстрировали недурную, хотя и довольно простую обстановку. Но когда Лея увидела угловой номер на последнем этаже, с окнами от пола до потолка по обе стены, из которых открывался вид на весь город, море и гору Хакодате, Лее тут же стало безразлично, что номер двухместный и обойдется дороже. Она без колебаний забронировала его и оплатила картой. Но сейчас, когда Лея поднялась на девятый этаж и вошла в комнату, она забыла обо всем на свете, оставила у входа чемодан, сбросила легкие тапочки и приблизилась к окну. От раскрывшегося простора захватило дух. Хакодате встретил Лею холодным ветром и низкими темными тучами, готовыми разразиться дождем. Сейчас, когда она видела из окна гору Хакодатеяма в темной дымке, серое неспокойное море, сливающееся цветом с небом на горизонте, корабли в порту, сиротливые, будто брошенные, город, мокрый от недавно пролившегося дождя, разлинованный прямыми улицами и квадратами кварталов, дома, кажущиеся сверху скучными современными однотипными коробками, Хакодате показался Лее мрачным и суровым. Стало грустно и захотелось вернуться в светлый, солнечный и воздушный Киото с его храмами, садами и дворцами. Лея отошла от окна и, раскинув руки, спиной упала на большую кровать, стоящую у самого стекла, но даже оттуда она видела город под собой, море и безграничное небо. Лея лежала, и ей казалось, что она вместе с кроватью парит в небе над Хакодате. Ощущение было странным, но чудесным. Решив, что теперь она уже не станет носиться галопом по городу, а позволит себе, наконец, расслабиться, несмотря на то, что она смелый и выносливый самурай, которым мог бы гордиться Хиджиката-сан, Лея с наслаждением и не торопясь приняла ванну, переоделась и спустилась в гостиничный ресторан пообедать. Там она неспешно перепробовала традиционные кулинарные изыски, к которым уже успела привыкнуть и даже стала находить в них определенное удовольствие, а когда почувствовала себя вновь способной мчаться навстречу своей цели, она, вопреки какому-то нервно-напряженному нетерпению, решила спуститься в город и пока лишь сходить к тому месту, где раньше находились ворота Иппонги, и где в последнем бою сложил свою гордую и непокорную голову Хиджиката Тошизо. Лея понимала, что ее поиски скоро окончатся, должны окончиться - именно здесь. Осталось всего три места, одно из которых было местом смерти, а одно из двух оставшихся - местом последнего пристанища. И с этим наверняка закончится все, что происходило с ней почти год, отчего Лее вдруг стало страшно - а что будет потом? А что, если больше не будет ничего? Именно это пугало ее больше всего. Лея была совсем рядом, она знала это, чувствовала и не хотела торопиться. Скоро она встретится с тем, кто перевернул с ног на голову всю ее размеренную жизнь, кто заставил не только поверить в невозможную сказку, но и стать смелее, решительнее, научил не бояться смотреть вперед, не оглядываться назад и совершать выбор сердцем. С тем, кто позволил ей увидеть всю его жизнь, его мысли, его мечты и разочарования, его радости и боль. С тем, кто потом, после всех страданий, сквозь которые протащил ее, дарил ей только прекрасные, полные нежности и теплого уюта сны. И Лея хотела прийти к нему готовой, спокойной и сильной, чтобы не тосковать о несбыточном, а слушать - и услышать - чистым сердцем, когда он подаст ей знак.