С именем и во имя

Утром Лея позвонила Риан и попросила ее приехать. Та, поняв по напряженному голосу подруги, что случилось нечто, из ряда вон выходящее, не раздумывая, оставила своего любимого профессора на всю ночь в одиночестве и примчалась к Лее в тот же вечер к тому времени, как та вернулась с вечернего представления. - Что у тебя случилось? – влетела Риан в дом, как маленький локальный ураган. - Тише, тише! Ничего не случилось! – рассмеялась Лея, успокаивая приятельницу. – Вернее, случилось, но не нужно паники. Я просто хотела поговорить с тобой. Риан скинула кроссовки, прошлепала на кухню, плюхнулась на диванчик, достала из дамской сумки бутылку рома «Бругал Аньехо» и многозначительно поболтала ею в воздухе: - Я так понимаю, это нам пригодится. - Думаю, очень пригодится, - кивнула Лея. - Так. Что у тебя стряслось? - Все то же. Эти сны… Они сводят меня с ума. Я не понимаю, что происходит. Я запуталась. - Спокойно. Давай-ка садись, и рассказывай все по порядку, - приказала Риан, ловко сворачивая крышку с бутылки и разливая ром в поставленные на стол стаканы. И Лея рассказала. Про все свои сны, про то, как едва не забыла слова на премьере «Мадам Баттерфляй», о том, как едва не устроила аварию, и о вчерашнем сексуальном наваждении. - Риан, я сошла с ума? – спросила она в конце. - Не думаю, - медленно произнесла Риан, глядя вперед себя и покусывая подушечку большого пальца. – Я тебе уже сказала свое мнение еще в прошлый раз, но ты не склонна его разделять. Как хоть он выглядит? Во что был одет? - Шинель я видела только со спины. Шинель и шинель… Вроде без погон. Хотя подожди! – озарило Лею. – В том сне, когда он шел с отрядом по улице, я же видела, во что он был одет! Вспомнить бы теперь. Точно сверху что-то голубое, светлое такое, свободное, развевалось на ветру, а низ темный, длинный, широкий, как юбка… В складку… Ну-ка, постой… Лея схватила карандаш, раскрыла наугад посередине блокнот и начала рисовать фигуру, насколько могла вспомнить – верх летящий, с широкими свободными рукавами, складчатую юбку, и длинный, развевающийся по ветру хвост волос. - Что-то было еще… Он так руку держал сбоку, у бедра, будто она лежала на чем-то, как на сумке, но сумки не было… - задумалась Лея. - Ну-ка, дай-ка сюда, - Риан в волнении выхватила блокнот с карандашом и нарисовала на длинной юбке посередине черту, словно разделяя ее на широкие штанины в складку. Затем добавила сверху ворот на запах, провела две вертикальных линии и заштриховала грудь, отчего верхнее свободное одеяние превратилось в накидку, надетую поверх запахнутой рубашки, заправленной в штаны. Потом подумала, и пририсовала веревочку от каждой полы свободной накидки, соединяющие их вместе довольно крупным помпоном. Затем пририсовала широкий пояс и на левом боку две заткнутые за этот пояс черные толстые изогнутые палки. - Так? – довольно спросила Риан, поворачивая к Лее рисунок. - Так… - опешила Лея. – Точно так! Как ты догадалась? - Тебе что-нибудь говорит слово «самурай»? – поинтересовалась Риан. - Ну, в общих чертах. Это японские воины, да? И, кажется, так японцы называют сильных духом мужчин. Но я видела самурайские доспехи, они совсем другие, там какие-то пластины, шлемы со страшными рожами и рогами. - Дикий ты человек! Ты что-то кроме своего Моцарта, Пуччини и Вагнера еще знаешь? – насмешливо поинтересовалась Риан. – Они же не всегда в доспехах ходили. В свободное от сражений время они, как и все нормальные люди, носили повседневную одежду. И она была вот такой. Эти широкие штаны в складку называются хакама, по расцветке и качеству ткани можно было судить об уровне их официальности. Повседневное ношение хакама в средневековой Японии позволялось только самураям, гражданским аристократам и священникам, простолюдинам разрешалось надевать их только на свадьбу или в подобном исключительном случае. Когда самурай готовился к бою, он стягивал хакама поножами или обмотками ниже колен, чтобы не мешали двигаться. Вот эта накидка – хаори, верхний жакет, у мужского может быть расшита только подкладка, а женские бывают сшиты из узорчатой ткани. Под хаори надевалось косоде – кимоно до колена, которое заправляется в хакама. Под него надевается дзюбан – нижнее кимоно из хлопчатой ткани, чтобы верхнее не пачкалось об тело. Все это подвязывается широким тканевым поясом оби. Вот это поверх косоде – нагрудник. Два меча, длинный катана и короткий вакидзаши. Два меча позволялось носить только самураям. Крестьянам дозволялся только вакидзаши. Получается, твой мальчик самый настоящий самурай. И судя по прическе – молодой самурай. Ну вот прямо совсем молодой, потому что по достижении совершеннолетия во время обряда гэмпуку им брили лоб и скручивали волосы в пучок. А хвосты носили только юноши. - Он не выглядел совсем юношей, - покачала головой Лея. – Я, конечно, не разбираюсь в японцах, но мне казалось, ему где-то в районе тридцати. - Ого! Тогда он точно должен был по возрастному статусу носить прическу сакаяки – с выбритым лбом и пучком. Значит… Значит что? В период смуты конца эпохи Эдо было много ронинов, и даже самураи позволяли себе свободные прически, многие больше не брили лба и носили хвосты. И, кстати, становится понятно, почему ты видела его со стрижеными волосами и в шинели. В то время некоторые особо прогрессивные позволяли себе переодеваться в европейскую одежду и стричь волосы. Получается, со временем мы приблизительно определились. А у него на одежде случайно не было никаких монов? - Чего? - Фамильных гербов. - А как эти моны должны выглядеть? - Как угодно – в круге могли быть полоски, цветы, листья деревьев, водоворот, воробей, монеты с квадратным отверстием в середине… - Не помню, кажется, нет. Ой, погоди-ка, я вспомнила кое-что другое! – Лея выхватила карандаш из пальцев Риан и пририсовала зубчатый узор по окантовке рукавов и нижней части накидки. – Эта накидка была голубая, а понизу и по рукавам белые треугольники. Риан медленно подняла от рисунка глаза на Лею и молча уставилась на нее. - Что? – севшим голосом выдавила Лея, испуганно глядя в ответ. - Ты не веришь в мистику, моя дорогая, но на этот раз тебе придется поверить, - ответила Риан и закурила. - Ну что?! Не томи! – не выдержала Лея. - Закури тоже, успокойся. То, что ты нарисовала, полностью меняет все дело. - Что, все плохо? - Не плохо и не хорошо, просто круг поиска значительно сузился, - улыбнулась Риан. - Что ты хочешь этим сказать? – настороженно спросила Лея. - Теперь я не только могу точно сказать, что мальчик твой из Японии, но и из какого он города, в какое время жил и чем занимался, - ответила Риан и захихикала, глядя, как вытянулось лицо подруги. Лея недоверчиво посмотрела на Риан. - Подожди, ты хочешь сказать, что этот, как ты изволишь выражаться, «мальчик» когда-то существовал в реальности? То есть это не моя фантазия? - Нет. Ты не сошла с ума, это не твой недотрах, и нет, тебе не нужно к психиатру, - рассмеялась Риан. - Знаешь, даже не знаю, что хуже – что я шизофреник, или что я во сне занимаюсь любовью с некогда существовавшим и давно умершим человеком, который является мне непонятно зачем. - Ну, определенно, у него есть какая-то важная ему цель, - пожала плечами Риан. - Ага, потрахаться со мной, - кивнула Лея с таким серьезным видом, что Риан не выдержала и захохотала в голос. Через мгновение Лея уже присоединилась к ней. Отсмеявшись, подруги посмотрели друг на друга, и Лея, посерьезнев, спросила: - Ну, так, может быть, ты мне все же расскажешь, что тебя озарило? - Конечно, расскажу. Голубые хаори цвета «асаги иро» с белым узором «горная тропка» по рукавам. Пожалуй, самая известная боевая группировка ронинов в Японии, своими действиями завоевавшие такую славу, что даже Такеду, Уэсуги, Оду, Тоётоми, Ходжо и других величайших японских полководцев вспоминают не так часто, как этих очень интересных товарищей. Шинсенгуми. Военизированный полицейский отряд времен бакумацу, то есть позднего сёгуната Токугава. Во время реставрации императорской власти сражались на стороне сёгуна до последнего, практически против армии всего государства. Всего лишь за пять-шесть лет своего существования Шинсенгуми стяжали себе такую славу, что, наверное, нет такого японца, который бы не знал о них, и нет такой страны, где бы о них не слышали. Это очень долгая и печальная история, но она стоит того, чтобы ее услышать. Риан уселась поудобнее, закуривая новую сигарету, и, пригубив рома с колой, начала: - Чтобы ты понимала – общество Японии было клановым, и, чтобы удерживать власть в своих руках, императорский род всегда держал возле себя один сильный клан. Если объяснять на пальцах – императору был нужен защитник. Такими защитниками на протяжении десятилетий были по очереди кланы Кацураги, Хэгури, Отомо, Мононобе и Сога. Затем практически силком это почетное местечко захватили Фудживара, и императору ничего не оставалось, как искать защиты у самозванцев. Эти «защитники» назывались «сейи-тайсёгун» – грубо говоря, главнокомандующий, полководец, состоящий на службе Императора, подавляющий мятежи и возглавляющий походы против северо-восточных варваров от императорского имени и по его приказу. Казалось бы, он находится в прямом подчинении Императора, и изначально так и было. Но к началу X века варвары эдзо перестали быть угрозой, и титул сёгуна стал чисто номинальным, а потом перестал использоваться и вовсе забылся. Фудживара продержались у Императорского трона с середины VII века по начало XII. К тому моменту власть их ослабла, и в стране началось знаменитое противостояние кланов Тайра и Минамото, которое выиграли последние. Подразумевалось, что на сёгуна возлагается обязанность в случае очередного похода против варваров или мятежа собирать и распоряжаться всеми военными ресурсами страны. Минамото-но Ёшинака, чтобы не выглядеть самозванцем, вытребовав у Императора забытую должность сейи-тайсёгуна, получил вместе с ней монопольное право собирать войска и распоряжаться ими, исключив возможность появления более сильного войска в стране. Однако его кузен Ёритомо имел свое собственное войско и, уничтожив двоюродного брата и остатки Тайра, пошел тем же испробованным путем – стребовал с Императора звание сёгуна. И вот теперь оно вернулось, но уже совершенно в ином виде, и с приходом к власти Минамото-но Ёритомо все изменилось. С этого момента временное военное звание, которое обычно жаловалось Императором, стало постоянным и наследуемым титулом, отчего Ёритомо из подчиненного полководца превратился в военного правителя страны и получил практически полную власть над государством. И вот с этого момента государственная структура в Японии начала представлять собой несколько иную картину. Император уже не имел никакого влияния, жил во дворце, который не мог покинуть без разрешения, занимался в основном молитвами, искусством и интеллектуальными развлечениями, в то время как реальная власть была сосредоточена в руках сёгуна. Император практически больше ничего не решал, находясь в буквальном смысле в заточении, ставя личные печати на те указы, которые ему приносили, практически приказывая их подписать. Он вроде бы номинально считался самой важной фигурой, воплощением богов на земле, и сёгуну для того, чтобы предпринять какие-то действия, формально требовалось одобрение Императора и его высочайший указ. Но фактически Императора либо вынуждали одобрять и подписывать бумаги, либо убеждали окружавшие его придворные лизоблюды, либо он вообще не понимал, что он, собственно, одобряет и подписывает. Главное было найти или прикормить того, кто среди придворных чинуш был ближе всех к Императору, кто был вхож к нему, чтобы вовремя нашептать или подсунуть заранее заготовленный документ. Настоящая власть была в руках сёгуна, и единственное, что теперь отличало его от Императора, это отсутствие сакральной составляющей: он не являлся воплощением богов на земле, как Император. После Минамото были вновь Фудживара, затем Ашикага, занимавшие пост сёгуна около двухсот пятидесяти лет. Последний Ашикага был свергнут Одой Нобунагой, который некоторое время правил страной на основании узурпатора, затем его сменил соратник и приспешник Тоётоми Хидеёши, но ни того, ни другого Император не признал и титула сёгуна ни одному из них не жаловал. Титул сёгуна снова был забыт на неполные тридцать лет, после чего вновь вернулся, когда в 1600 году Токугава Иэясу выиграл у сына Хидеёши – Хидеёри - битву при Секигахаре и провозгласил себя новым, тридцать первым сёгуном Японии и первым сёгуном клана Токугава. С этого момента на протяжении более чем двухсот пятидесяти лет власть наследовалась по линии Токугава, причем весьма беспорядочно – при отсутствии сыновей она могла передаваться усыновленным представителям дружественных или родственных кланов, а во время позднего сёгуната вообще превратилась в нечто абсурдное, когда к власти приходили умалишенные дегенераты или малолетние дети, вокруг которых назначался совет опекунов из властолюбцев и стяжателей всех мастей. И если в случае, когда такой дегенерат или ребенок становился Императором, стране не грозило ничего, и бакуфу лишь все так же договаривались с чинушами из императорского дворца о необходимых указах якобы от лица Императора, то когда такой дебил или малолеток становился сёгуном, фактически администратором и хранителем государства, в руках которого была сосредоточена реальная власть и армия, это грозило бедами и раздраем между опекунами. Извини, что я тебя вот так загрузила, но теперь мы подошли к главному, чтобы ты понимала, в чем причина произошедших событий. У власти четырнадцатый сёгун Токугава. В стране уже несколько лет как обосновались варвары, но не те, северо-восточные дикари эдзо, а европейцы, американцы, русские. Варвары-гайджины, то бишь иностранцы, требуют открыть страну для свободного перемещения по ней, предоставить беспрепятственный вход в порты для кораблей, вынуждают подписывать торговые соглашения на совершенно невыгодных для японцев условиях, в то время как ни к первому, ни ко второму, ни к третьему Япония морально не готова, и единственное ее желание – вышвырнуть всех варваров прочь и закрыть наглухо свою страну Богов во избежание скверны. На дворе конец XIX века. Европа, Америка и Россия развивают промышленность и науки, производят современное оружие, строят железные дороги, паровозы и пароходы. А Япония все еще феодальная аграрная страна, где всех кормит крестьянский труд и ремесло, где до сих пор носят соломенные сандалии и плащи, где даже запрещены колеса, до сих пор пользуются паланкинами, запряженными, простите, мужиками-носильщиками, и где огнестрельное оружие - редкость и стоит бешеных денег, а сражения происходят на мечах и копьях. Общественная структура строго разграничена согласно статусу и табелю о рангах. Страна, где огромная часть взрослых и сильных мужчин принадлежит либо к гражданской аристократии, либо к потомственному воинскому сословию. И те, и другие привыкли к тому, что им прислуживают, приносят еду и одежду, и не озадачиваются тем, где их жены умудряются находить средства на ведение хозяйства и экипировку мужниного войска вассалов. Жалование исчисляется и выдается мешками риса. Все умение этих мужчин заключается лишь в мастерстве воевать. Но что им делать в условиях двухсот пятидесятилетнего мира? Самурайский менталитет – очень сложная штука, и чаще самураю легче вскрыть себе внутренности, нежели унизиться и освоить ремесло, чтобы прокормить себя и семью. Начинаются недовольства, многие самураи становятся ронинами – самураями без хозяина. Одни бегут со службы, других распускают даймё, которые не в состоянии их содержать. Крестьяне, как бы сейчас сказали, начинают борзеть, поскольку они и так всегда стояли лишь на ступень ниже самураев. Теперь получалось, что самураи, раньше имевшие право убить любого лишь потому, что захотелось опробовать остроту нового клинка на живом мясе, оказывались не у дел, а крестьяне вынуждены были пахать, чтобы государство могло содержать еще и этих дармоедов, призванных защищать крестьянство. Но от кого защищать? Настал момент, когда самураи – на тот период фактически основа японского общества - вдруг стали не нужны. Большая их часть обнищала и практически голодала. Ронины выживали, как могли – кто упорно искал нового господина, кто, скрепя сердце, осваивал ремесла или земледелие, кто-то открывал школы боевых искусств или бродяжничал, давая уроки где только можно, кто-то занялся разбоем и грабежом. Нищета, неприкаянность и неопределенность положения вызвала недовольства. Ко всему этому прибавилось бурление в народе по поводу появления гайджинов – иностранцев, нашествие которых почти две с половиной сотни лет изоляции воспринималось как конец света. В свое время, когда первый сёгун из клана Токугава пришел к власти, началось истребление христианства, и права на торговлю с Японией были монопольно отданы Голландии – этому были причиной советы попавшего в страну в результате кораблекрушения голландского моряка Адамса, прижившегося и оставшегося там, и очень сильное расположение к нему самого Иэясу. В то время в Японии процветали иезуитское христианство и торговцы Испании и Португалии… И вдруг Иэясу издает указ о полном запрете нахождения белых иностранцев в Японии. Начались репрессии, христиан повсеместно казнили, уцелевшие бежали из страны. Из-за подобной политики Токугавы Япония снова оказалась полностью закрыта от внешнего мира, торговые исключения делались только для Голландии, корабли которой могли приходить только в порт Нагасаки. И вот теперь гайджины появились снова, но уже массово, на военных современных кораблях, с оснащенными современным оружием войсками. Пришли, поселились, выставили условия, навязали торговлю, потребовали открыть порты и страну для свободного перемещения - в общем, вели себя нагло и самоуверенно. Их ненавидели, их боялись, люди считали, что Япония, земля богов, осквернена, а правительство бакуфу, допустившее такое положение, обвиняли в предательстве и считали, что оно более не способно и не достойно удерживать власть. В это время среди недовольных возникло новое политическое движение за выдворение «варваров» из страны – структура, по сути, довольно разношерстная, не учитывающая ни сословий, ни званий. Попадали туда люди с совершенно разным мировоззрением и целями – от наемных убийц и радикалов, жаждавших государственного переворота любыми кровавыми средствами, до философов, желавших блага стране и считавших, что хоть и настало время перемен, но они не должны вылиться в кровопролитие. Однако этим воспользовались южные кланы для свержения власти сёгуна, и движение «Сонно Джои» - «Да здравствует император, долой варваров!» - начало подпитываться деньгами, оружием и людьми. Ко второй половине XIX века страна разделилась на две части – сторонников сёгуната и сторонников Императора, хотя и те, и другие были согласны в одном – иностранцев необходимо уничтожить или выдворить. Однако единственный на тот момент здравомыслящий человек в бакуфу, Токугава Ёшинобу - сначала опекун малолетнего сёгуна, затем и последний, пятнадцатый сёгун - прекрасно отдавал себе отчет в том, что сейчас, со старыми ружьями и пушками в недостаточном количестве, мечами и копьями они не в состоянии воевать с Европой и Америкой, что любые противодействия иностранцам будут восприняты в штыки и вызовут агрессию с их стороны. Япония окажется втянута в войну, выиграть которую нет никакого шанса, и в результате страна будет оккупирована, разорвана на клочки и поделена в качестве колоний между европейскими странами, США и Россией. Тем более гайджины продемонстрировали, на что они способны, когда в результате случайного инцидента был убит британский торговец. Он не поклонился во время движения процессии даймё клана Сацума, и двое вассалов зарубили его и ранили его спутников. В ответ на это гайджины потребовали выдать преступников, выплатить огромную компенсацию, а когда не получили ни того, ни другого, привели небольшой военный флот в Кагошиму и расстреляли город из корабельных орудий. Более того, Ёшинобу считал, что нужно изучать гайджинов, перенимать у них все лучшее, новое и современное, научиться строить корабли, железные дороги, производить новое оружие, реструктурировать армию по их образцу, изучать современные науки, развиваться до их уровня. Правда, лишь для того, чтобы потом победить иностранцев их же оружием и методами. Ибо его главным принципом было изречение Сун Цзы: «Если знаешь себя и знаешь противника, ты всегда победишь. Если знаешь себя, но не знаешь противника, будешь побеждать в половине случаев. Если не знаешь ни себя, ни противника, не победишь никогда». Однако так называемые «люди благородной цели», Ишин Шиши, этого не понимали или отказывались понимать. Одними из сильнейших южных кланов были Чошу и те самые Сацума, жаждавшие мести за Кагошиму. Их целью было уничтожить или изгнать гайджинов, закрыть страну, чтобы все стало как раньше, а если не удастся, то хотя бы спровоцировать войну между бакуфу и иностранцами, чтобы воспользоваться положением и свергнуть сёгунат, вернуть власть Императору и занять вокруг него руководящие посты в правительстве. И вот теперь мы подходим к главному. Прости, наверное, я тебя утомила? Риан снова налила в опустевшие стаканы рома и опять закурила. - Нет, это все очень интересно. Как история. Но я, если честно, не совсем понимаю, какое отношение это имеет ко мне. Этот самурай был как-то причастен к тем событиям? - приняла из рук подруги стакан Лея. - Самым непосредственным образом, - кивнула Риан. – Сейчас я тебе расскажу. Только это будет тоже, наверное, длинная история, - улыбнулась Риан. - Ну, до рассвета еще далеко, - рассмеялась Лея. - Тогда слушай дальше. Вернемся к ронинам и крестьянам, изучавшим боевые искусства. К тому времени самураи, по тем или иным причинам оставшиеся без хозяина, как я уже упоминала, были вынуждены заниматься либо ремеслом и земледелием, либо давать уроки мастерства, либо участвовать в сомнительных политических интригах, устраивая беспорядки и убивая сторонников сёгуната в столице. Ишин Шиши, не стесненные в средствах, хорошо платили. Крестьяне же, от которых и без того было куда больше пользы государству, чем от бездельников-самураев, увлеклись искусством владения мечом или копьем. В принципе, крестьяне умели постоять за себя всегда и имели право ношения короткого меча. Но все понимали, что времена наступили тревожные, и что все это рано или поздно лопнет, как чирей. Повсюду открывалось множество школ, наставниками в которых становились не только оказавшиеся не у дел ронины, но и ставшие мастерами крестьяне. И эти самые прекрасно обученные крестьяне по мастерству уже ни в чем не уступали потомственным самураям. И научились сражаться не только подручными средствами и короткими мечами, но и копьями, и мечами длинными, самурайскими. Однако проблема была в том, что школ и сенсеев было много, а способных платить за обучение - мало. В результате такие школы превращались в нечто вроде дружеских группировок, почти братств, которые пытались вытянуть свою школу и поднять ее престиж любыми силами. Сенсеев почитали, как отцов, а принадлежность учеников к одной школе приравнивалась к верности своему братству до самой смерти. Одной из таких школ было небольшое и бедное провинциальное додзё в деревне под Эдо. Именно там и зародилась сама суть отряда Шинсенгуми. В 1863 году восемь друзей, крестьяне и самураи самого низкого звания, ставшие ронинами, во главе с сенсеем школы отправились пешком в Киото. У каждого из них, даже у крестьян, вопреки всем правилам были два самурайских меча и самурайские прически. Они прослышали о том, что сёгун рекрутирует людей, и отправились на защиту своего главного господина. С одной стороны, они не могли остаться в стороне, когда законному правителю грозила опасность, с другой они надеялись получить службу и, соответственно, содержание. Это были отчаянные даже для того времени ребята и очень амбициозные. А если прибавить к амбициям и отчаянной смелости горячий патриотизм, беспредельную верность сёгуну и величайший самурайских дух, которому могли бы позавидовать некоторые потомственные самураи, то перед нами предстают весьма и весьма неоднозначные и крайне интересные персонажи истории. И, что самое примечательное - у них все получилось. Не буду вдаваться в подробности, но им удалось заявить о себе, получить службу у самого сюго, то есть коменданта Киото, и, таким образом, они встали на защиту и охрану порядка в старой столице как военно-полицейский отряд. Они рьяно бросились выполнять свои обязанности, вылавливая и безжалостно уничтожая мятежников и бандитов, и даже умудрились предотвратить крупный заговор. Их судьба была героической и стремительной. И, хоть и говорят, что они своими методами мало чем отличались от тех же бандитов и пролили за годы своего существования в качестве Нового ополчения крови больше, чем некоторые во время войны, однако в городе стало спокойнее, а падение сёгуната было оттянуто на несколько лет. Они служили сёгуну верой и правдой, самоотверженно и преданно, и, в конце концов, обычных крестьян и безродных ронинов все-таки признали как настоящих самураев. Восемь наших замечательных друзей, а так же несколько присоединившихся к ним позже воинов умудрились получить звания хатамото – самураев, подчинявшихся непосредственно сёгуну и имевших великую честь его лицезреть на аудиенциях. Это означало, что каждый из них теперь приравнивался к потомственным самураям, мог иметь свой надел, свой мон, свой доход, передавать звание по наследству, нанимать и содержать своих собственных вассалов. Это, конечно, не беспрецедентный случай, но, согласись, говорит об очень и очень многом. Благодаря основным командирам в отряде царила безупречная дисциплина, под угрозой сеппуку были запрещены любые корыстные действия, как, например, поборы и вымогательства у торговцев, чем грешили многие другие подобные отряды охраны порядка. Они учились сражаться по-новому и новым оружием и истребили столько мятежников, причем довольно важных фигур, что действительно, можно смело сказать – они своими жизнями и своей службой выторговали у истории несколько лет правления сёгуната, которое могло завершиться значительно раньше. Шинсенгуми завоевали невероятную славу: их либо уважали и благоговели перед ними, либо люто ненавидели или боялись, середины не было. Могу тебе сказать, что Шинсенгуми - это один из примеров величайшей силы духа, мужества и достойной самого искреннего уважения верности и преданности своим идеалам. К сожалению, они одни не могли остановить разогнавшееся колесо истории, и оно безжалостно перемолотило их. Мятежники, на время убравшиеся из столицы, вернулись и с новыми силами принялись воплощать свои цели. Началась война. И, скорее всего, сёгунат мог выиграть и оттянуть свой бесславный конец еще на несколько лет, а то и десятилетий. Но тот самый сёгун Ёшинобу, которому так беззаветно и преданно служили Шинсенгуми, вдруг решил, что у него больше нет ни сил, ни желания, ни духа противостоять мятежникам. Он решил продемонстрировать свою преданность Императору, потому что больше всего боялся прослыть мятежником и остаться таковым в истории на осуждение потомкам. Ёшинобу добровольно сложил с себя полномочия, передал Императору власть и, имея средства и армию, примерно в три раза превышавшую количеством подступившую к Киото армию Чошу и Сацума, неожиданно бежал в Эдо, предав и бросив и армию, и своих верных сторонников, среди которых оказались и Шинсенгуми. Однако наши мальчики в голубых хаори с узором «горная тропка» продолжали сражаться за своего господина, оставленные на произвол судьбы. Более того, теперь все соратники и сторонники сёгуна, которые еще совсем недавно представляли законную власть, были провозглашены людьми вне закона, мятежниками, военными преступниками. Не в состоянии противостоять армии Ишин Шиши, Шинсенгуми тоже были вынуждены отступить в Эдо, но и там продолжали сражаться за того, кого все еще считали своим господином. Фактически бросивший и предавший их сёгун предпочел занять позицию «оставьте меня все в покое», но, пока были живы бойцы Шинсенгуми, пока все еще реял стяг с иероглифом «верность», остальные сторонники сёгуната не сложили мечи. И даже когда был схвачен и казнен командир Шинсенгуми, Кондо Исами, что нанесло очень сильный удар и деморализовало всех мятежников, его заместитель Хиджиката Тошизо подхватил, образно выражаясь, выпавшее знамя и продолжал поддерживать боевой дух своим беспримерным мужеством и волей. Из Шинсенгуми уже почти не осталось никого, а когда погиб Хиджиката, его смерть стала концом не только Шинсенгуми, она ознаменовала конец войны – его гибель потрясла его соратников, и, окончательно павшие духом, через пять дней они сдались имперским войскам. Из всего комсостава Шинсенгуми выжили только трое, самому старшему на момент смерти было тридцать девять лет, остальным от двадцати четырех до тридцати четырех. Новая эра вывела Японию на совершенно иной уровень, превратила ее из феодального государства в развитую промышленную страну, причем невероятно быстрыми темпами. Да, теперь при Императоре было парламентское правительство. Да, стали строиться железные дороги и корабли, развиваться предприятия. Да, теперь появилась возможность учиться, отправляться обучаться за границу, носить европейские шмотки. Появились дзайбацу – индустриальные и банковские объединения. Да, страна устойчиво шла капиталистическим путем развития и всего лишь через несколько десятков лет превратилась в крупную мировую державу. И да, все сословия уравняли в правах. Но нищета и голод остались, подкрепленные очередным и весьма бурным недовольством самураев – новое правительство не только лишило их всех привилегий, но и подорвало их социальный статус. Уравнение самураев с остальным населением стало для них страшным потрясением, невиданным оскорблением, самураи «потеряли лицо». В правительстве точно так же процветала коррупция, точно так же осталось разделение на «сливки» и тех, кому по-прежнему нечего было есть. Потеряв свою исконную историческую исключительность, Япония прогнулась под Европу и Америку на радость последним. Безусловно, в экономическом и гуманитарном плане этот переворот дал стране очень много. Однако было утеряно, пожалуй, самое главное, характерное для этой страны – самураи. Но знаешь, несмотря на то, что Шинсенгуми проиграли в этой войне, они навсегда вошли в историю не только как наиболее известная военизированная организация, но и как пример героизма и самурайской преданности, самурайского духа и самурайской чести. Уже почти никто не вспоминает ни императора Мацухито - Мэйджи, ни сёгуна Токугаву Ёшинобу, ни тех, кто совершил этот переворот и встал у руля новой страны. Но Шинсенгуми до сих пор помнят и чтят память о них, считая национальными героями и олицетворением самураев. Вот такая история. Лея подняла глаза на Риан и, завороженная ее рассказом, задумчиво проговорила: - Очень печальная история. Вероятно, это были действительно сильные духом люди. Тем более жаль, что они положили свои жизни за недостойного господина. - Видишь ли, в самурайском менталитете нет понятия хорошего или дурного господина, есть просто господин, которому нужно служить. Если господин погиб, а ты не сумел защитить его, ты должен умереть. Если господина обидели, а ты не смог его защитить, ты должен умереть. Такой позор можно смыть только кровью. - Но если господин сам предал их? - Но они-то не предали господина. - Удивительная несправедливость… - Лея вздохнула и машинально потянулась к сигаретам. – И какая трагическая судьба… Тогда в какой-то степени понятно, почему кто-то из них до сих пор не обрел покоя… - Да, судя по всему, этот мальчик, который не дает тебе нормально спать по ночам, один из этих легендарных бойцов Шинсенгуми, - улыбнулась Риан. - Пожалуйста, Риан… Не называй его мальчиком. После того, что ты мне рассказала, я даже такой дружеской фамильярности в его адрес не могу воспринять, - попросила серьезно Лея. - Пф-ф… - фыркнула Риан. – Ты с ним даже трахалась уже, чего уж теперь пиетет разводить. - Риан! Ну пожалуйста… - расстроилась Лея. - Ну ладно, прости, я больше не буду. Ты слишком серьезно к этому относишься и воспринимаешь близко к сердцу. Кстати, у меня есть идея. Конечно, рядовой состав и младшие офицеры канули в неизвестность, но несколько фотографий членов основного комсостава сохранились. К сожалению, это жалкие крохи, человек пять, не больше, но вдруг удача нам улыбнется, и ты узнаешь своего самурая? Тащи свой ноутбук, в интернете эти фотографии есть, – предложила Риан. - Погоди-ка, я тут попыталась нарисовать его, - Лея снова схватила блокнот, быстро пролистала, нашла портрет и протянула его подруге. Риан взглянула на рисунок и снова молча подняла глаза на Лею. - Что? Только не говори, что ты узнала его, - севшим голосом проговорила Лея. - Этот взгляд трудно не узнать. Самая известная фотография из всех сохранившихся фотографий членов отряда. Хиджиката Тошизо, заместитель командира Кондо Исами, тот самый легендарный демон Шинсенгуми, - Риан тоже больше не улыбалась. Лея подорвалась с дивана, быстрым шагом сбегала в комнату, вернулась с ноутбуком, включила его и, нетерпеливо постукивая ногтями рядом с тачпадом, дождавшись загрузки, сразу открыла интернет-браузер. - Как, ты говоришь, его имя? - Хиджиката Тошизо, - в таком же нетерпении выпалила Риан и потянулась к ноутбуку. – Дай, я наберу как правильно. Как только имя было набрано в поисковой строке, а поиск переведен в режим изображений, браузер выдал огромное количество картинок и кадров из аниме и фильмов, но среди них было много старых коричневатых черно-белых фотографий не слишком хорошего качества. Среди них преобладала одна и та же, различающаяся размерами и качеством, и Риан развернула первую же из них на весь экран. С фотографии на них смотрел молодой японец, сидящий на массивном табурете, одетый в европейский сюртук, брюки и высокие сапоги. Правая рука покоилась на бедре, левая на рукояти меча. Поза уверенного в себе человека. Густые, остриженные по европейской моде волосы зачесаны назад. Взгляд чуть прищуренный, губы поджаты. - Боже… - потрясенно прошептала Лея, жадно вглядываясь в лицо своего ночного призрака из сновидений, вдруг неожиданно обретшего реальные очертания. - Тебе удивительно хорошо удалось изобразить его взгляд и выражение лица, - задумчиво произнесла Риан, сравнивая нарисованный портрет с оригиналом. - Удивительно вовсе не это, а то, что тот, кого я считала лишь плодом своей фантазии, на самом деле существовал, - прошептала Лея, заворожено рассматривая лицо, каждую черточку, понимая, что сейчас и правда видит, наконец, этого человека, с которым ее связывало нечто необъяснимое и совершенно нелогичное. - Эта фотография была снята в Хакодате, когда Хиджиката Тошизо возглавил армию самопровозглашенной республики Эдзо, где собрались остатки сторонников сёгуната. Снимок сделан в последний год жизни Хиджикаты. Должна быть еще пара его фотографий киотской поры, где он еще с длинными волосами и в форме Шинсенгуми, - Риан закрыла фотографию, и Лея заорала: - Погоди!!! Не закрывай, сохрани мне ее, сохрани мне все его фотографии! - Господи, напугала! – подпрыгнула Риан. – Куда они из интернета денутся? Ну хорошо, хорошо, сохраняю. Вот, успокойся. Теперь давай поищем киотские, они обязательно должны быть. Риан прокручивала выложенные маленькие превью, пока не наткнулась на нужное: - Ага. Вот он, во всей красе, волосы в хвосте, и хаори с узором «горная тропка». Твой рисунок очень похож именно на эту фотографию. Лея смотрела на лицо Хиджикаты и думала о том, что на этой фотографии еще не заметно некой усталости и обреченности, как на последней, и именно здесь очень хорошо читалась таящаяся в уголках губ усмешка. - Ну, теперь ты веришь, что во всей этой истории с твоими снами явно прослеживается какая-то линия, и без мистики тут не обошлось? И что случайности не случайны? – довольно спросила Риан. - Я все равно не понимаю, почему он приходит ко мне во снах, почему он все это показывает мне, и какая между нами может быть связь? Никто из моих предков никогда не был в Японии, я никогда не интересовалась этим и даже ничего не знала ни о том, что происходило в Японии, ни о том, что жил когда-то такой человек. Теперь, когда я увидела его вот так, настоящего, у меня такое чувство, что я смотрю на лицо очень дорогого мне человека, с которым меня связывает что-то очень прочное. Оно такое родное для меня… Он такой красивый… - Да, его современники особенно отличали, что Хиджиката был красив, как актер, и пользовался у женщин бешеной популярностью, - кивнула Риан. - Не удивительно… Я хотела бы узнать о нем побольше. Почему-то мне это кажется очень важным. - Я постараюсь нарыть все, что о нем есть, - пообещала Риан. - И как следует потрясу Шона. Дай мне неделю, и я обязательно тебе выдам всю информацию, какую только смогу найти. - Да, спасибо тебе огромное, я хочу знать о нем все. - Но знаешь, мне кажется, есть что-то такое, чего я не найду нигде. Что-то было в его судьбе, о чем не знает никто, кроме него самого, и именно это Хиджиката и пытается показать тебе. Вероятно, как раз поэтому он и является во снах. Его что-то тревожит, возможно, он не успел чего-то сделать и хочет, чтобы кто-то помог ему завершить это за него, чтобы, наконец, успокоиться. - А я, тупица, никак не могу понять, что он пытается мне сказать, и ничем не могу помочь ему. И еще я не могу понять, почему он решил именно ко мне обратиться, и почему именно сейчас, - Лея не могла оторвать глаз от воплотившегося в реальности лица человека, которого она… Да, любила во сне. С этой фотографии, очень похожей на вырезку из старой газеты, Хиджиката Тошизо, погибший почти полтора века назад, смотрел на нее именно так, как во сне – слегка прищурившись и едва заметно улыбаясь. Лицо, показавшееся на первый взгляд строгим, сейчас словно изменилось – взгляд стал ласковым, а тщательно скрываемая язвительная усмешка превратилась в мягкую и нежную улыбку. - Он теперь дух, ками, ему виднее оттуда. Значит, только ты, и никто другой, можешь ему помочь в чем-то для него важном, - пожала плечами и улыбнулась Риан. – Наверняка у него есть свои веские причины, так что просто попробуй довериться ему и своей интуиции. - Вообще, на самом деле все это как-то диковато звучит, но после сегодняшнего открытия я уже готова поверить во что угодно, - нервно хихикнула Лея, смущенно заправляя прядь волос за ухо. - Я думаю, теперь, когда ты знаешь, кто он и что он существовал на самом деле, Хиджиката-сан попробует показать что-то еще. Возможно, таким образом он готовил тебя, чтобы ты заинтересовалась, узнала, кто он, что с ним связано, и тогда ему будет легче объяснить тебе остальное. Он же, как я понимаю, общается с тобой образами. - А вчерашний, простите, секс? Это тоже разновидность подготовки? – съязвила Лея. - Знаешь, мне кажется, он показывает тебе свои воспоминания, то, что происходило с ним и с какой-то женщиной. Видимо, что-то в их судьбе осталось незавершенным, и, вероятно, очень важно на чем-то поставить точку, чтобы Хиджиката обрел покой. И нет, не спрашивай меня, почему он выбрал для этого именно тебя. Я понятия не имею. Наберись терпения, думаю, ты скоро сама все поймешь. Главное, не бойся. Судя по всему, ничего плохого он тебе делать не собирается. Просто попытайся понять, что ему нужно. Вероятнее всего, ты будешь вполне в состоянии выполнить то, что он хочет, иначе он бы обратился не к тебе, а к тому, у кого помочь ему больше возможностей. - Я очень на это надеюсь, - тихо пробормотала Лея. А этой же ночью, после довольно длительного периода спокойных, полных очарования снов и вчерашнего эротического приключения Лея снова уткнулась носом в обтянутую грубой шинелью спину уходящего от нее Хиджикаты Тошизо. И теперь обреченное чувство потери накатило с еще большей силой, сбивая дыхание, заставляя неметь ноги, неспособные ступить и шагу, и руки, цепляющиеся за чужие плечи. Из горла рвался крик: «Тошизо!», но снова Лея не смогла выдавить ни звука. И на этот раз понимание, что она теряет его навсегда, было таким мощным и пронзительным, что сердце рвалось на части, истекая кровью. И снова, как в один из таких же мучительных снов, ее ночной призрак, Хиджиката Тошизо, не смог просто уйти. Он развернулся к ней, стремительно хватая ее в охапку, прижимая к себе и целуя взахлеб, и в глазах его плескалась такая боль, что Лее хотелось кричать, кричать без остановки. Она подскочила в кровати, трясясь от беззвучных рыданий, будто и правда не могла говорить. Напряжение и чувство немыслимой потери было настолько ошеломляющим, что Лея застонала, едва не срываясь на крик, и рыдания, наконец, прорвались, как бурный поток сквозь плотину, вымывая из сознания видение, а из сердца боль, принося облегчение и осознание – это всего лишь сон, дурной сон. - Что же ты со мной делаешь, Хиджиката? – прошептала Лея, глядя перед собой в темноту. – Что же ты хочешь? Зачем ты так мучаешь меня? Я не понимаю, что все это значит, но мне так больно, когда ты уходишь… Перестань, пожалуйста! Скажи, наконец, что ты от меня хочешь? И в ее голове, словно чья-то чужая мысль, возникло: «Будет больно». - А разве так мне не больно? – спросила Лея вслух, и снова в голове возникло: «Прости. Спи. Скоро рассвет». - Мужчины… - невесело усмехнулась Лея. – Всю душу вынут, а потом: «Прости, спи»! И в тишине комнаты раздался тихий мягкий короткий смешок. Лея подпрыгнула и повернулась в сторону звука. - Только давай ты меня хоть пугать не будешь! – нервно проговорила Лея, таращась в пустоту, понимая, насколько нелепо выглядит она, разговаривающая сама с собой посреди ночи. Это уже действительно пахнет шизофренией – теперь еще и голоса в голове, смех наяву… «Не буду. Прости» - снова вспышкой в голове. - Хиджиката, пожалуйста, скажи, что ты от меня хочешь? – спросила Лея, цепляясь за впервые возникшую возможность говорить с ним, но… Вдруг открыла глаза и поняла, что это все тоже ей приснилось. - Ужас какой-то, - вздохнула Лея. Но за окном действительно брезжил рассвет, она повернулась на бок, заворачиваясь в одеяло, и решила внять совету Хиджикаты. А перед самым пробуждением в ее беспокойном обрывочном сне промелькнуло видение, будто она откуда-то сверху, с деревянного балкона, облокотившись на перила, смотрит вниз, и Хиджиката, выходя в воротца странной формы, оборачивается и машет ей рукой, улыбаясь.