Silentium

Колдовство. Вестимо, настоящее колдовство. 　 Примитивом и пустыми словами являлось ранее, по мнению Хюррем Султан, то, что в моменты плотских утех называлось чувствами. Даже в своём случае она могла признаться, что в сам момент соития никакой любви к Сулейману не испытывала. Именно в сам момент. Прелюдии — да, поцелуи в это время — да, после наслаждения — возможно. 　 Но не тогда, когда головой полноправно правит похоть. 　 А сегодняшняя ночь разноцветным спектром эмоций и чувств вывернула её существо наизнанку, вырвала её сердце и вставила заново — туда, где, возможно, находились рёбра или желудок… неизвестно, куда — да это и неважно. 　 Точно не туда, где оно находилось раньше, просто куда-то в другое место. 　 Потому что она чувствовала себя совершенно другой женщиной. Страх исчез, к пальцам, к позвоночнику прилила сила — такая, что она была готова действительно, как и обычно метафорически обещала всем своим врагам, извергать огонь направо и налево, палить всё, что движется не по её указке. 　 Она чувствовала, что жаждет встать и рассмеяться в голос — злобно, властно, внушая ужас. Она чувствовала, что вернулась её забытая сторона. Она как владычица, она как госпожа. 　 Настоящая Хюррем Султан вернулась. 　 Безжалостная, хитрая. 　 Хюррем открыла глаза, почувствовав, как неприятно покалывало кожу на предплечьях от холода. С великим трудом открыв глаза, она попыталась осмотреться, но тут же почти оставила эту попытку ввиду яркого солнечного света, режущего ей глаза. Женщина молча натянула одеяло до носа и сжалась в «комочек», чтобы скорее согреться. 　 Она открыла глаза, увидела пустую постель, полог которой был наполовину отдёрнут, потянулась и тронула смятые простыни — пустое место, где должен был быть он. Её рука опустилась на подушку, пальцами сминая мягкий шёлк. Хитрый бес. Хюррем улыбнулась одним уголком губ, сладко потянувшись на простынях, чувствуя себя настоящей женщиной, госпожой, султаншей — впервые мужчина первый покинул её постель. Сейчас она не была, как обычно, жалкой наложницей, до вони официозно и на деле тщетно возведённой в статус законной жены и свободной женщины. Хюррем поморщилась. Фикция, не иначе. Любопытно, как она вообще могла бездумно разбрасываться своим статусом направо и налево, ведь на деле это не возымело никакого значения, если вспомнить. 　 Кстати, о воспоминаниях. 　 Эти воспоминания были так ясны в сознании, как будто она и не засыпала. Ссылка, неделя как в бреду, то, как она узнала о покушении на Ибрагима Пашу, то, как он проучил её, разыграв небольшой спектакль с псевдопокушением. Потом её память начинала туманиться, среди жара их тел и его именем на губах, мучительным бредом наслаждения, битвой, которая разворотила их постель. Плотские утехи равных по статусу и силе людей. Последним, что она помнила, были его руки, жадно ублажавшие её, и её раскрасневшееся от жара лицо. 　 Ей нужно было посмотреть на его лицо. 　 Раскаивался ли он? 　 Сев на кровати, она полностью откинула полог и после встала, вздрогнув от притупленного томления между ног. Хюррем ступила на холодный каменный пол, взяла шёлковый халат и взглянула на себя в зеркало. 　 Чем чёрт не шутит. 　 Султанша могла жизнью поклясться, что стала моложе. 　 Да, колдовство, не иначе. И он был колдуном. Возможно, даже противоядием против сопливой части её существа. Разбалованной, глупой, кукольной, потерявшей свой ум ради глупостей, о который ей, умной женщине, думать никогда не стоило. 　 Ибрагим Паша оказался горьким противоядием против её слабостей, против той непробиваемой стены предрассудков, которой она обложила себя. И только в словесных уколах, в ударах по её рассудку, в конце концов, даже в плотских наслаждениях, когда он физически показывал ей какие-то элементарные образы и сущности жизни — настоящей, ясной, прагматичной — она очнулась. 　 Иным требуется лёгкая встряска. 　 Ей же понадобилось погулять по осколкам собственных демонов и страхов. 　 Спасибо её жестокому, алчному лекарству. 　 Несколько шагов, пара поворотов, а его всё нигде нет. Но Хюррем Султан видит в окнах его личную стражу, мирно охранявшую дворец, видит его слуг и понимает, что он здесь. 　 Словно в прятки с ней играет. 　 Тяжёлая, массивная дверь хаммама наконец достигнута, и женщина решительно переступает порог. Там душно, очень душно. Она нутром чувствует, что он здесь, и почти плотоядно улыбается одними уголками губ, прикрывая веки в прищуре. Кажется, она даже слышит и кожей ощущает его рваные вдохи и выдохи, когда опускается на мрамор всё в том же халате, не заботясь о том, чтобы укутаться, как положено, в полотенце. 　 Фикция? Возможно. Они оба — большие любители фикций. 　 Султанша улыбается ещё шире, закрыв глаза и чуть выгнув шею навстречу чужим рукам, властно сжавшим её плечи. Она ещё чётче слышит, как он судорожно дышит, но затылком чувствует его самодовольную усмешку на лице. 　 — Доброе утро, госпожа, — мягко произнёс он, по своему обыкновению, почти нараспев. 　 — Судя по тому, что солнце почти в зените, уже не утро, — заметила женщина в ответ, приоткрыв глаза и затем чуть вздрогнув, когда он полноправно взял её волосы в руки и, сжав в тугой узел, заправил за шею. Она боковым зрением увидела, как визирь поднял чашу с тёплой водой и осторожно вылил ей на волосы. 　 — Я полагаю, — сильные пальцы мучительно медленно массировали кожу головы, посылая в кончики её пальцев разряды сладких судорог, — ты хорошо выспалась? 　 Она каждой клеточкой тела впитала этот бархатный, глухой голос. То вожделение, которое костром пылало между ними в этот месяц, можно было пощупать руками и поделиться им с армией неудовлетворённых мужчин и женщин. Оно было опасным, но, как уже признала Хюррем Султан, почти что целебным. 　 — Само собой, паша, — она чуть повернула голову, — так я обычно и поступаю, когда выживаю в очередной битве. 　 — Битве, — эхом отозвался он, почти смеясь. 　 Она с честным лицом подыграла ему, до конца повернув голову в его сторону и почти успев смутиться при виде на мужчине одного лишь полотенца на талии. 　 — Я так и сказала, — ответила Хюррем в тон ему, с удовольствием разглядывая его богатую сегодня мимику. 　 Первым признаком «выздоровления» настоящей Хюррем Султан от такого действующего лекарства можно было назвать то, что она испытала почти долгожданное удовлетворение, когда Ибрагим со всей силы схватил её за запястья, поднял с того места, где она сидела, и вжал в стену, заведя её руки себе за шею и затем опустив собственные на грудь и талию женщины. 　 — Хочешь сказать, ещё одно объявление войны ты выдержишь? 　 Она прикрыла глаза и стиснула пальцами его волосы, позволив затем его голове упокоиться на её груди. Вжаться губами, словно высасывая душу. Она с садистским удовольствием заговорила тихо, обжигая своим дыханием кожу его уха. 　 — Терпение, паша, терпение… 　 Султанша прерывисто вздохнула, ощутив его руку на животе, а затем ещё ниже, там, где всё её существо воспылало желанием встретить своего целителя. Хюррем Султан заворожена той тягучей энергией, которую Ибрагим дарил ей, которую вливал в неё своими руками, своим пронзительным, властным, ледяным взглядом, который убивал на месте любого человека, иссушал его душу, пожирал его суть, терзал его голову. Но именно всё это — это странное и необъяснимое влияние, обоюдное и опасное, вызывающее привыкание, как от наркотика, эта странная клетка из ненависти и жажды обладания была для Хюррем слаще и желаннее любого сахара. Живительный огонь его существа, который специально рвано дышит ей на ухо, воспламеняя в ней того самого знаменитого дракона, способного превращаться в безобидного голубя. Сильный язык соединяется с её собственным, возобновляя своё лечение, латая дыры в её душе, лаская её треснувший рассудок, сшивая её раздвоившуюся личину. Для всех он — сама смерть, погибель, либо болезненная зависимость, ведущая к смерти от нежелания жить дальше, либо жажда предания самого себя костру, но для неё — сладостное противоядие, антидот, вытаскивающий её из грязи собственных слабостей. 　 Но не бескорыстно. Плата за то — возможная смерть. 　 Но именно сейчас, именно в эту минуту, когда она почти исступлённо готова кричать от блаженства, когда она чувствует, что в её крови горит огонь, как плавится её тело, как она перерождается, как прижимается к нему ещё сильнее, не в силах совладать с самой собой, с теми судорогами, что охватили её измотавшееся за ночь тело. Она почти ничего не видит. 　 Но она же и знает, что после этой временной слепоты она станет видеть ещё четче, как настоящая орлица, как истинная хищница, а не как пародия на саму себя — только то, что хотела бы видеть. 　 Если она не излечится до конца, то не победит его, своего лекаря и целителя, своё противоядие и антидот. Своими проникновениями в её тело он проникает в саму её натуру и заполняет собой всё, что найдёт и к чему прикоснётся. Ибрагим хватает её за руки, потягивает их на себя, слегка отбрасывает, водит пальцами по коже, вырисовывая витиеватые узоры, ни на минуту не позволяя ей ослабить темп, прийти в себя и остановить процесс. И Хюррем это отчётливо понимает. 　 Срок ведь, в конце концов, неумолимо приближался.

* * * * *

　 Немые и глупые слуги, которым могут и язык отрезать, охотно и категорически, даже не требуя разъяснений, собираются хранить молчание до конца своих дней. 　 Ибрагим Паша с идеальной осанкой стоял возле окна в шёлковом домашнем одеянии, больше похожем на ночную одежду. В комнате было бы тепло и даже уютно, если бы не женщина, стоявшая у зеркала в противоположной стороне и хищно глядевшая в сторону визиря. Она, совершенно не смущённая присутствием противоположного пола, увлечённо переодевалась в утреннее платье мрачного оттенка, параллельно пытаясь привести растрёпанные, не до конца высохшие волосы в порядок. 　 — Может быть, сейчас сюда войдёт Повелитель? — внезапно спросила она. 　 Ибрагим, не совсем ожидая, что Хюррем так резко заговорит на такую тему, кашлянул, дабы не поперхнуться вином, которое пил. Повернув голову, он внимательно посмотрел на неё. 　 — Повелитель? Сюда? — он иронично хохотнул. — Когда в его ложе Фирузе-хатун и скоро подадут завтрак? Не думаю. Всё кончено, госпожа, ты окончательно стёрта из его поля зрения. 　 Кажется, он повторяет это в тысячный раз. Но именно сегодня на её лице не скользит горечь или обида; женщина почти презрительно фыркает и горделиво приподнимает подбородок, пальцами касаясь его шеи. 　 — Ты так уже делала. 　 — Что именно? 　 — Вот это, — он глазами показал на её пальцы, напоминая ей про случай, когда она оказалась у его постели, наблюдая за его агонией и зачем-то гуляя этими же пальцами по его же шее, массируя, стараясь перекрыть кислород. 　 — По тебе не скажешь, что ты недоволен. Ибрагим грубо перехватывает её пальцы, и она взглядом показывает, что и это движение узнаёт. 　 — Но в этот раз я могу сделать и так, — и визирь, не отрывая от женщины сверкающего взгляда, касается губами подушечек её пальцев и почти пропускает их внутрь, обдав горячим дыханием. 　 — Я не Нигяр, — сварливо сквозь зубы говорит Хюррем, приближается к нему ближе и шёпотом добавляет: — И не Хатидже Султан. 　 — Верно, — он охотно кивает. — Совсем не они. 　 Хюррем улыбается — даже сейчас, когда они просто молча стоят, пристально глядя друг на друга, они всё равно воюют. Он, словно сторожевой змей-искуситель, следит за тем, чтобы она не сделала ни одного шага без его ведома, не посмела разгадать его загадку, не смогла продвинуться ни на йоту. 　 А мозг Хюррем Султан тем временем работает, работает — лихорадочно мыслит, перебирает, размышляет, сопоставляет, теперь уже в новом, обновлённом, усовершенствованном виде. 　 И теперь появляются образы, которые она ранее не могла даже высказать, о которых она бы молчала, не осмелилась бы и помыслить. 　 Да, она бы молчала. 　 Так вот в чём её слабость? В том, что даже если бы и догадалась, допустила верную мысль — всё равно не озвучила бы её? Из неуверенности? Из осознания, что для него это было бы слишком просто, чем бы это ни было? Она настолько преувеличивает его способности? 　 Или это действительно реализм? 　 Она думает, думает, думает. А думать сложно, особенно когда процесс лечения такой болезненный и не в меру медленный. 　 Она поняла точно только одно: её догадки в отношении его беспроигрышного плана по её уничтожению были теперь вторичны по отношению к его настоящим мотивам. 　 Антидот, исцеление её растерзанной, смешной сущности, «Антология изменений». 　 Изменений? Изменений чего? 　 Изменение — это порой и исцеление. То, как он грубо вытащил её из когтистых лап преисподней, — это своеобразное спасение. Спасение, которое в её случае, кроется не столько в физическом, сколько в моральном плане, в духовном, в ментальном. Только один человек мог проникнуть так глубоко в её разум, мог изменить там то, что засохло, остолбенело. 　 Так тогда в чём заключался его вызов? Чего он хотел добиться? Ибрагим ненавидел её каждой каплей крови в своём теле, она это чувствовала, но он жаждал заполучить её тело и разум, вожделел почти до помутнения рассудка. 　 Старик Чешме-эфенди говорил, что Ибрагим был в гневе в тот момент, когда план по её уничтожению возник в его голове. Что могло так взбесить его, что он обратился к оружию более страшному и сложному, нежели нож, яд или даже слово? К изменению человека, к переделыванию его. 　 Тех, кто отличается, никогда не принимают — унижают, пытаются изгнать, можно даже сказать, выдавить, как изъян на теле. Но гораздо более жестокими бывают те, кто не прогоняет, а стремится переделать — переделать под себя, научить быть таким, каким считают нужным они. 　 Любой ценой – насилием и подкупом. 　 Но иногда, увлекшись, меняются сами. 　 Ибрагим Паша. 　 Это в твоём вкусе. 　 Глаза у Хюррем лихорадочно заблестели, она похолодевшими от волнения пальцами затеребила воротник его халата, на что тот слегка изумлённо приподнял бровь. 　 — Всё размышляешь? Правильно, последние дни, госпожа: готовь свой ответ. 　 Но не всё так просто. Один ответ — взамен ещё добрая дюжина вопросов. 　 — У меня к тебе вопрос. 　 — Задавай, — ответил он, спокойно убрав от себя её руки, отойдя к сундуку с вещами и принявшись снимать с себя одежду. 　 — Что будет, если я просто перережу тебе глотку кинжалом, который ношу? — она скрестила руки на груди и чуть наклонила голову вбок. Лицо Ибрагима осветила насмешливая ухмылка. 　 — Спокойнее, госпожа. Оставь хотя бы иллюзию женственности и здравого смысла. Вроде наши ночные… авантюры не повредили твоё восприятие реальности. 　 — Ты ведь ничего не стоишь без власти Великого Визиря, не так ли? — продолжила Хюррем, медленно измеряя шагами ковёр позади Ибрагима. — Доверие Повелителя и любовь Хатидже Султан — это главные атрибуты того, что ты называешь заслуженной властью. Вспомни, как государь наказывал тебя за излишние проявление самодовольства, — она презрительно усмехнулась; ей в какой-то момент воистину надоело лицезреть его демонстрации власти над ней. — И сколько же раз мне удавалось парой слов серьёзно, как бы ты ни отрицал это, пошатнуть его доверие к тебе. А Нигяр? А то, как Хатидже Султан узнала об этом и твёрдо решила развестись с тобой? И ты выл у себя в шатре, как затравленный волк, изображая побитую невинность. 　 Он был удивлён её тирадой, но его удивление быстро сменилось раздражением и презрением, исказившим его красивое лицо. 　 — Ты ничего не знаешь об этом. Не пытайся постичь наши отношения с Хатидже Султан и Повелителем своим ограниченным сопливой реальностью умом. 　 — Ты сам называл меня умнейшей женщиной своего времени, разве нет? — её лукавая улыбка стала ещё шире. — К тому же, мне не нужно вдаваться в глубины этих, как ты назвал и как смеешь надеяться, глубоких отношений, чтобы увидеть в этом твою слабость, Ибрагим Паша. Ты жаден до власти настолько, что постепенно слепнешь и находишь, ввиду своего духовного неравновесия, утешение в том, чтобы всеми силами пытаться уничтожить одну-единственную женщину. Даже находясь с ней в одной постели. 　 Он сузил глаза, его губы изогнулись презрительной ухмылкой. Она победила. Лицо Хюррем озарилось сладкой улыбкой триумфатора. 　 — Даже если твои слова и справедливы… в незначительных аспектах, — уточнил он, — то мне, признаться, довольно смешно слышать об этом из уст женщины, чья власть заключена в умении доставлять мужчине удовольствие. Да и где сейчас твоя власть? Кажется, её получила, ввиду своего нового статуса, Фирузе-хатун? А так ты права: я жаден до власти, я дорожу ей, поскольку она даётся мне нелегко. Каждый день я вынужден выживать. И не как ты — среди тупых наложниц — а среди тысяч янычар и десятков опасных, кровожадных, не ведающих пощады пашей. Смерть подстерегает меня в и за пределами дворца, в то время как ты не можешь лишний раз носа казать даже из своих покоев. Я же там запереться не могу, Хюррем Султан. 　 Его слова сильно задели её за живое, за гордость. 　 — Ты считаешь, что запереться в покоях — это панацея? Повернул ключ и закрыт от мира? Меня жгли, травили, как собаку, похищали, приставляли нож к глотке, а я женщина, которая просто любила султана, — произнесла она злым голосом, полным пронизывающего холода обиды. 　 Ибрагим издал короткий грубый смешок. 　 — Я наблюдал за тобой каждую минуту твоей жизни, если не чаще. Даже когда был в походах, мне докладывали о каждом твоём шаге. И я хорошо знаю тебя, даже слишком хорошо. Настолько, насколько ты никогда не сможешь себе вообразить. Я одержим твоим существом, пресыщен твоим интересом — называй, как тебе больше польстит. 　 Хюррем не шевельнулась. 　 — Однако, я думаю, ты сейчас только унижаешь себя такими глупыми предположениями и размышлениями. Мы оба видим этот мир одинаково, что ни говори, лишь через разные призмы. И доказывать другому, что он видит неправильно или хуже, при этом делая абсолютно так же — моветон, ты так не думаешь? 　 Она почувствовала тошноту и головную боль от длительных раздумий. Если действительно существует выражение «горит мозг», то Хюррем Султан сейчас испытывала именно это. 　 — Меня расстраивает лишь, что ты слишком медленно продвигаешься в понимании, госпожа. 　 Сказав это, он застегнул последнюю пуговицу на кафтане и повернулся к ней. Женщина сначала отвернулась, однако мимолётно всё же вперилась в его фигуру взглядом, и её глаза расширились от интереса: в кармане надетого Ибрагимом кафтана сверкнул массивный, дорогой, видимо, золотой ключ. Шайтан ли, провидение ли, или, вестимо, истинная сущность Хюррем Султан проснулась — так или иначе, решительно посчитав этот ключ очень важным, женщина вплотную приблизилась к мужчине, положив руки ему на грудь. 　 Ибрагим замер и тут же хохотнул. 　 — Неожиданно, госпожа. Хоть бы на секунду вспомнила о горд… 　 — Лёгкой дороги, Ибрагим Паша, — только и произнесла она, приблизив к нему своё лицо и одновременно медленно опуская руки с целью попасть в карман с отвлекающим манёвром. Подействовало: мужчина коснулся своим носом её скул, и этого момента хватило, чтобы ключ оказался зажат в ладонях женщины. Та мгновенно отстранилась от Ибрагима. Он насмешливо улыбнулся. 　 — Благодарю. 　 Увидев, как Ибрагим вместе со своим конвоем отправился в Топкапы, Хюррем тяжело вздохнула, приводя чувства и мысли в порядок. У неё есть около дня, чтобы продвинуться дальше, чем она смогла за всё это время, за все эти полтора месяца.

* * * * *

　 Хюррем чувствовала себя загнанной в угол, всячески ругая себя за потерянные впустую дни. Причём, точнее сказать, не саму себя, а ту «фальшивую» Хюррем, которую отныне сама считала куском красивой ткани в драгоценной короне, представляя это в голове и раздражаясь ещё сильнее. Она недооценивала Ибрагима, превознося себя и свои способности выше Рая Небесного, предполагая, что в долю секунды раскусит своего врага просто потому, что она — великая и могучая Хюррем Султан. Страх уступил место необузданному желанию найти все ответы на свои вопросы. Песок в часах грозил закончиться в скорейшем времени, а количество страниц в «Антологии» слишком медленно уменьшалось. 　 Нахождение ключа оказалось судьбоносным. Выяснилось, что Хюррем по невнимательности не заметила, что последняя часть книги под названием «V. Молчание» была обрамлена железной защитной пластидой, имевшей замочную скважину, ключ к которой султанша чудом заметила сегодняшним утром. Однако, что логично, женщине предстояло прочитать первые четыре части, которые были написаны на довольно сложном научном языке и грозили малым усваиванием информации. 　 Измотанная султанша то и дело хваталась холодными руками за больную голову, переживая, не поднялась ли у неё температура, разминала страшно затекшую шею и тело — и когда занималась последним, то невольно вспоминала последнего мужчину, доставившего ей такое неожиданное удовольствие. Время кренилось уже не к сумеркам, а к закату, а прочитано было всего две с половиной части «Антологии». 　 — Что же ты тут спрятал, Ибрагим? — риторически спрашивала темноту в комнате Хюррем, принимая иное положение на диване, подкладывая ещё больше подушек под спину и ноги. — Что же ты хочешь от меня? 　 Слова в экстазе о том, что он солгал ей в чём-то, было бы глупо считать не искренними — в процессе плотских утех навряд ли Ибрагим мог глубоко думать о своём плане и говорить слова, которые могли запутать её. Кто знает, может быть, сентиментальность ударила ему в голову вместе с похотью, вынудив выдать себя. 　 Возможно, он солгал ей в том, что никакого компромата на неё у него нет? 　 — О, нет, — протянула Хюррем сама себе, листая «Антологию» и размышляя о словах визиря, — ты не настолько глуп, паша. Ты бы никогда не рискнул полезть в пещеру дракона, не будучи уверенным, что у тебя есть с собой хотя бы верёвка и мыло. 　 И было даже менее вероятным то, что он преднамеренно решил запутать её. Что-то он точно нашёл, причём не случайно, а специально для исполнения своего плана. Что именно он нашёл — поиск этого, на самом деле, стал второстепенным. Думать как Ибрагим было ключом к разгадке его вызова. И пусть Хюррем Султан ещё не до конца преуспела в этом, так или иначе перемешивая его возможные мысли и действия со своими, тем не менее, общая картина выстроилась перед ней в гораздо более чётком виде. 　«Антология» — книга, ставшая руководством паши в составлении его плана и стиля его действий — говорила ей только одно: Ибрагим желал изменить Хюррем. Для этого он нашёл что-то, что смогло бы нарисовать над ней крепкие нити, затем выстроил такие обстоятельства, которые превратились бы в деревянные палочки в его руках. Долгие манипуляции, тупики, в которые будет заходить «жертва», вынудит её устать биться головой о стену и попытаться найти иной выход из ситуации, отыскать другую возможность спасти себя. Страх смерти, разоблачения, которыми Ибрагим окутал Хюррем и всю её жизнь несколькими словами, должны были размягчить её и подстроить под тот образ, тот сосуд, который он сам и выбрал бы для неё. 　 Строчки за строчками превратились в маленьких чертят, шепчущих ей с двух сторон его план в чистом виде — без преуменьшений и преувеличений, таким, какой он есть, будто бы сверху, над всеми обстоятельствами. Сломать её, переиначив её саму изнутри, заставить быть от него зависимой, подверженной, падшей — ответ оказался постыдно близко. Как она могла раньше не догадаться? 　 Когда-то Ибрагим сказал ей, что мог бы убить её в любой момент, но каждый раз преданность султану останавливала его. Брешь, обыкновенная фальшь. Ибрагим был слишком азартен, чтобы просто убить её ядом или чем-то подобным. Как минимум, он бы просто перестал себя уважать — быть мужчиной, Великим Визирем, вторым человеком в государстве, могучим львом, вершащим судьбы всех людей в Империи и просто подослать убийц к жене падишаха — это всё равно что быть королём и послать огромную армию, чтобы раздавить червяка в погребе. 　 Он никогда не убьёт её. Ему нет смысла это делать. Не притронется и пальцем — более того, действительно, как и говорил, будет защищать от кого бы то ни было. Зачем убивать своего врага, которого можно превратить не просто в союзника, а почти в раба? Тогда все те вещи, которые мешали их общему сосуществованию и которые представляли какую-то угрозу друг другу, просто самоуничтожатся. 　 А она была женщиной, которая обладала огромнейшим потенциалом, хорошими связями, умом, красотой, острым языком и отличными способностями к плетению интриг. Страшный враг и великолепный союзник. 　 Ибрагим Паша. 　 Это тоже в твоём вкусе. 　 Рассвет едва-едва брезжил над горизонтом. А тот, кто мог бы войти в покои Хюррем Султан, трижды бы воззвал к Аллаху от ужаса: растрёпанная, уставшая, но с горящими глазами султанша ходила из стороны в сторону с массивной книгой, одной рукой что-то пытаясь записывать на противоположной от читаемой странице, делая какие-то заметки, а другой перелистывая страницы и отбрасывая потерявшие блеск волосы за спину. 　 И как-то дико улыбаясь через какое-то время. Четыре части книги были проглочены за наименьшее время, ключ был вставлен в замочную скважинку, позволяя отодвинуть пластиды и открыть страницы. Часть «Молчание» занимала меньшую часть книги, но, судя по огромному количеству ярких заметок, которые Паша делал на полях, самой информативной. Хюррем в предвкушении опустилась на пол, впившись глазами в слова. Это ещё был не конец, не мог Ибрагим закрыть от посторонних глаз целую часть книги, если бы она не была решающей. 　 К её частичному разочарованию, Ибрагим и здесь оказался хитрее, применив какой-то шифр к своим заметкам, а потому не позволив Хюррем прочесть их. 　 «…Однако каждое действие вызывает равное по силе противодействие. Здравый смысл должен диктовать Изменяющему правила и своего поведения в том числе. Основополагающим правилом процесса изменения личности является, конечно же, молчание. Какое понятие Изменяющий может вложить это слово? Соблюдать тишину в присутствии Жертвы? Хранить молчание о своих действиях? Не позволить, возможно, самой Жертве говорить хоть слово о подобном процессе, отвлекая её? Молчание как понятие в нашем случае может совмещать в себе искажённые варианты каждого определения, главное — научиться подстраиваться под каждую ситуацию, научиться понимать, как Жертва может повести себя в любой момент…» 　«…Не забывайте о последствиях. Чем сильнее Жертва, тем выше вероятность, что любые действия Изменяющего обернутся против него — сначала с той же силой, а в дальнейшем по нарастающей. Это связано со слишком резкой метаморфозой личности, в частности с излишним давлением со стороны Изменяющего. Когда Жертве внушают определённую систему поведения и действий, даже предельно завуалированно, что-то может вынудить её резко изменить вектор своего изменения. К примеру, Храбрецу, являющемуся жертвой, долгое время упорно внушают всю глупость жертвования своей безопасностью во всех возможных ситуациях, постоянно напоминая об этом и, возможно, даже подстраивая нужные условия. В какой-то момент, по неосторожности самого Изменяющего, Храбрец может внезапно задуматься о том, что с ним происходит, свернуть с пути изменения и кидаться в любые драки, соглашаться на самые рискованные безумства с утроенным энтузиазмом. Как итог: все усилия Изменяющего окажутся зеркально отражены и обернутся против него…» 　«…Во-первых, Жертва должна хранить молчание о любых вещах, связанных с планом Изменяющего, если таковые предусмотрены самим Изменяющим. 　 Во-вторых, молчание должен хранить и сам Изменяющий, в частности о том, о чём говорится в частях II и III. 　 Жертва должна в конечном итоге молчать обо всём, что произошло между ней и Изменяющим…» 　«Изменяющий должен в первую очередь избавиться от любых личных недовольств или привязанностей к Жертве. Это обязательное условие, поскольку Жертва и Изменяющий зачастую существуют бок о бок и процесс изменения личности может существенно сказаться не только на их взаимоотношениях как таковых, переходя от доверительных к неприязненным и наоборот, но и повлиять на сам источник чувства, вызвать недоумение, непонимание человека, поскольку изменённая Жертва — то, какой личностью она станет после пути моральных метаморфоз, предугадать практически невозможно. Образ изменённой Жертвы, конечно же, является не чем иным, как личным, субъективным представлением Изменяющего. Иными словами, сохранять максимальное хладнокровие необходимо, чтобы предусмотреть всевозможные варианты изменения личности. Трус может стать бесстрашным насильником, честный меценат — подлым аферистом-мошенником с раздвоением личности, а ваш злейший враг остаться злейшим врагом, но более хитрым, изощрённым, хорошо знающим вас — настоящим личным кошмаром…» 　«…Рычаги давления на Жертву должны быть существенны. Однако нельзя допустить, чтобы Жертва каким-либо образом выяснила, чем в частности Изменяющий собирается подстрекать её ступить на путь личностных метаморфоз. Азарт и страх смерти обязаны ввести Жертву в состояние, когда та охотно будет следовать за оставленными Изменяющим кусочками сыра, однако не понимать, ни откуда берётся этот продукт, ни откуда Изменяющий внезапно мог раздобыть такие данные, которые могут стоить Жертве жизни…» 　 Это было поистине невероятно. Ответы. Написанные пером на бумаге. 　 Все сухие слова, сказанные Ибрагимом, внезапно приобрели новую жизнь в её уме. Она схватила руками разгадку, сжала её руками, впилась ногтями — и теперь ведущей была она. 　Какой гнусный, подлый план. Действительно, под стать Ибрагиму. Вкупе с удивлением, облегчением, возбуждением и раздражением, теперь Хюррем Султан ощущала и всецелое восхищение этим человеком. В некотором смысле даже его превосходство, ведь она бы до такого не додумалась. Никогда. Да что там. Единственными путями уничтожения Ибрагима в её понимании были кинжал, яд да немилость Повелителя, которая и повлечёт за собой, возможно, первые два варианта. Но настолько хитрый, правильный, с полной выгодой для себя план она бы не составила в голове никогда. 　 Он всегда был на два шага впереди неё. Он изменил её — Хюррем не собиралась отрицать действие этого самого «пути личностных метаморфоз». Она знатно повеселила его своими терзаниями, изменениями в своих чувствах не только к Сулейману, но и к нему, Ибрагиму. Она делала всё то, что он хотел, находилась с ним рядом, развлекая, каждую минуту думая, как он собирается убить её. А план был настолько прост. И сложен одновременно. 　 Неподражаемо. 　 Он почти выиграл. 　 Почти. 　 Он забыл только о двух вещах. 　 Первое — отбросить личные чувства, какими бы они ни были. Невозможно не отметить, как Ибрагим пытался постоянно казаться абсолютно равнодушным, однако постепенно его маска дала трещину, до конца доиграть свою партию он не сумел. Всё-таки смесь ненависти, интереса и физического вожделения порой может сыграть очень злую шутку. 　 Второе — он забыл, что Жертва — женщина. 　 Она хорошо знала, что он ждёт от неё сейчас. Вся мозаика полностью выстроилась в её голове, она поняла каждый его шаг и стремилась только к одному — к тому самому важному пункту, который Ибрагим, как ни странно, обошёл стороной в своих упорных заметках. 　 Действие и противодействие. 　 Она сделает с ним всё то, что он сделал с ней, но более страшным путём — очевидным, женским, таким, против которого не пойдёт ни один мужчина. Всё-таки любовь к дешёвому смыслу и здесь подставила Ибрагима. Порой нужно брать за основу более простые вещи — результат может оказаться гораздо масштабнее. 　 Хюррем Султан, почти вне себя от раздирающего её изнутри чувства превосходства, захлопнула «Антологию изменений» и положила на прикроватный столик. Упав на кровать, она почти мгновенно заснула. 　 Завтра пробудившаяся Хюррем Султан, с новыми знаниями и новым планом, с полным пониманием происходящего возьмёт всё в свои руки.

* * * * *

　 Два дня пронеслись незаметно, особенно для Хюррем Султан, которая эти сутки по большей части восстанавливала силы от постоянных недосыпов. Её план был безупречен, и это придавало ей уверенности. 　 — Госпожа, — учтивым голосом произнесла тощая служанка, топчась около дубовой двери хаммама, — стражники доложили, что Ибрагим Паша только что приехал. 　 Хюррем, восседавшая на мраморе в одном полотенце, надкусила яблоко и довольно улыбнулась. 　 — Хорошо. Дильшах, ты помнишь, что я тебе сказала? Постарайся сделать это без ошибок. 　 — Да, госпожа. 　 Наложница удалилась, закрыв на ключ двери. Хюррем Султан принялась упорнее доедать свой фрукт, осознавая, что у неё есть около пяти минут, прежде чем Ибрагим Паша со звериным рёвом ворвётся к ней в хаммам. Она решила действовать против него его же оружием. Поняв его мотивы, логику, чувства и цели, Хюррем наконец почувствовала, что по крайней мере сейчас они полностью равны по силе и потенциалу. Она не собиралась искать, какой же такой компромат он нашёл на неё, поскольку это уже было абсолютно неважно. 　 Хюррем расслабленно вздохнула. Кажется, сейчас равнодушный с виду Ибрагим Паша холодно спрашивает Дильшах о местоположении Хюррем Султан, и та, дрожа как осиновый лист, мямлит, что султанша, будучи в крайне подавленном состоянии, приказала всем наложницам покинуть хаммам, сама закрылась изнутри — и с тех пор они не могут до неё дозваться. Хюррем знала, что как-то раз подобный случай произошёл с Хатидже Султан, разница лишь в том, что та действительно хотела покончить с собой. 　 Ибрагим Паша никогда не допустит её смерти. И, услышав эту байку от Дильшах-хатун, помчится в хаммам так, будто за ним сам дьявол погонится. 　 Наконец за дверьми послышались громкие шаги нескольких мужчин. Ибрагим безуспешно начал целенаправленно таранить своим телом массивные двери. 　 — Султанша! Госпожа! Откройте сейчас же! Откройте! — он обратился к евнухам. — Что стоите, черти проклятые, живо выламывайте двери! 　 Трое евнухов послушно навалились на препятствие, а Ибрагим не переставал кричать на них, периодически взывая к Хюррем Султан внутри. Та с самым довольным видом откровенно забавлялась, порой даже позволяя себе лёгкие смешки, понимая, что визирь их не услышит. Как задёргался, Аллах-Аллах, как занервничал. Он, очевидно, не ожидал от неё такого, посчитав, что одного предупреждения о том, чтобы она и не думала о самоубийстве, будет предостаточно, что он уже изменил её сознание и лишил желания оборвать свою жизнь. Так и есть. 　 Только вот он ещё об этом не знает, а стоит за дверьми и готов разодрать евнухов и саму преграду на щепки. 　 — Будьте вы прокляты!.. — орал он и, взяв вместе с остальными слугами небольшой стол, приготовился использовать его как таран. Выломав дверь, он, как ураган, влетел внутрь. 　 Хюррем как ни в чём не бывало чистила мандарин, даже не взглянув на Великого Визиря. Тот сначала побледнел, потом мгновенно понял, что к чему, и почернел от ярости. Медленно приблизившись к султанше, он, не оборачиваясь к семенившим за ним слугам, прохрипел: 　 — Пошли вон. 　 Те тотчас послушались. Паша сжался, как пружина, и тяжело задышал. 　 — Ты… — тихо зарычал он. — Ты совсем с ума сошла, Хюррем Султан? 　 По полному имени он обращался к ней, только если издевался или был дьявольски зол. 　Султанша оставила это высказывание без ответа, лишь невинно бросив мимолётный взгляд на Ибрагима и вернувшись к чистке фрукта. 　 — Отвечай. Отвечай, Хюррем Султан! Отвечай!! — его мрачный, гортанный, железный голос пронизывал насквозь, но впервые в жизни от него у неё по спине не пошли мурашки. Кажется, воздействие «Антологии» нашло своё место и здесь. 　 — Успокойся, — равнодушно бросила Хюррем. 　 Не выдержав такой наглости, визирь в два широких шага оказался над султаншей и, схватив её за предплечья, грубо встряхнул, наклонившись почти к её лицу. Та осталась спокойной. 　 — Успокоиться?! Ты, змея, выжила из ума?! Что ты себе… 　 Он не успел договорить, будучи остановленным долькой мандаринки, которую Хюррем беззаботно всунула ему меж тут же закрывшихся после этого челюстей, не преминув пальцами заботливо вытереть кислые капельки. 　 Обняв его лицо обеими ладонями, султанша нарочито любовно прошептала: 　 — Лёгкой дорога была, Паша? 　 Он тут же вспомнил её слова перед своим отъездом. Визирь дёрнулся, чтобы стряхнуть её руки, но женщина впилась в кожу лица ногтями, показывая ему, что не закончила. Поняв, что его обвели вокруг пальца, но определённо с целью сейчас что-то сказать, он выдохнул и замер. 　 — Более чем, благодарю. 　 — Славно, — Хюррем провела ногтями вниз, оставив царапины. — Вижу, ты удивлён. 　 — Я не ожидал, что ты такое выкинешь именно сейчас, — ответил он. — За день до своей экзекуции — может быть, но не сейчас. Что-то сказать этим хочешь, госпожа? 　 Она выпустила его лицо из пальцев, поднялась на ноги, отвернулась от паши и направилась за своим халатом вглубь хаммама. Можно сказать, дала ему время, чтобы вернуть свою невозмутимость, часть образа. Он это понял. 　 — Зачем ты разыграла этот спектакль? Чтобы развеселить меня? 　 Она вдела руки в рукава халата. Повернувшись к нему лицом и сохраняя безопасную дистанцию в пять-семь шагов, женщина прищурилась. 　 — Не настолько я беспокоюсь о том, чтобы ты не скучал, Паша. 　 — Тогда чтобы сказать парочку колких слов немного удивлённому мне? 　 Он смотрел на неё долгую минуту, и она почувствовала, как Ибрагим Паша впервые не понимает, что происходит в её голове. 　 — Это моё предупреждение тебе, Паша. 　 Он с издёвкой усмехнулся, изогнув брови. 　 — Что, прости? Предупреждение? Мне? Ты? За неделю до своей кончины, которую я запросто могу перенести хоть на сегодняшний ужин, если пожелаю? Хюррем Султан, я беспокоюсь о твоём душевном рав… 　 — Прекращай свои пафосные и бессмысленные речи, Паша, я вижу недоумение на твоём лице, ты его не скроешь. 　 Безжалостный оскал исказил его лицо. Он неспеша начал подходить к ней. 　 — Я могу потребовать ответ от тебя прямо сейчас, — резко оказавшись перед ней, одной рукой он обхватил её за спину и придавил к стене, другой прижал к себе её ногу. — И если ты не ответишь, то проиграешь. Исход сама знаешь, повторять не буду. 　 Она не шелохнулась, продолжая хладнокровно смотреть ему в глаза. 　 — С этого момента будь осторожнее, Паша Хазретлери, — мягко сказала Хюррем, положив руки ему на плечи и настойчиво отодвигая от себя. Ибрагим настолько растерялся от такой перемены настроения, что повиновался и послушно отступил назад. 　 — Ты… 　 — Стража. 　 Визирь тотчас отошёл на несколько шагов назад и, дождавшись, когда двери откроются, грубо растолкал евнухов и удалился прочь. 　 — Да, госпожа? — спросил один из слуг. 　 — Ибрагим Паша не останется, подготовьте его карету. И собирайте мои вещи, я отправляюсь в Топкапы. 　 Хюррем Султан была довольна. Более чем довольна. Игра стоила свеч.

* * * * *

　После того случая в течение двух дней её визитов в Топкапы любой её лукавый взгляд он ловил с подозрением, снова и снова ожидая от неё подвоха. И не зря. Пять органов чувств Хюррем Султан обострились до предела: она видела мир ярче, слышала чётче, чувствовала острее, даже воздух стал словно насыщеннее, а вкушаемая пища вкуснее. Узнав, что ответ всё это время был у неё перед самым носом, она получила полный контроль над ситуацией. 　Ибрагим Паша показался из-за угла, двигаясь в сторону султанских покоев. Увидев госпожу, он резко изменился в лице. Остановившись напротив султанши, он окинул её неприязненным взглядом: 　— Что ты здесь делаешь, госпожа? 　— Пришла повидать своих шехзаде, это ведь не запрещено? — хитро улыбнулась женщина, это была их первая беседа с момента её обмана в хаммаме, им удавалось лишь обменяться красноречивыми взглядами. — Я уже уезжаю, у ворот ждёт моя карета. 　Ибрагим прищурился. 　— Убийца может воспользоваться этим. 　— О, тебе не стоит волноваться о моём убийце, Паша. Никто, кроме меня самой, — на последнем слове Хюррем сделала ударение, — не сможет мне навредить. 　Он побледнел. 　— Ибрагим Паша, — обратился к визирю стражник, — Повелитель готов принять вас. 　— Иду, — быстро ответил он, не нарушая зрительного контакта с Хюррем. 　— Ступай же, Ибрагим Паша, не заставляй Повелителя ждать. 　В последнее мгновение, перед тем, как отвернуться, мужчина заметил, как глаза Хюррем Султан бросили ему вызов. Грубый, смелый, полный превосходства. 　И он догадался, что она всё узнала. Хюррем кожей чувствовала, что он всё понял, проглотил наживку. Пусть думает, что она сегодня же раскроет все карты, пусть верит в то, что сможет её перехитрить. Он свёл её с ума за полтора месяца, ей же потребуется пять дней. 　И действительно: с момента расставания у покоев Повелителя Хюррем преднамеренно появлялась где угодно, лишь бы Ибрагим увидел её. Повелитель не особо заботился о перемещениях своей бывшей главной жены, и это впервые в жизни более чем радовало Хюррем. Она больше не чувствовала ни любви, ни страха, ни отчаяния — абсолютно ни к кому. Её волновало лишь будущее детей и то, как поизощрённее свести Ибрагима с ума. Нет, она никоим образом не собиралась раскладывать перед ним свои карты, она собиралась следовать правилу пятой части «Антологии» и послушно молчать. В отличие от паши, Хюррем умела играть по правилам, особенно, если перевес был на её стороне. И результат не заставлял себя ждать: будучи уверенным, что раз полтора месяца из двух прошли с его преимуществом, то и победа в этой немой битве достанется ему, Ибрагим давал слабину всё чаще. Каждый раз, увидев Хюррем издалека, он терялся, сужал глаза, взглядом приказывал ей не делать глупостей и удалялся, оставляя её с триумфальной улыбкой. 　Она играла на его страхе её смерти. Причины были ей не слишком понятны — и дело тут точно было не в пресловутой любви — однако Ибрагим Паша сдавал свои позиции слишком быстро в вопросе её безопасности. Ничто другое — ни её слова, ни её действия, ни её внешний вид или что-то подобное — не задевали его настолько сильно, как вопрос её жизни. И только он. 　Узнав, что остаток дня Ибрагим Паша проведёт у себя во дворце, Хюррем решила продолжить свой план, пощекотав нервы визиря ещё усерднее. Выяснив, что Гюльфем как раз собиралась вместе с Михримах посетить Хатидже Султан, Хюррем, недолго думая, присоединилась к ним под тем же предлогом. 　Пыльная дорога в жаркий день точно стоила того, чтобы лицезреть его почти растерянное лицо, когда после громкого «Внимание! Хасеки Хюррем Султан Хазретлери», донёсшегося с улицы, он поднялся со своего кресла и увидел её хитрое лицо. 　— Госпожа, добро пожаловать, — любезность Ибрагима Паши никогда не давала сомневаться в себе. 　Хюррем успела взглядом выразить всю красочность их назревающего диалога. 　— Благодарю, Паша. 　Обменявшись любезностями с Михримах и Гюльфем и дождавшись, пока те поднимутся наверх к Хатидже, он медленно подошёл к ней, внимательнейшим образом рассматривающей какую-то венецианскую шкатулку. 　Краем глаза Хюррем увидела на его лице кроме привычной бесстрастности и показной учтивости ещё и мрачно сжатые в одну линию губы, однако она хорошо знала, что всё, чему он позволил выразиться на своём лице, было лишь ничтожно малым отблеском того, что он на самом деле чувствовал. 　Молчание затянулось, и она грациозно повернулась, показывая всю театральность ситуации. 　— Значит, не спросишь ни о чём? — бархатным голосом спросила она. 　Визирь дёрнулся, видимо, от еле сдерживаемого гнева. 　— А должен, прости? — с ядовитым сарказмом переспросил он, вязко растягивая слова. 　Оба понимали, о чём шла речь. 　— Конечно, нет, — легко согласилась она, чувствуя, как они в какой-то момент резко поменялись местами. — Ведь всё в порядке вещей. Я всего лишь предупредила. 　Само собой. Просто предупреждение, что отныне она будет играть с ним на равных. 　— О, благодарю, это было мило с твоей стороны. 　Хюррем улыбнулась и придвинулась к паше чуть ближе. Тот недоверчиво прищурился, заметив это, но не решился пока смотреть на неё. Султанша же предприняла следующий ход, начав бить по-женски. 　— Тебя не заботит, что скоро Хатидже Султан заволнуется о том, где ты пропадаешь? 　Ибрагим побледнел, искоса взглянув на неё. Такого он от неё точно не ожидал. Прямо намекнуть об их ночных встречах было не в её стиле, ведь могла пострадать и она сама — иными словами, этот выпад был не её единоличным тузом. 　— А пора бы, — продолжила она. — Ведь… тебе предстоит ближайшие ночи провести вне дома, верно? 　Он резко взглянул на неё. Хюррем внутренне похвалила себя: он явно был повержен этими словами, она явно ставила его в тупик со всех сторон. Сначала тем, что она в любой момент может покончить с собой, если захочет, затем тем, от чего он вряд ли сможет отказаться как мужчина — будучи взрослыми людьми, оба понимали, чем будут заканчиваться их ночные встречи, и как-то не придавали этому особого значения. 　Она сопротивлялась искушению подразнить его вживую. А он не мог оторвать от неё взгляда, в котором плескались не то возбуждение, не то интерес, не то всё вместе, приправленное искренним желанием сделать свой ход. 　— Хотя это неважно. Ведь через пять дней ты ждёшь, что я… — она сделала паузу и с великим удовольствием томно закончила: — ...встану на колени. 　Он проглотил комок в горле, не в силах оторвать от неё взгляда. Его идеальный враг, которого он почти сумел сделать своим рабом во всех смыслах, сейчас стоял перед ним в расцвете своей силы и с карт-бланшем на всё, что угодно. 　Знающий каждую чёрточку на его лице, каждый уголок его головы. 　Так ты сейчас думаешь, Ибрагим Паша? 　Она не заметила, как медленно отвернулась и зашагала к выходу. Ну же, Паша, позволь закончить свой прекрасный ход, скажи что-нибудь… 　— Не стоит меня недооценивать, госпожа. Вся эта красивая игра в победительницу с твоей стороны завораживает, бесспорно. Но… — он со смешком замолчал, опустив взгляд и явно возвращаясь к своей излюбленной форме снисходительных издёвок над ней. — Кажется, ты права: осталось всего пять дней, и поверь мне: я не дам тебе уйти с поля битвы так просто. 　— Ибрагим Паша, — она повернулась к нему лицом и вытащила из декольте платья два маленьких тоненьких сосуда с песочного цвета жидкостями. — Ты опоздал в своих «не дам». 　Он быстро оценил ситуацию. 　— Яд? Думаешь, я позволю тебе его выпить? 　— Поздно, — коротко отрезала Хюррем, крутя в пальцах сосуды. 　Он похолодел. Затем резко опрокинул рядом стоявшее кресло, и пугающая мощь его движения заставила её неосознанно сделать шаг назад. Его напряжённые плечи и пылающий остервеневший взгляд, наполненный яростью, подсказали ей, что он на пределе, на волосок от срыва. 　— В одном сосуде противоядие, в другом — такой же яд. На запах не пытайся понять, лекари постарались на славу по моей указке. 　— Когда ты приняла яд? — сухо спросил он, от голоса веяло ужасом. 　— Перед тем, как войти в этот зал. И изволь уяснить, что… 　Слова застряли у неё в горле, когда Ибрагим резко сорвался с места, обошёл её, закрыл входные двери на ключ, затем развернулся, привычно схватил женщину за те же места, где уже давно были лиловые отметины, и развернул спиной к себе, сцепив её руки в замок. Недовольные вскрики протеста Хюррем потонули в его ладони, пальцы Ибрагима почти сразу же оказались внутри и намеревались надавить на корень языка с понятной целью. 　— Я вытащу это из тебя, Хюррем, — гортанно рычал он ей в ухо. — Ты не посмеешь. 　Она не могла предположить, что он не дослушает её идеальный план с двумя сосудами и предпримет такой прямой шаг. Она не могла пошевелиться, а омерзение, прокатившееся от нажатия его пальцев по всему телу, тряхнуло её тело в предрвотных судорогах. 　Действие возымело свой эффект: успев за двое вздрагиваний Хюррем схватить со стола вазу из-под фруктов и высыпать содержимое на пол, мужчина подставил под её рот ёмкость и дождался, пока та не освободится от содержимого желудка вместе с ядом. И всё же, к его искреннему недоумению, из неё всё же вышло что-то мутно-зелёное. Она всё-таки выпила яд, не солгала. Не испугалась, не обманула, действительно подвергла свою жизнь смертельной опасности. Исходя из того, что она достала два сосуда, Хюррем планировала разыграть с ним игру на жизнь или на смерть. Ещё подрагивавшая от неприятных ощущений султанша чувствовала каждую его мысль. Теперь она его убедила. 　Уже опустившись на пол с каким-то оттенком усталости и отчаяния, Ибрагим всё равно отказывался отпускать женщину из своих рук, впрочем, та и не торопилась. Только сейчас оба осознали, отказываясь смотреть друг на друга, настолько далеко всё зашло. Чёрт возьми. Это настоящее безумие, это помешательство. 　И ведь закончился только первый день из пяти.