Silentium

— Итак? — выразительно спросила она. — Что «итак»? — Ибрагим медленно закипал, еле сдерживая поток эмоций. Султанша окинула его оценивающим взглядом, выделяя свою ухмылку. — Я пришла спроситься о результатах твоего расследования. — Госпожа… Его глухим, разъярённым рыком можно было убить на месте, прорезать воздух. И она была более чем довольна этим проявлением эмоций. У неё был план — научиться мгновенно выводить его из себя. Любыми способами. Его могучие музыкальные пальцы сжались на её предплечье, и он, не обращая внимания на её возмущённые протесты, поволок её прочь из зала, где проводились собрания Дивана. Убедившись, что лишние глаза их не видели, Ибрагим остановился у ниши в коридоре и резко дёрнул её руку, чтобы она оказалась перед ним. Приблизился и зашипел: — У тебя теряется связь с реальностью, госпожа? Что за выходки! Как ты можешь так запросто приходить в место, где собираются паши Дивана? — он говорил с ней в своей обычной манере, говоря гортанным низким голосом и растягивая слова. Хюррем заулыбалась в ответ. — Разве в этом есть что-то безрассудное, паша? Что не так? Ты же не прячешь меня от посторонних глаз — в конце концов, все знают, как я выгляжу. — Хюррем Султан, — он злился всё сильнее. Чтобы сдержать гнев, сделал два шага назад и сцепил руки за спиной, закрыв глаза, — ты пришла сюда без паранджи, разодетая в дорогие шелка, открывающие шею. И всё ещё не считаешь это безрассудством? Что-то пошло не так. Его слова носили вполне понятный смысл — провоцировать мужчин, являясь известной красавицей и женой падишаха — это значит дразнить охотника недоступной, а потому ещё более желанной жертвой. Но от него слышать подобное было вдвойне странно. Как только Хюррем подумала об этом, сознание предательски подбросило ей множество ярких воспоминаний из ещё часто повторяющихся снов с его участием за все те дни, что он избегал её с момента инцидента с наркотическими свечами. Когда он рвёт их одежды, когда доводит её до исступления, когда она бросает его в костёр из эмоций, когда они начинают играть в уму непостижимые игры, вспоминая, что он — грек, а она — славянка, и все османские законы им нипочём в такие моменты, когда она сталкивает его с простыней, и они оказываются на полу, у стен, у штор, срывая их, когда она до крови царапает ему спину, а он глухо рычит и начинает по-своему мстить ей. От воспоминаний ей стало жарко. Отчасти стыдно, отчасти предательски приятно. Но мысли о том, насколько это неправильно, были давно отброшены в недра сознания. Хюррем Султан не принадлежала к тем людям, которых останавливает слово «неправильно». Но самым ужасным было не то. Маленькая, противная мысль закралась в её голову и с каждым днём, словно червячок, разъедала её оправдания, её философские рассуждения о любви на всю жизнь — о вечной любви. Сейчас ей дьявольски хотелось забиться в угол и разрыдаться, рвать на себе волосы и страдать, стонать от бессилия. Ей хотелось выжить, адаптироваться, как разумное существо, к новым обстоятельствам, бороться. Когда она смотрела в одну точку в моменты одиноких прогулок по саду, ей начала мерещиться Махидевран и её прошлые потуги изменить свою горькую, несчастную судьбу. Она начала слишком хорошо понимать её. Начала сострадать. Ей хотелось поговорить с ней. Когда Махидевран как-то сказала ей, что разлюбила падишаха и теперь живёт только ради того, чтобы посадить сына на престол, Хюррем злорадно усмехнулась. Но сейчас… Сейчас она мечтала разлюбить султана. Как можно скорее. — Тебе плохо? — он нахмурился. — Не вздумай повторять свою эскападу с обмороком, как когда тебя чуть не убили. Она с ужасом поняла, что так и не ответила ему. Размышления, которые вновь накатили на неё вкупе с жаркими воспоминаниями, настроили её на желание побыть одной. Так что нужно поскорее разобраться с этим делом. И поменьше смотреть на Ибрагима. Только прямой контакт глазами. — Мне всего лишь хотелось спросить о том, что ты узнал, — она заметила, как передёрнулся с удивлённым лицом Ибрагим от резкой перемены в её настроении. Султанша стала внезапно серьёзной, её глаза смотрели без фальшивого и нефальшивого, как обычно, господства над ним. — Только и всего. — Ты могла дождаться, когда я вернусь с собрания, — он решил, видимо, поощрить её мудрое решение говорить спокойно и по-взрослому. — Никак не могла застать, — просто ответила она, отвернувшись. — Так ты что-нибудь узнал? Он коротко усмехнулся и зашагал по коридору. — Поговорим в кабинете, а не здесь, как евнух с калфой. У стен Топкапы есть уши. В три счёта они оказались в кабинете. Ибрагим жестом указал на диван. Хюррем послушно села, всё ещё пребывая в раздумьях. Визирь с интересом наблюдал за её размышлениями и ухмылялся своим мыслям, наливая густой бордовый напиток в бокалы. Поставив перед ней один, он сел рядом, удобно устроившись и принявшись элегантно потягивать жидкость из сосуда. Хюррем скептически окинула его взглядом. — Опять вино? — Фруктовое, — он взмахнул ладонью в примирительном жесте, — оно совершенно не крепкое, тебе не стоит волноваться. Судя по тому, как султанша решила не спорить, не сотрясать воздух лишний раз и взяла бокал без лишних слов, Ибрагим сделал вывод, что та плохо себя чувствует. Хюррем это поняла по впервые обеспокоенному с момента её спасения лицу. Она поспешила развеять его предположения. — Со мной всё хорошо. — Ты то бледнеешь, то краснеешь, как маков цвет. Твои калфы всё проверили? Возможно, виновный подсунул ещё несколько наркотических свечей. — Я вообще отказалась от ароматических свечей в своих покоях, — ответила она, откидываясь на диване и закрывая глаза, чувствуя усталость в шее. Такой жест поразил Ибрагима ещё больше, и он распахнул глаза. Султанша кожей почувствовала его удивление, но ничего и не сказала. Ибрагим продолжал бесцеремонно разглядывать её. — Я всё ещё слушаю тебя, — она приоткрыла глаза и нервно сглотнула, рассматривая его лицо, наклонённое к ней. Внезапно Ибрагим рассмеялся. — Кто бы мог подумать, что мы поменяемся ролями. В действительности, ещё пару недель назад разговор начинался совсем иначе. Он держал её в страхе, издевался над ней, всем своим видом показывал, что он главный, что он лидирует, что он держит её жизнь в своих руках. Он вызывал у неё отвращение. И что теперь? Практически то же самое. Практически. Не считая того, что она почти расслаблена и спокойна. — Те свечи в твою комнату приносила одна из твоих служанок, Зехра-хатун. Я допросил её. — Зехра? — Хюррем недоуменно посмотрела на него. — Это невозможно, она глупа и наивна — настолько, что я не допускаю даже мысли о её измене. — Хорошенько подумай, ты ведь только что ответила на свой вопрос. Хюррем послушно задумалась, отведя глаза в сторону. В действительности, обвести вокруг пальца самую глупую наложницу, которая ничегошеньки не заподозрит и будет покорно носить отраву в покои госпожи — это был самый очевидный и незатейливый способ её умерщвления. Она улыбнулась. — Я поняла. Прикажи привести хатун сюда. — Она мертва. — Что?! — султанша едва не подскочила с дивана. — Как это понимать, Паша? Ибрагим лениво вернул Хюррем за руку в прежнее положение. — А что тебя так удивляет? Хатун во всём призналась без обиняков, но кто и как приказал ей — не знает, поскольку ей оставляли всего лишь записки с нелицеприятным содержанием. Очевидно, наложниц, готовых отдать за тебя жизнь или которые боятся твоего праведного гнева, всё меньше. Полагаю, ты понимаешь, почему. Женщина уловила очередной прямой намёк на её шаткое положение в Топкапы и оскалилась на визиря. Тот пожал плечами и хохотнул, одарив её усмешкой. — И что ты собираешься делать? — пытливо спросила Хюррем. — Погоди, — визирь задумался, — а я должен что-то делать? — А разве нет? — она приподняла бровь, стараясь надавить на него. — Госпожа, каков был наш уговор? Я должен был узнать, кто покушался на твою жизнь. И всё. Не разгадывать загадку Сфинкса, елозя и стеная по рынкам и логовам разбойников, пытаясь вычислить оттуда тех, кто хоть в мыслях желал избавиться от тебя. Удушающая волна ненависти и отвращения прошлась по её коже, лицо женщины дёрнулось. — Я ненавижу тебя, — тихим шипящим голосом сказала она, прищурившись. Он с великим удовольствием улыбнулся ей, на секунду удивив её. Несмотря на всё, султанша считала унизительным просто встать и убежать, хлопнув дверью, а потому приблизилась к красивому лицу, напустив самое озлобленное выражение. — В самом деле? Действительно ненавидишь? — не отрывая от неё глаз, Ибрагим медленно коснулся платья Хюррем в том месте, где были её бедра. Проницательный взгляд тут же зацепился за её горло, в котором, видимо, мгновенно встал комок. Хюррем осознавала, что стремительно теряет контроль над телом. Проклятый Ибрагим, как показалось ей, словно бы знал о её запретных сновидениях и ловко пользовался её женской слабостью в этом вопросе. Его тёплая ладонь полноправно передвигалась по шёлку тёмно-синего платья и внезапно замерла на складке между бёдрами. — Ненавижу, — повторила она ещё более низким и хриплым тоном, ни толики ласки и нежности в нём не было. — Это хорошо, очень хорошо, — он резко убрал руку и удобно устроился на диване так, словно ничего только что не случилось. Затем мужчина чуть приподнялся с места и долил себе в бокал ещё вина. — Ненависть — очень сильно чувство, госпожа, очень плодотворное и полезное в некотором смысле, так что лучше бы тебе испытывать его, а не глупое желание покончить с собой из-за несчастной любви. — Что ты знаешь? — холодно спросила Хюррем. — Тебе неведомо, какую боль я испытывала… испытываю по сей день, — быстро исправилась она. Взглянув на его довольное лицо, женщина нахмурилась. — Не забывай, Ибрагим, сколько лет я живу в этом дворце и с чем уже справилась. Фирузе — это грязь, не более… — Ты каждый раз себя успокаиваешь этим? — лениво отозвался он. — Госпожа, смирись с тем, что любовь — приходящее и уходящее чувство. Всё зависит от обстоятельств. Ты можешь влюбиться в мужчину, который ответит тебе полной взаимностью, а вскоре он из плохого настроения ударит тебя так, что ты потеряешь сознание. И ты разлюбишь его, если нормальная женщина. — Если мужчина любит тебя, он такого не сделает. — Откуда ты знаешь? Ты же не собираешься утверждать, что у всех людей разные вкусы, разные интересы и характеры, но в отношении любви они все совершенно одинаковые? Ты ведь помнишь ингредиенты любви? Не восхваляемой в стихах, в которых и лягушки могут взлететь, а пугающе реальной? Обыкновенной, которая и гуляет в нашем мире, паскудно смеясь над теми, кто делает из неё народное достояние. Так что для тебя любовь, госпожа? Такая циничная и прямая тирада Ибрагима, несмотря на свой, как ей показалось, абсурд, так или иначе лишила её аргументов. Поскольку рациональное зерно в его словах определённо было. Если человек романтик, то ему всё покажется любовью; безнадёжные романтики делят чувства, грубо говоря, на «да» и «нет» — «любовь» и «нелюбовь». Но разве это верно? Человеческие эмоции настолько разнообразны и красочны, что быть таким твердолобым упрямцем и не желать признавать другие чувства, даже имеющие своё название, действительно удел глупых людей. — Хорошо, я помогу тебе, — Ибрагим покладисто кивнул, — почему ты считаешь свои отношения с Повелителем чистой любовью, уникальной и единственной в своём роде, вечной? — Когда я смотрю на него, моё сердце начинает бешено колотиться, я чувствую невообразимое счастье. Я могу рассказать ему о своих страхах, переживаниях и встретить поддержку. Когда мне тоскливо, он успокаивает меня, я нахожу в его руках утешение и спокойствие. Я понимаю его с полуслова, как и он меня. Я его мускус и янтарь, и когда мы вдалеке друг от друга, моё сердце рвётся на части. — Прекрасно, — визирь снова охотно кивнул, словно ждал точно таких же слов. — И всё? — О чём ты? — Всё, что ты перечислила, так примитивно, что я немного удивлён. Поэтому и задаю вопрос: «И всё?». — А ты можешь опровергнуть мои слова? — Кто сказал, что я собираюсь их опровергать, госпожа? Я всего лишь хочу… напомнить вам о Михримах Султан и Ташлыджалы Яхъе. Хюррем округлила глаза. Предупредив её возмущение, он поднял ладонь, призывая сперва выслушать его. — Не забывай, что Ташлыджалы — мой верный друг и безоговорочно преданный. Обо всём я более чем осведомлён. Итак, госпожа, я предлагаю тебе вспомнить: отчего расстались Михримах Султан и Ташлыджалы? Ведь они любили друг друга. — Она ещё ребёнок, Ибрагим Паша! — зло сказала Хюррем. — О какой любви может идти речь? — Не списывай всё на возраст, Хюррем Султан, — в тон ей ответил он. — У любви нет возраста, поэты, которых ты восхваляешь, сами об этом говорят, и в этом есть правда. Ташлыджалы клялся мне, что его любовь к моей племяннице чище всего на свете и что она отвечает ему полной взаимностью. К слову говоря, слова о любви, точнее, её признаки, Яхья передал симметрично вашим, только что сказанным. Но пару дней назад я наблюдал прелюбопытную картину флирта нашей султанши с прибывшим Бали-беем и полное безразличие к персоне Яхъи. Хюррем молчала, чувствуя безнадёжность правды, которая срывалась с беспощадных уст Ибрагима. — Продолжим. Ты всё ещё считаешь свою любовь уникальной и неповторимой? Тогда почему ты сейчас, находясь вдалеке от Повелителя, не хватаешься за сердце — оно ведь должно разрываться на части? — Не перевирай мои слова. — Я считаю тебя умнейшей женщиной своего времени, Хюррем Султан. Но недоумеваю, куда девается твой хвалёный ум, когда речь заходит о таких простых и незатейливых вещах, как любовь? — Если ты сейчас добавишь, что любовь — слабость и ей место только в книгах, то я рассмеюсь тебе в лицо. — Жаль лишать тебя такого удовольствия, но я не собирался такого говорить, поскольку это неправда, — визирь принялся рассматривать свои многочисленные перстни. — Любовь дарит нам хорошее настроение, ощущение, словно все невзгоды мелки по сравнению с целой жизнью. И ещё множество приятных мелочей. Но, справедливости ради, не только она. Если тебе дарят подарок, о котором ты давно мечтала, если ты наблюдаешь за исполнением своей мечты, то приблизительно те же чувства испытываешь. Хюррем затопило раздражение от гадкого осознания его правоты. — Ты меня утомил, — резко сказала она и поднялась с дивана, расправляя платье. Ибрагим безучастно отпил из бокала и спокойно ответил: — Да неудивительно, ты же пыталась покончить с собой от отчаяния, что вся твоя жизнь рухнула из-за какой-то очередной женщины в постели султана, так что тебя несложно утомить. Султанша сверкнула глазами в его сторону, собирая мысли в кучу. — Твой цинизм — это всё, что осталось от тебя, Паша, — цедила она сквозь зубы. — Когда на твоей шее окажется шёлковый шнурок, я посмотрю, какое красивое и «пугающее» объяснение всему ты найдёшь. — Госпожа, — улыбнулся он, — если ты по истечении двух недель, а это мизерно мало, учитывая твои успехи на сегодняшний день, ты не разгадаешь мой вызов, то шёлковый шнурок на своей шее обнаружишь именно ты. Это была последняя капля. Хюррем поспешила покинуть покои, пока её руки, хорошо знающие, как душить жертв, не убили этого наглеца на месте.

***

— Госпожа, вы… — тихо начала Назлы, когда Хюррем, мелко дрожа и бездумно глядя в пол, медленно зашла в покои. Та мгновенно, словно искра, взорвалась бушующим пламенем: женщина яростно закричала, опрокинув небольшой столик у своих султанских диванов. Служанка испуганно попятилась назад, точно не желая попасть султанше под горячую руку. Та рвала и метала, едва ли не испуская клубки пламени. — ПРОКЛЯТЬЕ! — её голосом сейчас можно было крушить каменные башни. — Проклятый Ибрагим! Он оказался хитрым, словно бы выжидал, когда случится подобный инцидент. Будь он трижды проклят! Её вызвал Повелитель, в покоях оказался и Ибрагим Паша — с неизменно холодным лицом. Сулейман проявлял к матери своих детей внимания и интереса ровно столько же, сколько бы проявлял к торговке с рынка, судя по равнодушному взгляду и такому же голосу, который громогласно объявил, что Хюррем должна отправиться в Эдирне и жить там, пока угроза её жизни не будет уничтожена. Но Хюррем слишком хорошо знала Сулеймана, чтобы успокоить себя словами о том, что убийцу и зачинщика действительно поймают и вернут её обратно, в Топкапы. И Ибрагим, и Сулейман преследовали свои цели. Сулейман — отправить настойчивую и опасную бывшую возлюбленную подальше из дворца, где она могла достать Фирузе в любую минуту, Ибрагим — отдалить её от султана и себя, чтобы повергнуть в отчаяние ещё сильнее и лишить возможности разгадать его загадку. Не говоря уж о том, что в Эдирне она будет вдалеке от султана настолько, что её влияние упадёт ниже ковра в своих покоях. Да что бы там ни было, Хюррем никогда не поверит, что Ибрагим действительно преследует цель просто защитить её и помочь быстрее залечить свои раны, не видя падишаха. Расслабляющий чай и массаж помог ей успокоиться, хоть и несильно. В сердце бурлили два чувства — осознание предательства любимого человека и всё возрастающая ненависть к его Великому Визирю. Казалось бы, двое мужчин, считающих друг друга братьями, а насколько разные чувства они вызывают. Впрочем, гадкий голос её женского начала лукаво прошелестел, что ко второму мужчине её чувства становятся сильнее. Всех калф и евнухов подняли на ноги, и те полночи собирали султаншу в дорогу, чтобы с утра под надёжным конвоем Ибрагима Паши та отправилась в Эдирне. Хюррем с самого утра пребывала в самом отвратительном настроении и срывалась на каждом, кто сделает что-то хоть на толику не так. Под горячую руку попала даже Михримах, которая зашла поцеловать руку матери и спросить, можно ли ей поехать с ней, а утром уехать обратно. — Ты давно не дышала свежим воздухом, Михримах?! — стиснув зубы, прошипела Хюррем, нервно застёгивая свой походный бархатный плащ. — Так выйди в сад, подыши! Дочка поёжилась от её голоса, но не подала виду. — Мама, я понимаю, что вы расстроены своим отъездом, но можете не сомневаться: я поговорю с отцом, он послушает меня и… — Довольно, Михримах! — султанша подняла руку, приказывая замолчать. — Это не обычная временная ссылка. Твой отец высылает меня из Топкапы, как когда-то Мустафу с Махидевран. Разница лишь в том, что мне не позволили взять даже Джихангира. Так что не думай, что своими словами сможешь вновь вернуть меня в сердце твоего отца. По поводу запрета брать с собой даже младшего, совсем беззащитного без матери ребёнка Хюррем проплакала почти всю ночь, царапая от злости подушку и сквозь зубы сыпля проклятия уже не только в адрес Ибрагима Паши, но и в адрес султана Сулеймана. Не передать словами, какой обманутой она сейчас чувствовала. Все её надежды на то, что она будет отличаться от Махидевран, стремительно развеивались по ветру, как песок. Хюррем ощущала, как цинизм Ибрагима Паши медленно гасит своим тягучим, болотного цвета ядом её счастливое любящее сердце. И как бы она ни старалась вспомнить все светлые моменты, всё тухло от мыслей, что всё это было слишком естественным для того, что называется любовью, что ничего особенного не происходило — и даже, опять же, та же Махидевран переживала, по её словам, то же самое. — Валиде, — Михримах порывисто обняла маму, сдерживая слёзы, — не говорите так! Фирузе — лишь временное увлечение, змея, которая пряталась у меня в услужении, боясь вашего гнева. Она долго тут не протянет, потому что не похожа на вас! — Возможно, как раз именно поэтому — потому что она не похожа на меня — Фирузе тут останется. Только, Михримах, — Хюррем строго посмотрела на дочь и взяла её ладони в свои, — не вздумай делать глупостей. Не смей мстить этой женщине. Не смей. — Хорошо, Валиде. Я не хочу вас расстраивать. — Очень хорошо, — султанша мягко поцеловала дочку в лоб, протолкнув комок в горле и мысленно отругав себя за отсутствие контроля над собой. Довольно слёз, особенно при родной дочери. — Так ты поедешь со мной? — на последних словах Хюррем улыбнулась. — Я уже собрана, — Михримах довольно приосанилась. — Ибрагим Паша сказал, что ждёт вас снаружи. При упоминании этого мужчины улыбка Хюррем мгновенно спала и на смену пришёл полу-оскал. Султанша молча набросила на голову платок и закрепила его драгоценной брошью на меховом воротнике. Оглядев себя с ног до головы ещё раз и головой кивнув Михримах, которая тоже успела одеться, женщина вальяжно зашагала по коридору. — Госпожа. — Моя султанша. Хюррем обернулась. — Сюмбюль? Шекер-ага? — её удивлению не было предела. — Вы едете со мной? — Госпожа, это приказ Ибрагима Паши. Он сказал, что не оставит вас там в окружении незнакомых слуг. — Пронырливый демон, — выплюнула сквозь зубы женщина и зажмурилась, пытаясь унять колотящееся отчего-то сердце. Подняв взгляд на мужчин, она вздохнула и кивнула в сторону шелестящих туда-сюда слуг, готовящихся к посадке в карету. — Идите, мне надо уладить кое-что. Михримах, ты тоже. Луноликая в сопровождении вернейших Хюррем Султан евнухов двинулись дальше, оставив рыжеволосую женщину одну в коридоре. Та с пару мгновений подумала, анализируя тот довольно отчаянный шаг, на который решилась только что, и пришла к выводу, что если уж Ибрагим решил играть грязно, то что мешает ей? В минуту она оказалась у кабинета Ибрагима. Но, подумав с пару мгновений, сделала ещё несколько шагов, повернула за угол и оказалась у его опочивальни. Вся стража была на улице. Хюррем положила ладонь на ручку и осторожно потянула на себя, весьма удивившись, что та не заперта. Заглянув внутрь, султанша вздрогнула, приметив одну из своих наложниц, которая делала уборку. — Госпожа? — та нервно поклонилась. — Я тебя повсюду ищу, — соврала она. — Ты свободна, иди помоги с моими вещами. — Конечно, как прикажете, султанша. Девушка пушечным ядром выскочила из покоев Ибрагима, оставив госпожу лицезреть убранство спальни её злейшего врага. Султанша окинула взглядом книжные полки, широкую дорогую кровать с полупрозрачным пологом и принялась запоминать каждую деталь. Конечно, она не думала искать на него компромат — Ибрагим был слишком умён и осторожен, чтобы прятать что-то тайное и опасное для его репутации и жизни в своей же спальне. Она прошла дальше в комнату и остановилась у рабочего стола, на котором стояли на подставках толстые пыльные книги, пара чернильниц, «Божественная комедия» и маленькие бронзовые статуэтки. Хюррем провела пальцами по поверхности стола и брезгливо поморщилась от пыли, которую не выносила. Внезапно её память услужливо подбросила ей воспоминания о разговоре с учёным-провидцем Чешме-эфенди. — Туманно... всё туманно, госпожа... — он бездумно покачал головой, словно отгоняя какие-то мысли. — Я вижу, как отступник Ибрагим стоит в своём кабинете, он напряжён. — Мудрец не заметил, как в глазах султанши загорелся неподдельный интерес. — Отступник резко берёт книгу... листает её, он в гневе; а потом, почти так же внезапно, её захлопывает... но нет, он что-то кладёт в неё. … — Это был необычный момент, моя госпожа... — тихо проговорил он. Хюррем ужаснулась: старик был очень слаб, почти терял сознание. — Момент зарождения плана Ибрагима Паши об этой игре с вами. И главное. — План Ибрагима Паши, — поучительным, но всё так же тихим и слабым голосом начал мудрец, чья спина уже совсем стала похожа на колесо, — родился в его кабинете, в его доме, тогда, когда он был зол и старательно что-то придумывал. Его последними словами было: "Это стоит того". Смела ли Хюррем Султан, в глазах который зажегся яркий огонёк надежды, надеяться, что Ибрагим считал Топкапы, ввиду своего тщеславия, своим домом? Большую часть времени он, конечно, проводил в своём главном кабинете, но, исходя из бесед служанок, в нём он принимал лишь важных гостей и проводил переговоры. Настоящее успокоение и удовлетворение визирь находил лишь в работе в своих дворцовых покоях. Проворные руки султанши принялись быстро, но осторожно перебирать на книжных полках все неприметные книги, за которые обычный взгляд не зацепился бы. Она рассматривала бесчисленные неизвестные переплёты, пока не нашла её. Ничем не примечательная книга средней толщины, переплетённая в кожаную обшивку. Название было выведено аккуратными печатными буквами, лишёнными орнамента. «Антология Изменений» — так гласило непонятное название. Хюррем даже невольно впала в секундные раздумья, пытаясь уловить потайной смысл. Посетовав на страсть Великого Визиря ко всему, что носило дешёвый, но красивый смысл, султанша подошла к столу и открыла оглавление. I. Введение II. Запретительные теории III. Наследование IV. Влияние V. Молчание То были заголовки, количество пунктов и подпунктов было ошеломляющим, мелкие слова плотно забивали каждую страницу. Как Ибрагиму Паше вообще удавалось находить в этой непонятной макулатуре что-то полезное и интересное? Хюррем открыла случайную страницу и упала глазами на первую попавшуюся строчку:       «То, в какой мере страх смерти может отразиться на человеке и изменении его характера, зависит от множества факторов. И первым из них, который обязательно следует принимать во внимание, является представление жертвы о том, каким образом и по причине чего она будет умерщвлена. Если человек, с которым жертва имеет дело, известен как противник слабый, мягкий и доверчивый, то она может не воспринять полностью и всерьёз потенциальную угрозу, даже если главные основополагающие доказательства не будут представлены…» Женщина обомлела, читая эти страшные строчки. Пролистнула чуть назад и наткнулась на название раздела — «IV. «Влияние». Судя по всему, книга была руководством Ибрагима в том, что он творил с ней. Прелюбопытная книга — и теперь Хюррем была уверена, что именно её читал Великий Визирь в видении Чешме-эфенди. Султанша резко захлопнула книгу и осторожно спрятала её в своих одеждах. Навряд ли Ибрагим читал её в последние дни, поскольку переплёт был изрядно пыльным, а потому и, скорее всего, не заметит пропажи. А уж она проглотит эту книгу, пока будет в Эдирне, и тогда точно узнает о его настоящем плане. Сомнения в том, что нет никакого пресловутого компромата на неё, начали, словно льды по весне, медленно таять. На выходе из покоев Хюррем невольно вздрогнула от могильной тишины, которая стояла в коридоре. Поёжившись от своих старых страхов, она пошла по коридору и свернула по направлению к двери, кратчайшим путём ведущей на первый этаж. Уже оказавшись около двери к лестнице, женщина услышала тихий шёпот в соседней комнате. Развернувшись и бесшумно приблизившись к двери, султанша обнаружила двух визирей и неприметного вида калфу, с угольно-чёрными волосами и злым, пронизывающим взглядом. Хюррем прислушалась к разговору. — По наводке этого мерзавца, мы потратились на этот наркотик — и что в итоге? Хюррем Султан жива и здорова! А только Хюррем Султан приведёт нас к избавлению от этого неверного, — тихим, но раздражённым голосом рассказывал калфе высокий мужчина, чьё лицо султанша никак не могла разглядеть из-за того, что тот стоял спиной к двери. — Это Ибрагим Паша, господин, — виноватым голосом прохрипела женщина. — Он вытряс из Зехры всё, что она знала, хоть хатун и держалась стоически. Жаль, что я не видела, как она плюнула ему в лицо. Говорят, Ибрагим Паша, услышав от Зехры, что её хозяева собираются вытрясти из его дражайшей Хюррем Султан все внутренности, так взбушевался, как чёрт, ей-богу. Бил её, как прокажённую, а после и вовсе зарезал, приказав бросить тело крысам. — Жестокий чёрт, что сказать, — хохотнул второй мужчина, его голос был хриплым, словно принадлежал старику. — Но меня гораздо больше волнует, что она могла такого сказать, при этом не располагая большим количеством информации. — Пешки — они такие, — глумливо хохотнул правый. — Она... назвала ваше имя, Зюпра-бей. — Что?! — судя по всему, Зюпра-беем оказался мужчина второй, пониже который. Он сжал кулаки и выплюнул сквозь зубы. — Теперь Ибрагим откроет на меня охоту. — Вам следует покинуть Стамбул, друг мой, — правый мужчина положил руку на плечо старику, тот что-то неразборчиво закряхтел. — Покину, Тургай Паша, покину. Но прежде нашего Визир-и-Азама будет ждать сюрприз. — О чём ты? — Сейчас этот неверный отвезёт Хюррем Султан в Эдирне. — Разумное решение, Паша быстро спохватился, — Тургай Паша погладил бороду в одобрительном жесте. — Скорее всего, он будет часто навещать её. В следующий же раз, когда он приедет к ней, мы и убьём его. Калфа и второй визирь вздрогнули и недоумённо взглянули на старика, чьи глаза загорелись. — Как это, Паша Хазретлери? — вздохнула калфа. — Отравленная стрела. Примитивный способ, но действенный. Быстро покинув своё убежище, Хюррем стрелой спустилась с лестницы, игнорируя удивлённые взгляды калф, евнухов и собственной дочери. Ибрагим разговаривал с конвоем, методично отдавая указания, и не заметил пристального неуверенного взгляда султанши. Лишь в карете он попытался завести с ней светский разговор, но встретил лишь задумчивый, отчужденный взгляд и замолчал, время от времени бросая недоумённые подозрительные взгляды в её сторону. Ибрагима собирались убить, и она знала ту информацию, которая могла бы спасти визирю жизнь. Но хотела ли она его спасать?.. Где-то в глубине души ощущалась радость, ведь он мог погибнуть, и женщина бы наконец-то стала свободной, с его смертью она освободилась от кандалов его пресловутого вызова — да к чему преуменьшения: самая главная угроза её жизни и султанату будет уничтожена. Эта мысль не давала султанше покоя, но одновременно с тем также и страшно ужасала. Со смертью мужчины решились бы практически все её проблемы. Глубоко вздохнув, Хюррем попыталась успокоиться и привести мысли и эмоции в порядок. Сейчас перед ней был выбор: спасти Ибрагиму, своему злейшему врагу, жизнь, либо избавиться от него, просто промолчав. Его жизнь теперь была в руках женщины, как и её собственная дальнейшая судьба. Всё, что оставалось Хюррем Султан, так это сделать выбор.

***

Два дня прошли как в тумане и слишком незаметно. К той книге Хюррем так и не притронулась более, поскольку один её вид напоминал о том, что ей скорейшим образом следует сделать окончательный выбор. Она сидела в беседке, грустно разглядывая окружающую природу и изнывая от скуки. Её мозг отказывался работать и жадно требовал отдыха от всего — но день, когда ей придётся дать ему ответ на его «загадку», неумолимо приближался, и это повергало её в отчаяние. Между тем, вдалеке, ближе к главным воротам, послышались звуки какой-то возни. Хюррем убрала ладонь от лица и размяла затекшую шею, приосанилась, готовая встретить, наверняка, дочку. Её сердце бешено заколотилось, увидев того, кого она страшно не желала видеть. — Как поживаешь, госпожа? — он приближался с широкой самодовольной ухмылкой, сцепив, по своему обыкновению, руки за спиной. Только спокойствие. Забыть обо всём плохом, абстрагироваться, чтобы он ничего не заподозрил. Хюррем закатила глаза и вздохнула, поднявшись со скамьи. — Благодаря тебе, просто замечательно, Паша. Сейчас разница между Повелителем её сердца и нынешним султаном Сулейманом была видна налицо: если раньше падишах бы горы свернул, но нашёл того, кто покушался на её жизнь отравленными наркотиком свечами, то сейчас по мелкому совету своего визиря просто отослал её под конвоем во дворец Эдирне, приставив самых верных людей. Но то, что она узнала незадолго до своего отъезда... Это пугало её по сию минуту. Особенно, когда тот, о ком она узнала, так беззаботно приближался к ней с ухмылкой на лице, ни о чём не подозревая. Тем временем Ибрагим по-хозяйски сел рядом с ней в беседке. Женщина не обратила внимание на то, как он начал разглядывать её, погружённая в свои мысли. — Тебя опять что-то тревожит? — Она вздрогнула от его слов. — Бессонницы? Попроси Шекера-агу тебе трав заварить. — Я так понимаю, это ты позаботился, чтобы Шекер-ага был здесь? Жители Топкапы, небось, недовольны этим. — Сейчас твоя безопасность превыше всего, — лениво отозвался Ибрагим, потягиваясь к винограду и с удовольствием поглощая ягоду за ягодой. Хюррем помолчала какое-то время, глядя вдаль. Внезапно Ибрагим поднялся с места и жестом показал ей следовать за ним в сторону тропинки для прогулок. Хюррем последовала за ним. Только тогда, когда стражники были отозваны, чтобы никто не мог подслушать их, Паша продолжил свою речь: — Помимо того, о чём я рассказал тебе пару дней назад, я узнал ещё кое-что. Султанша перевела безразличный взгляд на визиря. Тот, выждав несколько мгновений, продолжил тише, нагнувшись к ней: — Тебе это понравится. Люди, которые привезли Фирузе-хатун, не были обычными пиратами, которые сотрудничают с невольничьим рынком Стамбула. Это были свободные торговцы. И они были из Персии, хоть, по их словам, поддерживают Османскую Империю. Хюррем изумлённо нахмурилась. — Как это возможно? Как её приняли во дворец?.. — султанша запнулась, вспомнив обстоятельства, при которых Фирузе попала в Топкапы. — Она на тот момент уже была куплена... Хорошо, и как связано моё отравление с этой хатун? — Та служанка назвала имя того человека, у которого Кираз-ага покупает свечи на рынке. Это Зюпра-бей, пожилой человек, которого недавно видели разговаривающим с капитаном того судна, которое привезло Фирузе-хатун. Услышав имя Зюпра-бея, султанша еле проглотила комок в горле, замерев в неверии. Это ведь был тот же самый человек, который разговаривал с одним из визирей Дивана в день её отъезда и которых она подслушала. По их словам, на Ибрагима Пашу планируется покушение, когда он в очередной раз приедет к Хюррем Султан в Эдирне. Паника захлестнула её. Хюррем начала затравленно оглядываться в поисках потенциальных убийц. Невзирая на непритворное удивление Ибрагима, султанша резко схватила того за ткань тёмно-синего кафтана и потащила за собой, не уставая оглядываться. — Что это с тобой? — Нас могут подслушать, пойдём внутрь. Он остановился, вырвав руку. — Кто? Здесь повсюду стража и... Он замер, открыв рот в немом болевом шоке. Осознание накатило на него со страшно искажённым выражением лица, когда он оторвался от невидимой точки в пространстве и посмотрел на её испуганное, но не удивлённое лицо. — П-Паша?.. — голос страшно дрожал. Он двинул зубами, попытавшись что-то сказать, но только сильнее сжал её плечи, хоть она и не обратила на это внимания. Ибрагим медленно обмяк в её руках, а она не могла вымолвить ни слова. Только когда его хриплый болевой стон вибрацией отдался на её шее, комок протолкнулся, и она истошно закричала его имя. Серая пелена и сильная дрожь не позволили ей прийти в себя даже тогда, когда многочисленные стражники подняли визиря и быстро понесли в лазарет. Чувство вины и самые страшные мысли удушающей волной нахлынули на неё, сжав горло и мышцы. Она бездумно трогала своё лицо, не понимая до конца, чему только что позволила случиться. Он человек, в конце концов! Более того, человек, который, скрывая это от неё, защищает её. Это даже их общий враг признал в недавнем разговоре. Почувствовав, что задыхается, Хюррем потребовала принести воды. Залпом осушив быстро принесённый стакан, женщина впала в следующую стадию после шока — глухое отчаяние.

***

Она, можно сказать, носилась по коридору дворца, не находя себе места. Дрожала, как осиновый лист, хотя из глаз не упала ни единая слезинка. Ей не было жалко его, нет. Она смертельно испугалась, поскольку нападение точно не было для неё неожиданностью — она знала, что его попытаются убить. Всё из-за неё. Опять. Впрочем, он как никто другой заслужил такой участи, это бесспорно. Или Хюррем Султан такими уговорами пыталась утешить себя? В конце концов, Ибрагим не позволил ей покончить с собой тогда, больше месяца назад, и дал шанс, пусть и извращённый, спасти себя и вернуть былое влияние во дворце. Платой за "помощь" такого человека, как он, лежит в том, что он в ней, по его словам, больше всего ценит — в уме. Разгадай загадку — и ты получишь в моём лице верного союзника, вернёшь власть, Фирузе исчезнет из твоей жизни, так он ей сказал, если подытожить. Если не разгадаешь — с самым удушающим позором тебя с детьми казнят. Хюррем Султан пыталась согреть свои окоченевшие от волнения руки и бездумно бродила по дворцу, решив не тратить зря время у покоев Ибрагима, где сейчас вовсю колдовали лекари. Возможно, ей следует пойти и прилечь... — Госпожа, — окликнул её голос. Хюррем повернулась и увидела стремительно приближавшегося к ней главного лекаря. Султанша замерла: её глаза проницательно проанализировали выражение лица лекаря — глаза были потухшими, почти безжизненными. — Я слушаю, Булут-бей. — Ибрагим Паша... — его голос дрожал, он опустил взгляд в пол. — Отошёл к Всевышнему. Яд стрелы оказался смертоносным. Её злейший враг умер. По её вине. Но не так, как раньше грезила Хюррем Султан, придумывая подспудно то, что будет говорить скорбящей и бьющейся в истерике Хатидже, когда та узнает и обвинит её в смерти Ибрагима. Тогда она сможет почти с участием сказать дрожащим голосом, что не виновата, что приказ о казни отдал Повелитель. В этот раз нет. Чей-то сын, чей-то отец, чей-то муж, чья-то надежда и отрада, чей-то злейший враг и чей-то единственный, кому можно доверять, умер. Из-за того, что она просто не предупредила его. Словно завороженная, она не слушала оправдания Булут-бея и, приоткрыв рот, смотрела в невидимую точку перед собой. Неверие. Этого не могло случиться. Словно завороженная, она медленно побрела в свои покои, спросила какую-то странную околесицу у служанок, вроде по поводу ужина, и, медленно опустившись на перину, даже не сняв корону, погрузилась в сон. Перед глазами бегали все — абсолютно все — моменты, прожитые ей с Ибрагимом Пашой. Все обиды и стенания, все проклятия — всё гасло и тухло под титаническим и неподъёмным, где-то даже типично Ибрагиму циническим грузом осознания, что всё это было лишь её виной, её додумкой. Их вражда зародилась из её глупости, её гордо вздёрнутого носа, когда он предложил ей мир, а в ответ получил лишь отказ — отказ — отказ. В то время как он изначально смотрел на неё, как на глупого ребёнка, а после и вовсе возненавидел за то, что какая-то хатун, которая должна просто спать с султаном и приносить ему удовольствие, с чего-то привязалась к Великому Визирю с твёрдым и чрезвычайно надуманным желанием испортить ему жизнь любым возможным способом. А этот его вызов… Хюррем изначально увидела в нём лишь фикцию. И пусть даже это было не фикцией — она теперь свободна и будет считать это его неудавшейся шуткой. К чему проклинать уже мёртвого. Женщина медленно распахнула глаза и тяжело поднялась с простыни, даже не заметив, как не по-султански сильно измяла своё любимое красное платье и разлохматила волосы во сне. За окном стояла глубокая ночь. Хюррем изнутри больно толкнули мысли и предположения о том, что сейчас происходит в Топкапы. Хатидже, должно быть, с ума сходит от горя, а Сулейман… Теперь она не могла предположить, что он чувствует, потеряв с ним связь. — Госпожа? Низкий, бархатный голос — и она резко оборачивается, широко распахнув глаза. Он стоит в проёме дверей в её покои с извечной полуулыбкой. Осторожно закрывает дверь, и тишину прорезает звук защёлкивающегося замка. Она неверяще смотрит на него в полной уверенности, что и в этот раз спит. Ибрагим медленно приближается, неотрывно глядя ей в глаза. — Ты призрак, ведь так? Просто призрак. — А тебя моя псевдосмерть задела больше, чем я думал, — самодовольно сказал он, улыбаясь всё шире. — Интересно, почему. — Что ты сказал? — переспросила она, приблизившись к его лицу ещё ближе, голос наполнялся вибрирующим гневом. — Тебя не ранили?! — Ранили, конечно, — утвердительно кивнул он. — Но стрела была ненастоящая. Правдоподобно получилось, правда? — Зачем? — она с размаху ударила его в грудь, цедя каждое слово. Ибрагим на секунду удивился такой вспышке гнева. — Чего ты добился этим? Когда она снова замахнулась на него, на сей раз целясь в лицо, Паша перехватил её руку и спокойным голосом, в противовес ей, ответил: — В наказание и назидание тебе, госпожа. Я знал, что ты подслушала разговор этих прохвостов из Дивана, этого полоумного старика Зюпры и его прихвостня, Тургая. Я же говорил, что всё знаю о тебе. — Ты… посмел таким образом проучить меня? Она была смертельно неправа насчёт Ибрагима, полагая, что он преследует какие-то хорошие цели. Это был он во плоти — такой, каков он есть на самом деле — хитрый бес, играющий с чужими жизнями. — Будешь знать, как играть чужими жизнями, — пожал плечами он, словно прочитав её мысли. — Чужими жизнями?! — заголосила она. — Чужими жизнями, говоришь! Значит, ты не играешь моей жизнью, Паша?! — Верно, играю. Он издевался над ней. Определённо, как всегда, издевался над ней. Словесное оружие в эту секунду показалось ей бессмысленным, в ней взыграла обида вперемешку со злостью и гневом, которые вылились в кровь, прилившую к её кулакам. Султанша принялась отчаянно колотить в грудь Ибрагима, достать до его лица ногтями. — Я тебя нена… — прорычала она, но не успела озвучить мысль до конца, поскольку Ибрагим не дает ей закончить, притягивая к себе, с яростью впиваясь в ее рот. Она изумленно мычит, отчаянно пытается вырваться, но он сильнее. Сильнее. В физической силе он был победителем — это было единственным его преимуществом, которое Хюррем Султан без обиняков могла когда-либо признать. Паша сжимает её еще крепче, вдавливает спиной в стену, не позволяя отстраниться, убежать. Только не сегодня. Хюррем видит его затуманенный, покрытый поволокой страсти взгляд, и знает, что сегодня ему нужен этот яд, эта слабость, этот сумасшедший, неправильный порыв. Потому что они всю жизнь воюют друг с другом во всём, абсолютно во всём. И если в хитрости султанша почти всегда обыгрывала его, имея достаточную власть, и Ибрагим скрипел зубами на её торжество, то сегодня он желал овладеть ею — почувствовать себя победителем. И Хюррем вдруг перестает сопротивляться. Увлечённая своими ощущениями, которых она, чего греха таить, никогда ещё не испытывала, женщина отвечает, подставляет его рту шею, позволяет его рукам задрать подол алого платья, а ладоням сомкнуться на тугих, гладких бедрах. Его пальцы скользят по её коже и напрягаются, когда её собственные ногти безжалостно царапают его кожу. Хюррем содрогается от его прикосновений, чуть слышно стонет, и он охватывает своим дыханием её губы, сливаясь с ними в страстном, поглощающем поцелуе, жаждущим иметь и властвовать. — Что ты делаешь?.. — хрипит она сквозь рваные вдохи, сумев лишь на секунду оторваться от него, заглянуть в угольно-чёрные, всегда страшно пугающие глаза. Сейчас они мутные, полные почти животной страсти. Хюррем чувствует, что находится в его голове и будто предвидит ответ. — Позволяю тебе ненавидеть меня ещё сильнее, — отвечает он и опускается губами на кожу ниже ключиц. Нужно выгнать этот тягучий яд из крови, победить эту слабость. И, возможно, то, что происходит между ними сейчас — эта страсть, это вулканическое желание, эти искры, воспламеняющие, кажется, даже шторки в её покоях, — всё это поможет им избавиться от зависимости. — Ещё сильнее не выйдет, — еле слышным эхом отзывается она. Ибрагим ядовито ухмыляется на то, каким «его» голосом она это сказала. И когда задёргивается полог её кровати, а Ибрагим нетерпеливо тянет Хюррем к себе, срывает с нее платье и позволяет ей изредка перехватывать инициативу, путаясь в её распущенных рыжих волосах, и она принимает его охотно и жадно, всё уже почему-то совсем не кажется неправильным или нелогичным. Словно должно быть именно так, а не иначе. — Я соврал тебе, — сквозь пелену шепчет он ей на ухо, тяжело и глубоко дыша. Хюррем выгибается от его шёпота и почти до крови царапает его спину, чувствуя приближение пика. Но она не слышит, в чём именно он оказался неискренен, почти в бреду, словно со стороны слыша свой влажный стон и прижимая его к себе со всей силы, будто пытаясь задушить. Она чувствовала, что сегодня у них, к сожалению, ничья. Но что покажет завтра?