Годы за. Годы после.

Если бы на месте Алекса был Лео, он запер бы её в доме и никуда не пускал. Чтобы целее была. И плевать, что она вопила бы, брыкалась, крушила его комнату, разбивая антикварные вазы и старинный рояль. Для него – она и есть самое ценное сокровище. С ним ей не пришлось бы обращаться за помощью к другим, не пришлось бы унижаться: он все сделал бы. Сам бы унизился, ползал бы на коленях, лишь бы ничего ей не угрожало. Опять-таки даже против её воли. И сражаться бы она не смела. Он бы спрятал её от всего мир и любил, любил бесконечно, никогда не отпускал бы её маленьких пальчиков и старался бы, чтобы её губки-бантики улыбались всегда-всегда. Он бы весь мир положил к её ногам. Наизнанку вывернулся бы, но сделал это. Если бы она носила его ребенка… Она бы в подвале неделями сидела, но ни за что бы не оказалась в лапах врага. Она не стала бы предводителем клана, не участвовала бы в битвах, в то время, как в ней растет новая жизнь. И не важно, кто она – девочка или мальчик, она не увидела бы ни войны, ни крови раньше положенного ему срока. Но это только «если бы». - Ты готов, Лео? – спрашивает она, пряча волнение за сухим и командным тоном. Он поправляет кружевные манжеты и стоячий воротник сюртука, которые были в моде в начале девятнадцатого века – время его молодости, время его расцветов и падений. Хорошее было бы время, если бы и она там была. Она чудесно бы выглядела в нежно-голубом платье периода романтизма. - А разве это имеет значение? – спрашивает с ноткой сарказма. Готов он или нет, решающая битва состоится и ничего не изменить. Сейчас, понимая, что возможно вместе с этим закатом уйдет и он, Лео жалеет, что так не женился. Что не пожелал оставить после себя кое-что поважнее, чем счета в банке и многомиллиардное поместье неподалеку от побережья. Она натягивает черные спортивные леггинсы, черную водолазку, черные кожаные перчатки без пальцев. На бедра ложится кобура с пистолетом и несколько ножей. Единственное белое пятно в этом море черного – её лицо, измученное, но пугающе решительное. В дверь стучится и, не дожидаясь ответа, входит Котов. - Все готово, - говорит он и она кивает. Решительно сжимает кулаки и отходит в огороженную ширмами часть спальни. Котов следует за ней. Лео остается там, где и стоял. Слышит, как маленькая Лена хнычет из-за того, что её разбудили. Он до сих пор не может понять своих чувств по поводу этого ребенка. - Береги её, Миш. Ладно? - Защищу, чего бы это ни стоило, - уверенно отвечает экс-охотник. Осторожно держа на руках свой ценный груз, он поспешно выходит из комнаты, только один раз оглянувшись назад. Гадает: увидит ли он её еще когда-нибудь живой? По законам жанра, она должна выжить и жить дальше, но закон жанра всегда уступает перед законом подлости. А он велит ей умереть и уйти за своим мужем, став мученицей для Восставших и их знаменем. Она глубоко вздыхает и окидывает Лео очередным хмурым взглядом. - Ты куда так вырядился? Еще бы белые панталоны натянул. - Если уж суждено умереть, то лучше в красивой одежде, - он улыбается непринужденно, но напряжение так и висит в воздухе, такое густое и вязкое, что можно его на хлеб мазать вместо масла. - Ничего не хочешь сказать напоследок? – спрашивает она, чувствуя некую невысказанность. Он молчит. Ему так хочется рассказать обо всем: о том, что сильно любит, что всегда будет рядом в любой роли, что готов умереть лишь бы жила она. Но слова так и не срываются с губ. Что-то ему мешает. Лео проглатывает свои признания и мотает головой. - Вот и отлично. Она отходит к окну и отодвигает полупрозрачную органзу зеленого цвета. Там, за окном, заходит за горы солнце, обагряя землю лучами цвета крови. - Смотри, Лео, - у неё очень странное настроение – мрачно-торжественное, – передающееся и ему, и низкий, волнующий душу, голос, - Запомни этот закат – последний закат в военное время. Завтра утром солнце встретит нас триумфаторами. Лео склоняет голову и не может не улыбнуться. Если бы он был на месте Алекса, она бы не стала той, кого он, Леонардо Роберто ди Серпенти, так любит и уважает.