Часть 1. С именем
Она стояла, опустив руки, и ничего не могла сделать. Она знала – что бы она ни предприняла, изменить ничего уже не в силах. Страх сжимал сердце, так хотелось крикнуть: «Остановись! Не уходи! Нельзя! Если ты уйдешь, случится что-то ужасное!», но ни звука не срывалось с ее губ. В горле будто не было связок, словно оно не способно издавать звуки, а язык не мог даже повернуться во рту, чтобы оформить рвущийся изнутри крик во что-то осмысленное. Именно сейчас, когда это было так необходимо! Лея проснулась, будто ее выдернули из сна, вся в испарине, давясь слезами. Ее все еще не оставляло ощущение, что она не может произнести ни звука, будто кошмар продолжался, и страх, сжавший все внутри, словно предчувствие чего-то непоправимого, все еще обволакивал ее не до конца проснувшийся разум. Лея ненавидела эти кошмары. Сны, похожие один на другой за мелкими различиями, начали преследовать ее около четырех месяцев назад. Сначала они были редкими, смутными и не пугали, но потом постепенно обрастали деталями и с каждым разом становились все ярче. Лея не понимала ни их причин, ни их смысла, но, каждый раз испытывая чувство невосполнимой потери, просыпалась в слезах и долго не могла успокоиться. Если бы этот сон приснился однажды, Лея не обратила бы на него внимания, но они периодически повторялись - яркие, насыщенные ужасной тревогой, похожие один на другой, словно мироздание, или что там существует свыше, пыталось донести до нее какое-то предупреждение. Оттого, что ее о чем-то пытались предупредить, а она никак не могла понять, о чем же, Лею угнетало постоянное беспокойство, которое начало постепенно перерастать в депрессию из-за ожидания чего-то неведомого и страшного, нависшего над нею. Эти кошмары обычно снились ей в дождливые ночи и особенно в полнолуние, и Лея порой с тоской считала дни до него, глядя на лунный календарь, зная, что опять ей не удастся избежать этой муки. Лея встала с постели, ощущая себя так, словно ей не хватало воздуха, и открыла окно. Сентябрьские ночи уже были прохладными, и ветерок освежил залитое слезами лицо. Лея передернулась, вытирая его ладонью, и всхлипнула уже скорее по привычке. Остатки пережитых эмоций постепенно отпускали ее. Она накинула на плечи большую вязаную шаль с длинными кистями – подарок бабушки – и нащупала на столе пачку сигарет и зажигалку. Усевшись на подоконник, Лея закурила, выдыхая дым в темноту ночи и думая о том, почему именно ей приходят эти видения – снами это назвать уже было трудно. Ей, человеку, который не верит ни в бога, ни в черта, несмотря на суеверное бабушкино воспитание. Бабушка, старая валлийка, знавшая сотни сказок и легенд, а так же тысячи примет и шепотков-оберегов на каждый случай, пришла бы в ужас и нашла бы с дюжину трактовок этих снов и три дюжины заговоров и способов от них избавиться, если бы Лея рассказала ей о своей напасти. Но бабушка – единственный человек, который у нее остался в этом мире после гибели родителей и который воспитывал ее с раннего детства, умерла полгода назад, и посоветоваться было не с кем. Ну не вспоминать же, в самом деле, все те глупости, которым пыталась научить ее бабушка. - Ничего, еще пару дней, луна пойдет на убыль, и сны прекратятся. До следующего полнолуния или до первого дождя, - сказала себе Лея, туша окурок. – Может быть, сходить к психологу? Да ну, глупости. Еще скажи, в церковь сходить. Лучше нанести визит врачу и попросить выписать таблетки, чтобы ничего не снилось. Лея закрыла окно, повесила бабушкину шаль на спинку стула и улеглась в кровать. Пока окно было открыто, комната успела выстыть, и как Лея ни пыталась согреться, получалось, что это не одеяло дает ей тепло, продрогшей на ветру, а она своим телом пытается согреть холодную постель. Старый дом поскрипывал и постукивал, будто жил своей жизнью. В этом доме Лее никогда не было страшно. Это был их дом, фамильный дом Масарнов, здесь всегда витал дух любви и заботы, это была крепость, укрывающая от всех бед. Даже в детстве Лея знала, что никаких монстров ни под кроватью, ни в шкафу нет, потому что в доме есть бабушка, способная своей доброй заботой и глупыми валлийскими заговорами изгнать любого. Дом был самым уютным и безопасным местом на свете. Просто сейчас он стал очень одиноким, и в такие ночи, когда Лея просыпалась в слезах и с ощущением, что она теряет что-то очень дорогое, одиночество наваливалось с удвоенной силой. И больше не было коленей, в которые можно было уткнуться, сидя на полу рядом с креслом-качалкой у камина, теплых морщинистых рук, которые погладили бы по голове, и никто никогда больше не скажет Лее с хитрой улыбкой, глядя через сползшие на кончик носа очки: - Кышь-брысь, черный кот, беды задом наперед уходите, как и шли, туда, откуда вы пришли. Поначалу Лея думала, что сны вызваны переживаниями, связанными со смертью бабушки. Но бабушка была старенькая, она спокойно умерла во сне, и Лее не нужно было так отчаянно пытаться дозваться ее и остановить, чтобы уберечь от чего-то ужасного. Всему есть свой предел, настал и бабушкин. И в том, что эти сны не связаны с бабушкой, Лея убедилась, когда следующей же ночью снова проснулась в слезах, давясь так и не родившимся криком, и сердце ее колотилось от страха за кого-то, кому она пыталась крикнуть: «Не уходи!» Она тянула руки и смутно видела спину того, кто покидал ее и шел навстречу беде, и кого она так пыталась остановить. Широкую спину в изящной приталенной офицерской шинели.***
- Ну что, ты сегодня опять сидишь допоздна? – голос подруги в телефонной трубке был довольным. - Господи, Риан, я даже не видела, сколько уже времени! - спохватилась Лея, глядя на часы. - Слава богу, что ты живешь в отдельном доме, хотя я не уверена, что соседи из ближайших домов тебя не слышат, - хихикнула Риан в трубку. – Я еду мимо тебя от моего профессора, хотела заехать, если ты еще не спишь. - Нет, не сплю. И соседи, похоже, тоже. Так что заезжай, - улыбнулась Лея. - Они должны быть счастливы, что у них есть эксклюзивная возможность слышать тебя бесплатно! Ничего, завтра отоспятся, выходной ведь. У меня есть бутылочка божественного напитка, устроим с тобой коктейльную вечеринку в пижамах, - радостно сообщила Риан и отключилась. - Зашибись, - пробормотала Лея, представив, как две великовозрастные дуры будут напиваться, вырядившись в пижамы, фыркнула, свернула минусовую программу на компьютере, поставила его в спящий режим и отправилась на кухню сообразить что-нибудь к коктейлям. - Так вот, Шон, - вещала раскрасневшаяся пьяная Риан, размахивая сигаретой, задрав босые ноги в пижамных штанишках на спинку дивана, - ты не представляешь, такой шикарный мужик! Ему тридцать восемь, и он уже профессор, представляешь? И он предложил мне встречаться. У нас уже было свидание! Он прекрасно воспитан, очень милый, обходительный, обаятельный до невозможности. И он так мило смущается, когда меня за ручку берет – как мальчишка! - Зачем тебе мужик на пятнадцать лет старше? – недоуменно спросила Лея, сидящая по-турецки на полу на большой подушке, тоже уже в хорошем подпитии, прикуривая очередную сигарету и на отлете приятно плывущего сознания думая о том, что «один раз не пидорас», она и так почти бросила курить, так что можно иногда давать себе послабления. Правда, с этими снами опять начала… - Он очень молодо выглядит, и он такой сексуальный в своих очочках и с длинной челочкой! – блаженно закатила глаза Риан. – За ним все наши девчонки охотились. - А достался он, конечно же, тебе, лиса хитрожопая, - улыбнулась Лея ехидно. Лучшая подруга и впрямь была похожа на лисичку, рыженькая, с хитрыми глазками и очень миловидным остреньким личиком. Впрочем, валлийки всегда славились рыжими волосами и кудряшками. - Вот посмеешься, когда я тебя на свадьбу приглашу, - хихикнула Риан. – И ты просто будешь обязана поймать мой букет! - Да не вопрос, поймаю, а толку? Мне за букет замуж выходить? - Я не понимаю, неужели в твоем окружении совсем нет того, на кого можно было бы глаз положить? - Может быть, и есть, но мой глаз на них ложиться не хочет. И потом, ты же знаешь, я никогда не буду охотиться за мужиками, бороться за них с другими и отбивать у кого-то. Я знаю, что я старомодная наивная дура, но я не могу иначе. Это должно само случиться, так, когда ты понимаешь – вот оно, то самое, великое, как фейерверк, как колоратура Царицы Ночи в «Волшебной флейте» Моцарта, как звездопад. А если такого не будет, то никакого не надо. - Ты всегда была максималисткой и перфекционисткой, - рассмеялась Риан и потянулась к ней бокалом. - Разве женщины Уэльса бывают другими? – улыбнулась в ответ Лея и звонко чокнулась с подругой. Они угомонились около трех часов ночи, и, даже слыша шуршащий осенний дождь за окном, Лея не боялась засыпать – она была достаточно пьяна, и проведенное с веселой подругой время подарило ей массу позитива, чтобы не думать о чем-то неприятном. Она проснулась оттого, что Риан трясла ее за плечи и едва не кричала: - Лея! Лея! Проснись! Да проснись же ты! Лея распахнула глаза, чувствуя, что лицо ее залито слезами, а горло напряжено, будто снова не может издать ни звука. - Что? – хрипло спросила она, и Риан с облегчением выдохнула: - Это я тебя хочу спросить, что происходит? Ты кричала и плакала, что я услышала даже в соседней комнате! - Дурной сон, ничего страшного, - Лея села в кровати, закрыла лицо ладонями, пытаясь прийти в себя и, в то же время, удержать в сознании образ, который она будто на мгновение увидела, и который сейчас стирался из ее памяти, словно рваное облачко сигаретного дыма в ночном воздухе. Потом вытерла лицо, подняла упавшие на него волосы, забрасывая длинные тяжелые вьющиеся пряди назад, встала, подошла к окну и потянулась к лежащей на столике пачке сигарет. - Лея, что происходит? Ты давно уже так много не курила. И никогда не орала в слезах по ночам. - Просто кошмар, Риан, - покачала головой Лея, поморщившись из-за того, что приходится оправдываться и лгать. - Так, понятно. Пошли-ка, - Риан вцепилась в рукав ее надетой специально по случаю пижамной вечеринки фланелевой мягкой пижамки и потащила подругу на кухню. Пока Лея прикуривала, забравшись с ногами на диван и подобрав их под себя в любимой позе «по-турецки», Риан включила чайник и тоже закурила. - Что с тобой творится? Тебя кто-то обидел? У тебя неприятности? Что-то с работой? Кризис? Что? – Риан внимательно смотрела на подругу, нервно передернувшую плечами. - Нет, Риан, на работе все отлично, сейчас готовим новую постановку, «Мадам Баттерфляй» Пуччини - помнишь, ту самую знаменитую арию «Un bel di, vedremo», которая тебе так нравится? Никто меня не обижал, никакого кризиса, наоборот, мне дают главную партию Чио-Чио-сан. Мы с ребятами почти дописали диск с уэльскими песнями. Просто… Я никому не стала бы рассказывать, даже тебе. Это такая чушь, что не заслуживает внимания. Глупо говорить об этом, но… Наверное, действительно стоит с кем-то поделиться, может быть, это поможет. - Ты меня не пугай, подруга! – настороженно уставилась на Лею Риан. - Ты знаешь, мне все время снится один и тот же сон – что у меня нет голоса. Я пытаюсь сказать, закричать, позвать - и совершенно не могу издать ни звука. - Пф-ф-ф! Я-то думала! Эка невидаль! Ты просто нервничаешь из-за того, что тебе впервые в жизни дали главную партию, ты боишься облажаться, все время об этом думаешь. Это подспудно крутится в твоей голове, поэтому тебе и снится самое страшное, что, как тебе кажется, с тобой может приключиться сейчас - то есть потерять голос, - расслабилась Риан и налила кипяток в заварочный чайник, в который до этого сыпанула молочного улуна. – К тому же, тут и история такая трагическая – Чио-чио-сан провожала своего лейтенанта Пинкертона, страдала, расставаясь, ждала его, а он ее предал. Вот и наложилось одно на другое. Думаю, это просто нервы и трудная работа. - Есть еще кое-что… - замялась Лея, и, закурив новую сигарету, рассказала подруге о своих ночных тревожных видениях. - В офицерской шинели? Хм… - задумчиво задрала голову и посмотрела в потолок Риан, будто надеялась там увидеть ответ. – Интересно… - А сегодня я, кажется, видела его лицо, - отпила чай Лея, не поднимая глаз от чашки. - Да? И кто же это? - Понятия не имею. Я его уже почти не помню. Он обернулся в тот самый миг, когда ты меня разбудила. Черные волосы, пряди длинные, до подбородка, на лицо падали. И само лицо такое… Странное… - Уродливое? - Нет, вовсе нет… Необычное, непривычное какое-то… Молодое. Но я не успела понять, что не совсем так с его лицом. Девушки помолчали, и Риан, наконец, нарушила молчание: - Ну прямо точно лейтенант Пинкертон. Мне кажется, Баттерфляй очень страдала, когда он уплывал на родину. Может быть, ты просто слишком сильно прониклась ролью? - Риан, эти сны стали мне сниться еще до того, как мы начали ставить «Баттерфляй». - Странно. Слушай, а может, это не просто кошмары? Сама посуди – он ничего плохого во снах тебе не делает, ты лишь испытываешь тревогу за кого-то – ну, теперь надо полагать, за этого парня в шинели, потому что он куда-то уходит. Каждый раз сны обрастают деталями, начавшись с мелочей, и вот теперь ты даже почти увидела его лицо. Может быть, стоит просто подождать и не паниковать раньше времени? Скоро ты не только сможешь его разглядеть, но и, возможно, он тебе скажет, чего хочет. Может быть, ты видишь свое будущее? Может, в твоей жизни появится военный. Как ты смотришь на военного в твоей жизни? Или нет! Слушай! А вдруг это что-нибудь из твоих прошлых жизней? Может быть, ты провожала своего мужа на войну лет эдак семьдесят назад? Или еще раньше? И твой муж был какой-нибудь доблестный британский офицер… - А может, это просто необъяснимая чушь? – усмехнулась Лея. – Я не верю ни в переселение душ, ни в загробную жизнь, ни во что иное, чего невозможно потрогать руками и увидеть собственными глазами. Хватит сказок, Риан, я их от бабушки достаточно наслушалась. - Ну и зря! В мифах и религиозных представлениях практически всех народов существует загробная жизнь, и это не просто так, если совершенно разные народности с радикально различающимся менталитетом и культурой, не общающиеся в древности между собой, пришли к одному и тому же утверждению. У многих из них крепка вера в то, что после смерти их души отправляются на перерождение, если в той жизни не успели или не смогли выполнить свое предназначение. Таким образом, им дается еще один шанс, и еще, и еще, до тех пор, пока предназначение не будет исполнено. Буддизм, например, практикует эту догму. - А сейчас в тебе заговорил историк, - рассмеялась Лея – Риан после получения диплома магистра исторического факультета Уэльского Университета в их родном Кардиффе в этом году поступила в аспирантуру, чтобы дальше продолжить изучение того, что интересовало ее больше всего в жизни – истории и культуры стран Восточной Азии. - Не важно, кто во мне заговорил, историк или сказочник. Но тебе нужно перестать так реагировать. Нужно подождать, что будет дальше. Возможно, это как-то разъяснится, если не прекратится вовсе, - ответила Риан. - Но почему мне так страшно за него? Во сне я чувствую, что теряю его, и это причиняет мне страдания. Там я чувствую, что я… - Лея запнулась, осознав, наконец, что за пронзительное чувство заставляло ее так страдать во снах. - Любишь его? - Да. И именно поэтому мне так страшно его терять. Но как я во сне могу так сильно чувствовать свою любовь к человеку, которого я даже никогда не видела в реальной жизни? Я понимаю, если бы тебе снился твой профессор, но то, что происходит со мной, я объяснить не могу. - Может быть, потому, что в прошлой жизни ты слишком сильно любила его, а он погиб? И ты не могла отпустить его сначала на войну, а потом и после его смерти, вот теперь он тут привязанный болтается и тебя беспокоит. - Господи, твоя воля! Ну что ты городишь! Взрослый человек, магистр исторических наук! - Может быть, я порю чушь, а может быть, и нет. - Ну, даже если и нет, что мне-то теперь делать? Это ведь не я люблю и не отпускаю его, не «я сейчас». Что он от меня теперь-то хочет? Что я могу сделать, чтобы его отпустила «я в прошлой жизни», хрен знает сколько лет назад умершая? - Так может, он потому и начал тебе снится, что скоро сам скажет, чего хочет. - Ой, все, Риан, хватит! – отмахнулась Лея и одним глотком допила чай. - Пойдем спать.***
До премьеры оставалось чуть больше месяца, и думать о происходящем было некогда. Многочасовые репетиции и, вопреки запретам фониатра, вечерние занятия дома под минусовку выматывали так, что Лея падала и засыпала, не видя никаких снов. К усталости и восторженному воодушевлению оттого, что ей доверили главную партию, прибавлялись нервное возбуждение и страх, что она не справится с поставленной задачей, несмотря на поддержку коллег из труппы, в которой исторически сложились демократичные взаимоотношения. Когда-то, в 1943 году, Уэльскую Национальную Оперу в Кардиффе основали энтузиасты, влюбленные в музыку, и, кто бы ни стоял у ее руля, все эти годы в коллективе поддерживалась традиция взаимопонимания и демократичности. Лея попала туда сразу после окончания обучения – ее педагоги, известные певцы этой же оперы, считали талантливую девочку с редким, удивительно чистым и легким колоратурным сопрано находкой, и сравнивали ее с Мадо Робен, способной без напряжения взять Си третьей октавы. И вдруг такая удача и такая честь – ей, такой молодой и никому не известной начинающей компримарио1 без большого опыта, вдруг доверили главную партию. Возможно, руководитель посчитал, что лучше позволить проявить свои силы молодой певице с редким голосом и таким образом возжечь новую звезду, чем поставить на роль пятнадцатилетней японской гейши известную, опытную, но глубоко зрелую и дородную приму, которая совершенно не гармонирует с создаваемым ею образом. Это был, по сути, скандал, и Лея могла не справиться, но даже если бы и справилась, зритель шел на известную примадонну, а не на безвестную певицу, от которой не знаешь, чего ожидать. Однако руководитель, не так давно принявший труппу вместо покинувшего ее Энтони Фрода, решил пойти ва-банк. После встречи с Риан, снова пропавшей из-за учебы, работы и вспыхнувшей страсти между ней и ее профессором, сны Лее не снились. Но, как бы несерьезно Лея ни относилась к словам подруги, видимо, они все же какое-то зерно заронили, и зерно это дало хоть и чахленькие, но всходы. Накануне премьеры, ложась в постель, Лея вспомнила, что сегодня полнолуние. Нервное напряжение последних недель довело ее почти до нервного тика, и понимание того, что именно сейчас ей опять начнутся сниться эти выматывающие сны, вдруг воспринялось как нечто неизбежное, но уже не настолько пугающее. Лея вспомнила совет подруги не психовать, а подождать, пока не приснится что-то более-менее определенное, и неожиданно сама для себя тихо сказала: - Ты сегодня опять придешь? Скажи же, чего ты от меня хочешь? Потом помотала головой, рассыпая тяжелые распущенные локоны по спине, насмехаясь над собой, укрылась одеялом и закрыла глаза. Сон не шел, мысли о предстоящей премьере заставляли каждый нерв дергаться от напряжения. Шум дождя казался единственным живым звуком в тишине старого дома. Было холодно, но постепенно Лея, уверенная в том, что ей так и не удастся заснуть от волнения из-за предстоящего завтра события, которое положит начало ее будущей блистательной карьере или перечеркнет ее, провалилась в поверхностную дрему. И именно тогда, когда Лее казалось, что она еще не спит, ежась от холода, она вновь увидела перед собою спину в элегантной шинели. Вот только что она слышала дождь, лежа в кровати в своей спальне, и вдруг видение оказалось перед ней. Лее почудилось, что она лишь на мгновение прикрыла глаза, а когда тут же открыла, человек, внезапно возникший прямо в ее комнате, уже уходил. Спина удалялась, и Лея, в полусне, в полуяви бросилась вдогонку, пытаясь крикнуть: - Подожди, не уходи! Скажи же мне, чего ты хочешь? Зачем ты меня так мучаешь? – но снова не смогла выдавить ни слова, язык мертвым комком лежал во рту, ватный и вялый, как обычно бывает в кошмарах. С отчаянным стоном, вцепившись в грубую ткань рукавов шинели, Лея с налету прижалась к чужой, незнакомой спине, стараясь удержать и выяснить раз и навсегда, почему этот человек так жесток с ней, и является, только чтобы покинуть. Спина резко напряглась, мужчина замер. И вдруг, стремительно развернувшись к Лее лицом, схватил ее за плечи, рывком прижал к себе и впился в губы долгим, горячим и слишком явственно ощутимым поцелуем. Неистовый поцелуй, полный какого-то отчаяния, обжег не только губы, но и все внутри, чужие ладони порывисто гладили ее спину, путались в волосах, придерживая голову под затылок… Лея, на этот раз во сне все-таки понимая, что это сон, хотела отстраниться в попытке защититься, но против своей воли прижалась к высокому молодому мужчине, жадно отвечая на поцелуй. Перед ее взглядом стояли лишь черные горящие глаза, глубокие, чуть раскосые и полные обреченной муки. Лея зажмурилась от накатившей волны невыразимой нежности к тому, кого она никогда в жизни не видела, и разрывающей сердце боли от осознания, что этот поцелуй последний в ее жизни. Распахнув глаза, едва в силах перевести дыхание, которого не хватало от затягивающего в полуобморочное состояние поцелуя, Лея увидела перед собой расплывающуюся и постепенно обретающую более четкие очертания картину и полку с фарфоровыми старинными статуэтками на стене напротив, столик у кровати и тусклое пятно окна. Сердце колотилось где-то в горле, лицо было мокрым от слез, губы все еще хранили на себе жар поцелуя и ощущение чужих губ. Лея поднесла к ним пальцы и коснулась – губы были влажными и будто припухшими. - Да что же это?.. – прошептала Лея испуганно. – Что же это?! Совсем рехнулась от нервов и отсутствия секса… До утра ей заснуть так и не удалось.***
Перед выходом на сцену Канольфан Миллениум Кимру - Миллениум-центра в Кардифф-Бэй, где располагалась Уэльская Национальная опера, Лея, не выспавшаяся и вся на нервах, дрожала в мандраже, уже полностью облаченная в костюм гейши. На лице был толстый слой белого грима, а глаза подведены аж до висков, чтобы подчеркнуть японскую раскосость. Ее собственные роскошные длинные густые волосы были безбожно смотаны и сплющены под кучей заколок и сеткой, на которой крепился черный парик со сложной японской прической. В парике было жарко, в прическу было воткнуто огромное количество торчащих в разные стороны странных огромных шпилек с бусинами и цветами, немыслимо утяжелявших ее. Кожа головы под париком зудела, отчего хотелось выдернуть одну из этих шпилек, просунуть ее под парик и с наслаждением почесаться ею. На генеральном прогоне в костюмах Лея не чувствовала себя так ужасно, но сейчас она находилась в жутком волнении, и видимо от этого все ее ощущения обострились. И вот, наконец, началось. Торговец Горо и лейтенант Пинкертон совершали обход нанятого моряком дома, затем появился консул Шарплесс, пытающийся отговорить лейтенанта от столь опрометчивого поступка, как женитьба на японской девушке, и взывающий к разуму молодого моряка и его милосердию, убеждая пожалеть девушку, чье сердце будет неминуемо разбито. Пинкертон беспечно рассмеялся ему в ответ и провозгласил тост за тот счастливый миг, когда он женится по-настоящему – дома, в Америке. И вот еще несколько минут – и Лея, счастливо улыбаясь и легко выводя нежные фиоритуры2, появилась перед мужчинами в окружении подруг-гейш, едва держась на ногах от страха и изображая радость. А дальше она вдруг перестала бояться. Ее захватила роль, и больше ничего не осталось вокруг - только она, юная японская девушка, полюбившая всем сердцем американского морского офицера, пожертвовавшая всем ради него, проклятая дядей-буддистским священником, отринутая родней и самоотверженно бросившаяся навстречу своей судьбе. В момент исполнения изумительного по своей красоте дуэта объяснения в любви Лея больше не существовала на этой земле. Она была Чио-Чио-сан, отдавшая своей сердце и свою жизнь красавцу-гайджину3, трепеща от восторга первой любви. А затем тосковала и ждала уплывшего домой мужа, не веря увещеваниям, что тот больше никогда не вернется. Грустила, баюкая малыша, которого назвала Страданием до той поры, пока его отец не приплывет на большом красивом корабле и не увидит его, и тогда его именем станет Счастье. Испытывала неудержимую радость, когда увидела входящий в гавань корабль «Авраам Линкольн» - его корабль, когда Пинкертон, вопреки злым языкам, вернулся, и в счастливом возбуждении украшала вместе со служанкой дом к его приходу. А затем с трепетом ждала до самого утра, все еще не веря, что вовсе не дела задерживают его так долго, не позволяя соединиться, наконец, двум истосковавшимся в разлуке возлюбленным. Это сердце Леи обливалось кровью и разрывалось на части, когда ее обожаемый муж явился утром в дом с молодой женой-американкой и даже не нашел в себе сил признаться в совершенном предательстве, лишь исполнив в саду страстную песню прощания с некогда счастливым домом. Это она, увидев в саду молодую жену лейтенанта Пинкертона и поняв весь ужас своего положения, гордо предложила ей забрать своего сына, если его отец того пожелает. Это не Лея, а уже восемнадцатилетняя мадам Баттерфляй усадила своего малыша на подушку, дала ему в руки куколку и американский флаг, завязала глаза и ушла за ширму, чтобы убить себя, потому что мужу была больше не нужна, а жить без него она не хотела. И когда Лея исполняла свою финальную каденцию4, специально проработанную для нее режиссером, чтобы продемонстрировать весь ее талант, держа в руках кинжал, словно это она, а не преданная своим возлюбленным гейша Бабочка, готова вонзить его в свое сердце, полная отчаяния и гордого достоинства, устремила долгий взгляд в зал… Ее словно током ударило. В четвертом ряду, прямо напротив, в полумраке зала она увидела глаза – горящие, глубокие, чуть раскосые, полные страдания и тоски, те самые глаза из увиденного накануне сна. Лея вздрогнула всем телом и на мгновение сбилась с дыхания, озноб пробежал вдоль позвоночника. Она сморгнула, избавляясь от наваждения, и, взяв себя в руки, продолжила петь. И в тот же момент, когда она якобы вонзила в себя кинжал, а на сцену ворвался лейтенант Пинкертон с воплем отчаяния, выкрикивая ее имя, и опустился на колени возле ее «трупа», освещение изменилось, возвещая о ее кончине, раздались финальные аккорды в японском стиле, Лея уже не увидела в зале никаких горящих глаз, так не вовремя всплывших в сознании. Мгновение стояла полная тишина, и затем зал взорвался овацией. Зажгли свет, вставшие со своих мест и аплодирующие зрители кричали и бурно выражали свои восторги, долго не отпуская актеров со сцены, и Лея, наконец, осознала себя в этом мире Леей Масарн, а не несчастной Чио-Чио-сан. Она была вымотана до предела, но в то же время никогда она не испытывала такого счастья и восторженного состояния. У нее все получилось, публика приняла ее и сейчас устроила ей овацию, вызывая на «бис» бессчетное количество раз, и Лее казалось, что она парит в небесах. При выходе со сцены ее ждал руководитель труппы, с восторгом поздравивший ее с успешным и убедительным дебютом, и расцеловал в обе вымазанные белым гримом щеки, потом в гримерке ее засыпали цветами Риан со своим Шоном и все друзья и знакомые, пришедшие на премьеру поддержать ее, а после труппа под предводительством своего смелого руководителя устроила попойку в ее честь, и Лея, все еще не в состоянии прийти в себя от переполнявших ее эмоций, не помнила почти ничего, что было после того, как затих последний аккорд оперы. Она улыбалась, смеялась, пила, принимала поздравления людей, которых даже не могла запомнить в тот момент, и будто находилась в невесомости. В эти мгновения ей казалось, что она под действием наркотика находилась в какой-то полубезумной эйфории. Когда все начали разъезжаться по домам, ей кто-то вызвал такси, и домой она вернулась только около четырех часов утра. Сил ни на что не было, и, едва держась на ногах от пережитых эмоций, Лея быстро приняла душ и завалилась в кровать. Напряжение последнего времени и пережитая после эйфория полностью обессилили ее, и она уснула практически мгновенно, едва влажные волосы рассыпались по подушке. Она заторможенно выплывала из сна, чувствуя приятный аромат хорошего трубочного табака. Лея медленно отрыла глаза и обнаружила себя лежащей на расстеленной прямо на полу постели. Пространство вокруг было свободным, наполненным воздухом. Напротив, в нише стены висел большой продолговатый лист, на котором было что-то написано непонятными знаками, похожими на японские или китайские иероглифы, а внизу стояла ваза с засушенными цветами и ветками. Лея не чувствовала испуга – казалось, все здесь дышало умиротворением. Она провела правой рукой рядом с собой по постели – одеяло с той стороны было откинуто, но там было достаточно места еще для одного человека, и ладонью ощутила, что простынь еще хранит тепло чьего-то тела. Лее показалось, что откуда-то потянуло по полу прохладным воздухом, приносившим в комнату аромат табака. Она медленно повернула голову вбок и увидела темный силуэт, сидящий на полу к ней спиной, подвернув под себя ноги, как она сама любила сидеть. Силуэт принадлежал мужчине, и этот мужчина курил трубку – странную, Лея никогда не видела таких – с очень длинным тонким прямым мундштуком и маленькой чашечкой. На плечи мужчины было накинуто что-то вроде свободного широкого, но короткого темного халата, а под ним был надет еще один, тонкий, белый и длинный, больше похожий на ночную сорочку. Длинные прямые черные волосы свободно ниспадали вдоль спины. Мужчина сидел перед раскрытым прямо в стене проемом, выходящим сначала на дощатую веранду, а затем в сад, и его очень хорошо освещала полная и огромная луна, уже скользившая по едва начавшему сереть небу к горизонту. Ветерок задувал дым в комнату, и Лея слышала в беззвучии ночи, как он играет с листьями дерева, стоящего неподалеку от проема в стене. Лея впервые не чувствовала страха и страдания, спокойно и с какой-то щемящей нежностью разглядывая силуэт незнакомца. Мужчина медленно поднял руку, поднося трубку ко рту, широкий рукав его белого нижнего одеяния красиво заволновался под дуновением ветерка. Мужчина затянулся, задумчиво выпустил длинную струю дыма и вдруг обернулся к Лее с какой-то мягкой, усталой улыбкой, словно почувствовал на себе ее взгляд. Те же глаза… Черные, глубокие, будто слегка прищуренные… То же лицо, такое красивое, с высоким лбом, с красиво очерченными губами, с непривычными, но тонкими благородными чертами, бледное, казавшееся в свете луны голубоватым… Только волосы теперь были длинными, и не шинель, а легкое домашнее одеяние обтекало мягкими складками знакомую спину. - Спи! – тихо произнес мужчина, нежно улыбнувшись уголком рта. – Скоро рассвет… Его глаза, в прошлый раз ожегшие Лею отчаянием, болью и обреченностью, теперь смотрели на нее ласково, источая тепло. Лея улыбнулась ему в ответ и закрыла глаза. Теперь у нее было стойкое чувство, что у них еще достаточно времени, и она может себе позволить еще поспать до рассвета – мужчина никуда не уйдет, он сейчас докурит и вернется в постель, к ней, обнимет ее, прижмется, озябший, и спокойно уснет с нею вместе. Лея вздрогнула, словно очнувшись от этих мыслей – кто обнимет? С кем вместе? Что опять за… Она распахнула глаза. За окном начинало сереть. - А ведь и правда, скоро рассвет… - прошептала Лея и машинально провела рукой рядом с собой по пустому месту на двуспальной кровати, по той стороне, где она никогда не спала. Простынь была холодной. После этого сна Лея больше не боялась. Наоборот, она стала ждать этих снов. Теплота, уют и нежность последнего никак не выходили из головы, при каждом воспоминании обволакивая, будто мягким плюшевым пледом. Лее вдруг стало казаться, что она неожиданно оказалась причастной к какой-то тайне, к чему-то мистическому, во что никогда раньше не верила. Но сейчас в это не верить было невозможно, более того – в это хотелось верить. «Мадам Баттерфляй» давали раз в неделю. В остальные дни шли «Фальстаф» Верди, где Лея исполняла небольшую роль Нанетты, «Кармен» Бизе, где ей досталась незначительная роль Фраскиты, и «Волшебную флейту» Моцарта, где она исполняла партию одной из Трех дам. Через несколько дней после премьеры она ехала в машине к зданию Миллениум-центра готовиться к очередному вечернему представлению. Сегодня она совсем не нервничала – маленькая, хорошо проработанная партия в «Волшебной флейте» не требовала больших усилий. Из автомагнитолы раздавался энергичный ритм финской рок-группы «Nightwish», и Лея в прекрасном настроении лавировала между машин, негромко подпевая Тарье Турунен. Вырулила с Каллахен Сквер на Ллойд-Джордж-авеню, которая вела прямо к Центру, и, проезжая мимо Ред Драгон Центр, едва не врезалась в идущую впереди машину, потому что среди шедших мимо по тротуару людей она увидела те самые будто прищуренные глаза из-под длинных, до подбородка, черных прядей, игравших на ветру, оторвать взгляд от которых Лея смогла только тогда, когда прямо перед ней возник зад красного «Фольксвагена», в который она почти въехала. Резко затормозив и бессовестно криво припарковавшись, Лея выскочила из машины и бросилась в сторону, куда ушел незнакомец. Это было совершенно глупым импульсом – она даже не знала, что скажет ему, когда догонит. Но желание было непреодолимым, словно ее тело действовало против ее воли, будто именно сейчас, как в первых снах, было так жизненно важно догнать, схватить, прижаться к спине, обхватить руками и никуда-никуда не отпускать. Пробежав почти полквартала, Лея поняла, что погоня бесполезна – видимо, пока она парковалась, ее таинственный призрак успел раствориться в толпе. А может быть, его и вовсе не было, и лишь воображение опять играет с ней свои странные и необъяснимые игры? Вернувшись в машину, которую она даже не поставила на центральный замок, оставив открытой - видимо на бегу промазала мимо кнопки на брелоке - Лея побарабанила пальцами по оплетке руля, а потом раздраженно перегнулась через пассажирское сиденье и выудила из бардачка начатую пачку сигарет. Она специально не носила сигареты с собой и не держала их в машине под рукой, чтобы лишний раз не было соблазна – ее фониатр сказал, что получать в дар от бога такой голос и собственноручно запороть его может только самая настоящая овца. Закурив, сделав первую жадную затяжку и выдув дым в окно, Лея посмотрела на себя в зеркало заднего вида – растрепанные волосы и какие-то полубезумные зеленые глаза уставились на нее оттуда. - Приехали, - пробормотала она. – Пора с этим заканчивать. Если мне уже наяву стали видеться призраки из снов, это уже совсем никуда не годится. Кто же ты такой? Чего ты прицепился ко мне? Чего тебе надо? Ты хочешь, чтобы в следующий раз я, увидев тебя, сорвала представление или, еще хуже, под грузовик какой-нибудь влетела? Впрочем, злиться нужно было на себя, а не на какого-то несуществующего героя сновидений. Это надо было так расклеиться! Сама себя убедила бог знает в чем, накрутила, и теперь уже едва не забывает либретто5 и создает на дороге аварийные ситуации оттого, что голова занята черте-чем. Лея выбросила недокуренную сигарету в окно и завела машину. Не хватало еще опоздать – ведь непременно скажут, что оглушительный успех вскружил ей голову, и что она тут же возомнила себя примадонной.***
Этой же ночью Лея снова увидела сон. Она стояла на оживленной улице, мимо торопились или лениво прогуливались мужчины и женщины, одетые в старинные одежды – длинные, яркие или приглушенных оттенков, но их Лея видела смутно и не смогла определить точно. Ослепительно сияло солнце, и вдруг вдали, разрезая людской поток, словно гордый корабль морские волны, показалась группа мужчин, неторопливо, но внушительно ступавших строем. Люди, которых Лея видела лишь как размытые цветные силуэты, почтительно расступались, и группа казалась на их фоне удивительно четкой и яркой, словно озаренной каким-то божественным сиянием. Они действительно выглядели как боги – молодые, статные, одетые в свободные летящие длинные одежды, голубые сверху и темные снизу, от них исходило ощущение гордой силы, несокрушимой мощи и уверенности. Они неспешно прошли мимо, и в самом конце небольшого молчаливого отряда шел мужчина несколько выше остальных, и его волосы, собранные в высокий и длинный хвост, красиво развевались на ветру. Мужчина смотрел на нее, и теперь Лея могла в подробностях рассмотреть его лицо, то же самое, что в последнем сне, но теперь четкое, ясное и прекрасно освещенное солнцем. Высокий лоб, пряди, выбившиеся из хвоста и скользившие по лицу по велению легкого ветерка, чуть прищуренные раскосые глаза, прямой тонкий нос и жесткая линия красивых губ, неуловимо улыбавшихся ей. Глаза смотрели прямо на Лею, и в душе ее поднялась волна восторженного трепета и необъяснимого счастья. С этим же ощущением счастья она проснулась в ночи, и в первое мгновение даже не могла понять, как она очутилась в темной тихой комнате, когда только что стояла посреди залитой солнцем улицы в толпе людей. А когда в ноябре зарядили постоянные унылые непрекращающиеся дожди, сны стали сниться еще чаще. Лея уже не сомневалась, что за всем этим наваждением что-то стоит. Она стала будто одержима человеком, которого никогда в жизни не видела, и чувства, которые испытывала к нему во сне, были настолько яркими и ощутимыми, что Лея, порой вспоминая странное, незнакомое, но такое родное лицо, мягко улыбалась, и в груди теплело. Лея старалась гнать от себя эти ощущения, уж слишком они были неправильными. Признаться себе в том, что она… Влюбилась? Да, влюбилась в образ из сновидения, было очень трудно, чтобы не чувствовать себя глупо в лучшем случае и не задуматься о посещении психолога в худшем. Но самое глупое состояло в том, что Лея не только перестала тревожиться по поводу этих снов, но и начала ждать их. Во сне она была счастлива. И хоть видения были короткими, словно обрывки воспоминаний, они были наполнены такой огромной и мощной гаммой эмоций, что это оставляло после себя всполохи картинок и ощущений даже после пробуждения. Теперь Лея не испытывала того мучительного чувства тревоги и потери, наоборот, видения приносили радость и умиротворение. Лея ждала их, ждала встречи с неведомым призраком из прошлого, о котором она не знала совершенно ничего, даже его имени. И до сих пор она так и не понимала, почему он являлся именно ей, чего он хотел от нее. Кроме тех слов, что мужчина сказал ей в ту ночь, когда курил у выхода в сад, он больше ни разу ей ничего не говорил. Но он всегда был таким… Нежным?.. В одном из снов призрачный военный взял ее за руку и держал между своих ладоней, глядя Лее в глаза и улыбаясь уголком губ. Его глаза были очень близко, а ладони сжимали ее пальцы осторожно и ласково, однако Лея чувствовала, как кожу тыльной стороны ее кисти едва ощутимо царапали мозоли. Лея даже рассмотрела эти руки – узкие, с длинными пальцами, с аккуратно остриженными ногтями, по видимости, не знавшие грубого труда, но и не изнеженные, как у белоручки. Руки не аристократа, но и не рабочего или крестьянина. В другой раз они сидели на полу в полумраке комнаты, прижавшись друг к другу, и Лея ощущала себя как никогда уютно в сильных и деликатных руках. Она не видела лица, положив голову на плечо и уткнувшись лбом в шею этого мужчины, но она знала, что он так же, как и она, просто наслаждается молчанием и близостью, прикрыв глаза и едва уловимо улыбаясь. Однажды он держал ее руки в своих и дышал на них, стараясь согреть, и Лея словно наяву чувствовала, как ноют от холода озябшие пальцы, и как обжигает их чужое дыхание. Перебирая в памяти воспоминания, Лея задумывалась, что они явно складываются в одно целое, маленькими кусочками постепенно собираясь в паззл, и хотя прорех в общей картине было пока больше, чем вставших на место деталей, все равно ее не отпускало ощущение, что они связаны между собой. Получалось, что сначала в этой истории было нечто трагическое, они почти расстались, мужчина все время стремился уйти куда-то, оставив Лею в одиночестве и страданиях от разлуки, но потом постепенно все наладилось, и между ними возникла нежная привязанность. А очередная ночь принесла совершенно неожиданное и непредсказуемое событие – впервые в жизни Лея занималась любовью во сне. Она ощущала глубокие, нетерпеливые поцелуи и слегка царапающиеся мозолями ладони, ласкающие ее тело. Доводящие до дрожи прикосновения языка и остывающую влажную кожу там, где он скользил только что. Прижимающиеся губы, целующие везде, где только могли дотянуться, и легкую боль от стиснутых в порыве страсти переплетенных пальцев. Жар рваного дыхания на покрытом испариной лице. Тяжесть горячего тела и чувство наполненности оттого, как ритмично и сильно двигался в ней этот мужчина, были настолько реальными, что Лея лишь могла с наслаждением раскрываться и подаваться навстречу, обнимая, прижимая к себе, цепляясь за плечи, оглаживая спину и сжимающиеся в такт толчкам ягодицы, и снова возвращая руки, чтобы обнять, запутаться в… Опять остриженных волосах? Неважно, ничего не имело значения – ведь это же сон, всего лишь сон, пусть и настолько яркий. Жаркий шепот в ухо, бессвязные, прерывистые и непонятные слова, едва сдерживаемые глухие стоны, и когда напряженная сладкая тяжесть, сконцентрированная внизу живота, готова была уже вот-вот расплескаться расплавленным золотом по всему телу, Лея распахнула зажмуренные глаза и… Оказалась будто вырванной из сна. Она лежала на спине, расставив согнутые в коленях ноги, взмокшая и растрепанная, разметавшаяся на смятой простыне, между ног было жарко и влажно, и тело еще подрагивало, будто Лея и в самом деле только что занималась любовью. Губы все еще хранили на себе тактильное ощущение требовательных поцелуев, а все тело – страстных ласк и вторжения внутрь. Лея облизала губы, свела ноги, сжалась вся, повернувшись со стоном на бок, подтянув к животу колени и обхватив себя руками за плечи, скрючившись как эмбрион, дрожа и едва не плача, испытывая жестокое разочарование, мучительную пустоту и неудовлетворенное желание. Что же такое происходит? На что это похоже? На одержимость? Кем? Лея никогда в жизни не встречала никого хоть мало-мальски похожего на этого мужчину. А вдруг Риан права, и это ее прошлое вот так настойчиво пытается прорваться сквозь завесу времен? Но зачем? И почему именно так? Если это действительно что-то значит, то почему не показать ей полную картинку, чтобы она поняла, наконец, чего от нее хотят, и что она должна сделать? Зачем вдруг ей приснилось сейчас то, от чего она уже несколько минут не могла прийти в себя? Ее тело чувствовало себя так, будто она действительно была с мужчиной, и он только-только неожиданно покинул ее постель… Это было ненормально. Нет, эротические сны той или иной степени откровенности снятся всем людям. Некоторые могут даже испытать во сне оргазм. Но чтобы после сна ощущать всеми оголенными нервными окончаниями, будто все произошло на самом деле… Это было невыносимо, это пугало. Это зашло слишком далеко… Вдруг Лею озарило подозрение, сердце заколотилось где-то в горле. Кожа шеи и ключиц горела как от яростных поцелуев, и страшная мысль пронзила Лею – а вдруг там остались следы?! И если они там остались, если она вытащила их из сна, то тут уж впору сойти с ума… Она подскочила и бросилась в ванную, включила свет и уставилась на себя в зеркало. Собрала волосы кверху, открывая шею, и повертелась, разглядывая себя. Никаких следов не было, хотя они ощущались до сих пор. - Черт меня подери! – прошептала Лея, разжимая пальцы. Волосы тяжело упали на плечи. Лея включила воду и умыла лицо, затем снова посмотрела на себя в зеркало. Губы саднило, они были яркими от притока крови и припухшими. Из зеркала на нее смотрели огромные зеленые глаза, в которых плескался ужас. Впервые за все время, что она видела эти сны, Лея прошла на кухню, плеснула себе рома на половину стакана и, завернувшись в лежащий на диванчике плед, устроилась с ногами и закурила. Вдруг на очередном глотке обжигающего горло напитка ей пришла в голову еще одна идея. Лея потянулась к столу, взяла лежащий там блокнот для записей, карандаш, и принялась набрасывать по памяти портрет. Сигарета дымилась в уголке рта, зажатая зубами. Лея, зажмурив правый глаз от дыма, сосредоточенно вырисовывала глаза. Им она уделила больше всего внимания – и помнила она их лучше всего. Верхние веки несколько тяжеловаты, нижние чуть прищуренные, отчего разрез глаз казался прямым, щелочкой. Брови вразлет, причем одна будто насмешливо или скептически приподнята. Прямой нос без какого-либо признака курносости. Губы красивой формы, нижняя крупнее верхней, и казалось, что мужчина то ли пытается сдержать улыбку, все-таки заметную в уголках губ, то ли слегка поджал их. Волосы, забранные в хвост, Лея лишь обозначила, зачеркав их небрежными штрихами до черноты. С блокнотного листа на нее смотрел молодой человек, и именно теперь, когда он обрел реальные очертания, Лея поняла, почему его лицо казалось ей таким странным. Черты принадлежали явно азиату, причем не было сильной раскосости глаз и формы рта, как у китайцев и корейцев, которых Лея встречала в Кардиффе. Возможно, японец. - Кто же ты такой? Зачем ты приходишь ко мне? Скажешь ли ты когда-нибудь, что тебе от меня нужно? Или это все бред моего воспаленного воображения? – в очередной раз воззвала с отчаянием Лея к мужчине, насмешливо и с затаенной улыбкой смотревшему на нее из блокнота.