Silentium

　 Его зачастую необъяснимая привязанность к ней как к человеку иногда довольно странным образом перекликалась с пропорционально необъяснимой жестокостью. Пока разъярённый, но хранящий давящее молчание Ибрагим силком тащил за собой Хюррем по коридорам своего дворца, та внутренне содрогалась и одновременно довольствовалась полученным результатом: паша был не в себе, плотно сжал челюсти, дабы с губ не сорвались бранные слова, и со всей злобой, что копил в себе, смотрел вперёд себя. Место, где Ибрагим сжимал предплечье Хюррем, болело и саднило, однако женщина боли почти не чувствовала, мысленно пытаясь предугадать его последующие действия. 　 План не сработал. Сложно сказать, ожидала она этого или нет. Всё точно должно было закончиться совсем не так: она предполагала, что Ибрагим из кожи вон вылезет, но угадает, где противоядие, предварительно истратив весь запас своего терпения и здравого смысла; но не тут-то было — паша решил послать к чёрту её игры и заставил её организм изъять из себя отраву. Хюррем видела в его глазах жгучую ненависть и непонимание и понимала, что серьёзно пошатнула его пьедестал первенства в их азартной игре на выживание. Она рушила его план у него на глазах. И это новое несовершенство его образа несколько озадачивало её, радовало и одновременно раскрепощало. Он не был непобедимым или всезнающим. Он просто мужчина, который дошёл до апогея своей терпимости в отношении женщины, раз за разом мелькавшей у него перед глазами, рождающей в его голове непростительные мысли о её заполучении и подчинении себе. Хюррем в какой-то момент начала неплохо понимать природу их отношений. Ибрагим — превосходный актёр и бессовестный лжец, однако он может быть застигнут врасплох и вполне может быть побеждён. Её сегодняшняя выходка, пусть и порубленная на корню, была тому прекрасным подтверждением. 　 Ибрагим тем временем дотащил женщину до своего кабинета, втолкнул её внутрь и направил в её сторону дрожащий от гнева указательный палец. 　 — Ты. Ты останешься здесь и не шевельнёшься, пока я не закончу с послом Антуаном и не вернусь, ты меня поняла? 　 — Если кто-то узнает, что ты запер меня… — лукаво начала Хюррем, но замерла, увидев, как его взгляд стал смертельно холодным. 　 — Скажешь ещё хоть слово — и я… — он сглотнул, пытаясь привести себя в чувства. — ..сделаю так, что ты пожалеешь, Хюррем Султан. 　 Дверь резко захлопнулась, послышался лязг ключей. Хюррем устало выдохнула. Нет, она никоим образом не испугалась, с чего бы — всё было вполне предсказуемо. Вопрос в том, собиралась ли она поддаться ему и смиренно ждать, сложив руки на коленях. 　 Брось, Ибрагим, ты же знаешь меня. 　 Она была бы не Хюррем Султан, если бы не придумала запасной план. План, который должен был поставить жирную точку в его доминировании. Разве что она припасла его на последние дни, но делать было нечего. Женщина быстро огляделась и в долю секунды оказалась за письменным столом Ибрагима. Окунув перо в чернильницу и взяв чистый лист пергамента, она принялась быстро выводить текст своего лжеписьма для Великого Визиря. 　 Пара шпионов по дворце… Похищение султанши с целью выкупа… Глупость и самонадеянность Великого Визиря… 　 С каких пор у Хюррем Султан настолько извращённая фантазия? 　 План был прост, незатейлив, но утончён, чисто в её стиле: сейчас она покинет дворец и отправился по тому адресу, который указала от лица одного из «евнухов-шпионов», затем дождётся его прибытия и будет с удовольствием наблюдать его агонию, когда тот посреди ночи будет искать её по всему лесу, как когда-то вместе с Повелителем. 　 Хюррем была дьявольски довольна собой, хотя что-то маленькое и отвратительно колючее внутри неё протяжно и тихо голосило о том, что она окончательно сошла с ума и полностью поддалась плану Ибрагима об изменении её личности. Когда бы она так поступала? Что ею движет? Какую цель преследует? 　 Что за чертовщина с ней творится? 　 Но Хюррем была глуха к этим вопросам, ментально отмахивалась от них, давая себе бессознательную установку не допускать себя к раздумыванию над такими мыслями. И она действительно, ведомая сидящей внутри себя и набирающей силу новой Хюррем, созданной Ибрагимом, оставила это письмо на полу, для верности ножом царапнула себе руку и обагрила ковёр своей кровью. За дверьми её ждала верная Назлы, о которой разъярённый Ибрагим, видимо, забыл. Служанка открыла дверь султанше, подала ей тёмную накидку и сопроводила до кареты. 　 Выглянув в окно и увидев в него балкон кабинета Ибрагима, она усмехнулась и отдала приказ трогаться. Сгущались сумерки, а пусть султанша держала прямо через лес, нужно было торопиться. 　 — Ибрагим хватится меня через пятнадцать-двадцать минут, не больше, — сказала Хюррем, откидывая капюшон и глубоко вздыхая. Сидящая напротив Назлы задумалась. 　 — Вы полностью уверены в том, что делаете, госпожа? Путь идёт через лес, это крайне опасно. 　 Хюррем приоткрыла глаза и смерила Назлы насмешливым взглядом. 　 — Мы всего лишь остановимся где-нибудь, бросим карету и спрячемся. С нами мои стражники, что может случиться? 　 — Разбойники, госпожа, — девушка опасливо глянула в окно и поёжилась. 　 — Не думай о плохом, Назлы. Когда всё закончится, Ибрагим больше не будет стоять у меня на пути, и я смогу беспрепятственно вернуть себе власть во дворце. 　 — Фирузе-хатун? 　 — Именно. Я избавлюсь от этой падали. 　 Назлы какое-то время молчала, затем вздрогнула, словно что-то вспомнила. 　 — Госпожа, я забыла вам рассказать! 　 Хюррем напутственно кивнула, обратившись в слух. 　 — Сегодня я видела Хатидже Султан. Она была так расстроена и рассержена, что едва сдерживала себя, растолкала трёх наложниц, не успевших на повороте отойти с её пути. 　 — Надо же, — Хюррем изогнула брови. — И что же ей нужно было, не знаешь? 　 — По слухам, история повторяется. Ибрагим Паша стал часто пропадать по ночам вне дома. Султанша рассказала об этом Повелителю и затем вышла из его покоев с довольно странным выражением лица. Как я поняла, государь решил начать слежку за пашой. Ибрагиму Паше уже доложили об этом. 　 　 Хюррем замерла, перестав тереть ладони, чтобы согреться. История, как хорошо заметила Назлы, действительно повторяется. Однако совершенно не в её пользу. В этот раз против неё. 　 Женщина проглотила комок в горле и отвернулась, принявшись судорожно думать. 　 Свист. Громкий, пронзительный. 　 Карета резко остановилась, отчего женщины по инерции дёрнулись. Хюррем больно ударилась о противоположное сидение, после чего что-то грубо схватило её за руку и вышвырнуло из кареты. Лишившись ориентации в пространстве, женщина не сразу поняла, что её уже поставили на колени и таким образом потащили куда-то в сторону. Почувствовав, как всё тело засаднило, Хюррем не сдержала слёз боли и всхлипнула. 　 — Хюррем Султан, — позвал низкий голос. 　 Она подняла голову, раненую руку обожгло, когда она слишком быстро поставила её ладонью на камни, чтобы удержать равновесие. И ахнула, увидев перед собой бандита. Он был в чёрном одеянии, с закрытым лицом, чёрные глаза сверкали ненавистью и жаждой убийства. Грубые руки были в кроваво-алых рубцах. 　 — Какой сегодня у нас удачный улов, не пришлось даже долго думать, каким же образом вытащить Ибрагима Пашу из дворца. Он сейчас сам сюда прибежит, — и глухо хохотнул, откашлявшись. 　 — Кто… Кто вы такие? — прошептала Хюррем, чувствуя, как всё тело немеет от страха смерти. Нет, только не здесь, только не по её глупости, только не по её сумасшествию. Только не так. 　 — Иди сюда, султанша, — вместо ответа проскрипел он. 　 Тут же начав сопротивляться его грубым протянутым рукам, Хюррем получила жёсткий удар по щеке и отшатнулась в сторону. Чуть было не приложившись головой о камни, женщина инстинктивно начала отползать в сторону, но с той же скоростью, с какой она отодвигалась от него, он приближался к ней, не скрывая периодических приступов смеха. Когда ему надоело, он вцепился пальцами в золотой поясок на её платье и со всей силы дёрнул на себя. Тело женщины последовало за ним, а как только пояс оборвался, упало вниз о грубые камни. Она вскрикнула от боли и страха из-за травмы и оскала, который увидела. Он жадно оглядел её с ног до головы, и животный голод в его глазах, словно пламя, пожирал её, как последнее полено. Хюррем приоткрыла рот и уже не сдерживала судорожных рыданий от ужаса, охватившего её. Намерения бандита были вполне понятны. 　 — Отстань от меня! — рявкнула содрогающимся от рыданий голосом она, оттолкнув изо всех сил, но безрезультатно: хватка только усилилась, а вторая щека полыхнула ещё одной пощёчиной. 　 Мужчина притянул её к себе, его губы накрыли её рот грубым укусом, неприятный запах заставил её содрогнуться в рвотном порыве и зарыдать с новой силой. 　 — Когда же явится наш Паша Хазретлери? — бесцеремонно прорычал он ей в губы, одной рукой вжимая её в себя, а другой разрывая платье. Хюррем громко замычала, всеми силами пытаясь ударить бандита ногами, но тот пресёк это действие, окончательно порвав нижние полы платья и устроившись между её ног. От постыдности этого действия женщина заверещала ещё сильнее, боль и отчаяние захлестнули её с новой силой, и она чувствовала, что жаждет умереть здесь и сейчас. Бандит на секунду оторвался от женщины, заткнув ей рот рукой и дал знак остальным разбойникам разграбить карету. 　 — Со служанкой делайте, что хотите. 　 — М-м-м… Назлы! Н-Назлы!.. — изо всех сил кричала сквозь его ладонь Хюррем, чувствуя, что надорванное горло отказывалось выпускать на воздух хоть что-то членораздельное. 　 Высвободив руку, она выпустила ногти и со всей силы, которая имелась в её усталых от судорог руках, провела ими по лицу разбойника. Тот надрывно заорал от боли — Хюррем попала ногтями в глаз, почувствовав неприятное нечто на пальцах. Слёзы обожгли ей шею и раздражённую кожу, когда он отвесил ей новый звучный удар. 　 — Мразь! Дрянь! — зарычал он, перевернув одним грубым движением женщину на живот. — Я покажу тебе… 　 Хюррем надсадно зарыдала, плач переходил в прерывистую истерику и икоту от большого количества кислорода, попавшего не в дыхательные пути. Она услышала, как рвётся бельё под её платьем, и затряслась от панического ужаса, лицо исказилось гримасой боли. 　 Вот он — исход её борьбы с Ибрагимом Пашой. 　 Ибрагим Паша. 　 Всё из-за него. Из-за него началась эта двухмесячная сумасшедшая игра, из-за него она ещё тогда наткнулась на разбойников, из-за него сейчас на неё снова напали и вот-вот осрамят их мстительные «братья». 　 Ярость, нахлынувшая внезапно, как ледяная струя в чашу с лавой, придала ей сил на один-единственный удар локтём в сторону его лица, и внезапно тиски ослабли. 　 Она попала ему в кадык с достаточной силой, чтобы убить. 　 Изловчившись, женщина ударила его ногой: мужчина неудачно упал на свою руку, и раздался тошнотворный треск чего-то сломавшегося. 　 Осознание убийства и понимание едва не случившегося изнасилования огромным валуном упали на её плечи, и женщина, скрючившись на земле, истошно зарыдала, одновременно пытаясь кое-как на руках проползти подальше и принять хоть как-то принять устойчивое положение. Горло саднило и болело, рыдать становилось больно, мышцы ныли, конечности содрогались в конвульсиях. Аллах Всемогущий, как она могла допустить это, неужели она настолько сильно сошла с ума? 　 — Куда собралась! — двое массивных мужчин схватили её с двух сторон и вновь повалили на землю. Один из них придавил её своим весом, другой, оглядевшись и увидев мёртвого главаря, закричал своему другу об этом. — Вот дрянь! Давайте её проучим! Тащите сюда её служанку. 　 Вокруг неё сгустились тучи из чёрных одеяний десятка бандитов, которые похабно смеялись, наблюдая за тем, как извивается на её теле их соплеменник, как покрывает грязными влажными поцелуями её лицо, шею, руки, как рвёт на ней остатки одежды. Хюррем ощутила, будто из неё выходит дух, чувствовала, как всё медленнее бьётся сердце, как всё меньше ей хочется дышать под натиском тел, окруживших её. 　 Сухими губами она начала читать предсмертную молитву. 　 В которой несколько раз прокляла Ибрагима. 　 Свист. Свист. Свист. 　 Стрелы, поразившие ошарашенных разбойников, и звук их полёта отдался в её ушах неназойливым далёким эхом, когда она, почти потерявшая сознание и ощущавшая лишь неприятный холод в том месте, где её кожа была мокрой от слёз, медленно проваливалась в темноту. Её тело то увлажнялось горячей кровью убитых бандитов, то охлаждалось колыханиями воздуха, когда рядом с ней падали трупы её истязателей. 　 Смерть. 　 Её не интересовало, ступает ли её внутренняя часть по пути, ведущему в другой мир. Но сердце, не выдержавшее боли и страха, грозило остановиться в любой момент, и это единственное определённое понятие во всей жизни, всей действительности надвигалось на неё столь же неумолимо, как руки Великого Визиря, внезапно резко поднявшие её с земли и принявшиеся беспощадно трясти, пытаясь дозваться до её сердца, вытащить её с того света. 　 И когда его кулаки принялись несдержанно колотить по её груди, пытаясь заставить сердце работать, когда его рот раскрывал её рот, вдыхая спасительный воздух, когда его надрывные мольбы очнуться становились всё громче и отчётливее, она странным образом начала медленно ощущать себя более живой, чем когда-либо прежде, словно различая расположение каждой вены и артерии в своём теле, начала чувствовать, как кровь непрерывно перекачивалась её вновь заработавшим сердцем, хотя вот-вот готово было разорваться от пережитого ужаса. 　 Её тело внезапно дёрнулось неприятной судорогой, и его голова обессиленно упала на её грудь. Женщина, ещё не открыв глаза, почувствовала, как сильно он дрожит. Его обагренные кровью руки нервно тёрли её открытую в местах разрыва одежды кожу, словно пытаясь согреть. Руки Ибрагима подняли её и прижали к себе. 　 Он для неё, как и она для него — неизлечимая болезнь, которую они оба так тщетно пытаются вылечить. Надеются, вынашивают планы, но всё без толку. Их отношения — это чистое безумие. 　 Хюррем, не в силах долго держать глаза открытыми, изнурённо подняла руку и положила её ему на плечо, уткнувшись лицом в шею и вдохнув столько воздуха, сколько позволили ей её ослабленные лёгкие. Вокруг разворачивалась страшная кровавая бойня, то и дело бросая в сторону молчащих визиря и султанши звуки поломанных костей, падающих тел, лязгов мечей и предсмертных хриплых проклятий. 　 — Трупы сжечь, — коротко бросил Ибрагим голосом, который она никогда не слышала. Он был глухой, отдающий мраком, пустотой и какой-то демонической яростью. 　 Отрывочно приходя в себя в карете, когда Ибрагим, не выпуская Хюррем из своих рук, успокаивал её всё ещё дрожащее тело своими прикосновениями, султанша лишь сильнее прижималась к визирю, периодически увлажняя ткань его кафтана своими слезами. Мрачное спокойствие и пустое отчаяние опустилось на их лица. Они молчали, не смели сказать ни слова. Хюррем чувствовала, что он всё понял, что всё это была её ошибка по самой великой дурости и величайшему безумству, но не могла выдавить из себя ни слова. 　 Вспышка разума ослепила её искалеченное сознание, опалило огнём разорванные края её рассудка, и она содрогнулась всем своим существом от острого осознания происходящего. Ибрагим Паша вытащил её с того света, и сейчас она прижималась к нему, как за всё то единственное, что осталось у неё в этой жизни, как за последнюю спасительную ветку. Этот Ибрагим Паша принадлежал только ей, он оказался повержен тем самым обратным действием, о котором говорилось в «Антологии изменений». Он изменил её, разорвал существо на части и попытался склеить остатки своим способом; она тоже попыталась сделать подобное, и оба потерпели сокрушительное поражение, оставшись ни с чем, с теми скудными остатками самих себя и крупицами самодовольства. 　 Но теперь оба понимают, что не бросят друг друга, отдавая то немногое, что осталось от самих себя, чтобы собрать обломки сил и здравого рассудка и вложить их обратно друг другу в руки. Хюррем ощутила, как злоба, обида, ненависть, страх и всё, что осталось от прошлой Хюррем и что она питала к нему, растворяется в ничто. 　 Когда карета остановилась в каком-то тёмном, едва освещаемом парой факелов месте, он нагнулся к ней и тихо произнёс: 　 — Обними меня за шею. 　 Она послушно обняла его за шею и уткнулась лицом в плечо. Секунду спустя его руки окружили её в ответ, и она почувствовала, как озабоченное напряжение покинуло их тела. Ибрагим осторожно вынес Хюррем из кареты и понёс её обессиленное тело в дом. Это был какой-то мрачный одинокий дом на окраине города, который, видимо, был тайным или же принадлежал кому-то из его окружения. Разумно, как всегда: было бы безрассудным сейчас ехать в Топкапы или Старый дворец. 　 Как в тумане он опустил её на диван, куда-то отошёл, позволив ей на пару минут провалиться в небытие, затем приподнял ей голову и попросил пригубить бокал с вином. 　 — Это согреет тебя, — сухо произнёс он. — Бокал держать сможешь? Я выйду на воздух на пару минут. 　 Хюррем едва кивнула и в подтверждение своих слов слабо сжала пальцами бокал. Ибрагим, всё ещё держа на лице холодное отречённое выражение, пару мгновений выдержал с ней контакт глазами, затем отошёл к шкафу и, выудив оттуда чёрную накидку, бросил около неё. Дождавшись, пока она взглянет на ткань и, не глядя на него, кивнёт, паша вышел из комнаты. 　 Напиток, который был крепче обычного и, видимо, изначально не предназначался для женщин, уже спустя пару минут разогнал по её телу спасительное тепло и позволил подняться на ноги, чтобы надеть на себя чёрную накидку. Поняв всю остроту желания поговорить с визирем, Хюррем вышла на улицу, тут же поёжившись от сильного ветра. На дворе стояла ночь, и фигура Ибрагима, освещённая колыхающимся в факелах огнём, казалась ещё более мрачной и отсутствующей. 　 — Паша. 　 Он резко повернулся, как будто не ожидал, что она решит выйти, и тотчас отвернулся, впрочем, позволив Хюррем заметить всю боль и потерянность во взгляде Великого Визиря. Он всё так же молчал, и она хорошо понимала его в этот момент. Мысли в его голове ёрзали уже с болью, путали его, в этот момент он прокручивал в голове возможные ответы лишь на один вопрос, которым задавалась и она. 　 Как они дошли до такого? 　 Что пошло не так? 　 — Когда ты продумывал свой план, мог ли ты предусмотреть такое? — её голос был тихим и вкрадчивым. 　 Ибрагим повернулся, и Хюррем краем глаза заметила его раздражённый взгляд, так же, как и он, не собираясь поворачиваться. Долгую минуту он просто смотрел на неё. 　 — Я недооценил тебя, если ты хочешь это услышать. Я и подумать не мог… — он сделал паузу, чтобы глухо выдохнуть, — ..что это приведёт к такому. 　 — Вспомни одно из правил «Молчания». Действие вызывает противодействие. 　 Она напрямую сказала ему ответ. Он попытался принудительно изменить её, и она, разгадав его план, ответила тем же. Две одинаковые силы вызвали мощнейшие потрясения и изменения, но не смогли превзойти друг друга. 　 Наконец они встретились взглядами, и Хюррем содрогнулась от всех чувств, что вспыхнули в вязкой тьме его глаз. Отчаяние и осознание своей ошибки, всей самонадеянности его плана смешивались с великим сожалением и болью, которое подчёркивалось мрачными мешками под глазами — за эту ночь он постарел на десять лет. Она чувствовала, как ему больно видеть, насколько сильно она пострадала: лицо осунулось, под глазами залегли тёмные круги, всё тело, которое сейчас было покрыто тканью, было в кровоподтёках и ссадинах, на щеках ещё виднелись красные следы от ударов, — всё это отражалось в его глазах. 　 — Ты перехитрила меня, — на выдохе ответил он, не сводя с неё глаз. 　 Хюррем сделала к нему шаг. Они снова погрузились в прохладное молчание, думая об одном и том же. 　 — Мы зашли слишком далеко, — он осторожно, стараясь не задеть больные места, взял её руку в свою. Хюррем вздрогнула и закрыла глаза, понимая, что он сейчас скажет. — Просто скажи, и всё закончится, вернётся на круги своя. Я верну тебя во дворец. 　 Остановиться, прекратить всё, что происходит, и разойтись, как будто ничего и не было. Она снова посмотрела ему в глаза, мысленно посмеявшись над всей глупостью сказанного. Верно, Ибрагим. Всё зашло слишком далеко — пути назад нет. Только не сейчас, только не после того, как следы твоего плана кровью запечатлены на мне и как моё сердце на пару мгновений успело остановиться. 　 Это она и сказала ему одним лишь взглядом. А сама только через пару мгновений отвернулась и издала слабый смешок, который он встретил плотно сжатыми губами. 　 — Пусть Бог благословит свою щедрость, — она ответила в такт ему с ноткой веселья и тут же помрачнела, опустив голову. — Слишком поздно, Ибрагим. 　 Хюррем и Ибрагим обменялись долгими взглядами, и женщина медленно зашагала к дому с полузакрытыми глазами. Был ли это действительно конец всему безумству, которое происходило между ними? Безумству, которое разрушило старый и построило новый мир вокруг неё? 　 — Я обработаю твои раны, — послышался позади голос Ибрагима, когда она зашла в единственную, однако ухоженную спальню в доме. 　 — Не стоит, я сама, — прохладно ответила Хюррем, ослабевшими пальцами пытаясь расстегнуть пуговицу на накидке. 　 Внезапно подувший из открытого окна порыв ледяного ветра прошёлся по её раздражённой и израненной коже, и женщина почувствовала резкую слабость в ногах. Ибрагим успел подхватить её, прежде чем та упала на холодный пол. Тёплые руки паши обняли её и осторожно опустили в неподалёку стоявшее кресло. Женщина откинулась на спинку, внимательно наблюдая за тем, как трепетно и медленно пальцы Ибрагима расстёгивали пуговицы накидки, как он нагибался к ней, чтобы вытащить руки из рукавов, как отбрасывал накидку в сторону и как его лицо помрачнело и побледнело при виде разодранного в клочья платья, следов насилия и увечий. Костяшки пальцев Ибрагима побелели, и он попросил её опереться о его руки, чтобы снять платье. Хюррем послушно следовала его движениям, ничуть не стесняясь своего почти обнажённого вида. Эта атмосфера непринуждённого интима и абсолютного доверия теплом разливалась по её телу, её глаза наполнились влагой и от нахлынувших воспоминаний в том числе, однако женщина не позволила себе лишнего и не шевельнулась до тех пор, пока руки Ибрагима не окружили её талию и осторожно не повели в сторону хаммама. 　 — Нужно смыть с наших тел кровь и грязь. 　 Уже в хаммаме Хюррем, пока Ибрагим избавлялся от одежды, попыталась набросить на себя полотенце, и с её губ сорвался стон — от прикосновения махровой ткани к глубокой ране на плече и последующей боли её затошнило. 　 Ибрагим тут же бросился к ней и самым аккуратным образом осмотрел рану. Затем подвёл Хюррем к желобам, хитроумной системой труб связанным с бочками, в которых печью грелась вода, и окунул деревянную бадью в углубление. Тело султанши с наслаждением приняло тёплую воду, и её мышцы, наконец, начали медленно расслабляться. Опустив взгляд на мрамор, Хюррем сглотнула, увидев, как вода смешивалась с кровью. Реальность и острые воспоминания медленно потухали с каждым потоком воды, которая лилась на её голову, сознание стремительно успокаивалось, и сонное тело мечтало опуститься на чистые простыми. Какие-то минуты Хюррем в прострации смотрела на какую-то точку впереди себя, чувствуя лишь, как капли методично обрушались на её колени с мокрых волос, пока Ибрагим смывал с себя запекшуюся кровь. Решив собрать остатки сил и помочь ему, Хюррем поднялась на подкашивающиеся ноги и, придвинувшись к паше, мягко надавила ему на плечи, призывая опуститься на сиденье. Ибрагим пристально наблюдал за её плавными усталыми движениями и прикрыл глаза, как довольный лев, когда её тонкие пальцы погрузились в его мокрые волосы. 　 Наконец его рука требовательно остановила её, Хюррем опустила глаза и встретилась с изучающим взглядом Ибрагима. В тёмных глазах плескалась боль, тоска, решимость, сожаление и нечто такое, отчего сердце Хюррем сжалось. Ибрагим медленно поднялся со своего места, не отпуская её руки, и коснулся пальцами щеки, мягко придвигая к себе. Дыхание жизни, влившееся в истощённое тело Хюррем, исходило от воды, каплями стекающей с их тел, от мягких рук Великого Визиря, обнявших её, и от его тёплых выдохов, которые он передавал ей своим чувственным поцелуем. 　 В покоях он бережно выпустил её из своих объятий, внимательно оглядев чистые обработанные раны, и повёл в сторону кровати, осторожно опуская на кровать. Подвинувшись к женщине сзади, он опустил руки ей на плечи и принялся легко массировать напряжённые и болевшие от недавних судорог мышцы. Хюррем, почувствовавшая непередаваемое спокойствие и блаженство, ощутила, как Ибрагим полностью сосредоточен на свои руках, как сильно он хочет облегчить её боль, которой он стал виной. 　 Она постепенно расслабилась под его успокаивающими касаниями. Суставами пальцев он нажимал на её спину, плечи и шею, терпеливо разминал каждый узелок. Им просто не было счёта, однако Ибрагим упорно продолжал сосредотачивать свои движения там, где его пальцы встречались с её измученным телом. Услышав её успокоенный вздох, он опустил свои губы на её шею в невесомом поцелуе и, опустив руки ниже, к предплечьям, тихо произнёс: 　 — Тебе лучше? 　 Получив в качестве ответа лёгкий кивок, он потянул её за руку и с великой осторожностью опустил на подушки, подоткнув одеяло и набросив его на себя тоже. Она испытала абсолютно новое, доселе никогда не испытываемое, даже рядом с Сулейманом, чувство, когда увидела его лицо, едва освещаемое парой свечей, в полумраке комнаты, когда заметила в его глазах что-то, чему он наконец позволил проявиться. Она лежала и смотрела на него сверху вниз, чувствуя, что от того, что его руки находились по обе стороны от неё, а сам он почти полностью соприкасался с ней всем телом, ей становилось всё теплее и спокойнее. Перед тем, как его взгляд снова стал нечитаемым, он преодолел пространство меж их дыханиями и поцеловал её. 　 Она свернулась у него под боком, тяжесть его руки обвила её талию, и они уснули. 　 Ей расхотелось думать о чём-либо.

* * * * *

　 Утро встретило их прохладным воздухом и не вполне светлой головой. Хюррем не надеялась и даже не допускала мысли, что Ибрагим чудесным образом изменит свое отношение к ней, более того - не желала этого. Визирь наблюдал за её пробуждением с беспристрастным взглядом, бесцельно проводя пальцами по её спутанным волосам. 　 — Я распорядился, чтобы тебе принесли завтрак, — произнес он ровным голосом и беззлобно усмехнулся. – У тебя даже глаза голодные. 　 Хюррем сфокусировала на нем свое зрение, всё ещё чувствуя усталость, хотя от вчерашней паники и опустошенности не осталось ни следа. Она чувствовала умиротворение и совсем немного головную боль – должно быть, частично от голода. Подумав о завтраке, женщина ощутила, как засосало под ложечкой. 　 — Ты уезжаешь? 　 — Само собой, мы не можем даже на одной дороге оказаться в одно время, ты сама это знаешь, — с этими словами визирь отбросил одеяло, поднялся с кровати и направился к креслу, куда вечером бросил свою одежду. 　 Хюррем внутренне посмеялась над тем, в какой «домашней» ситуации они оказались, сдвинулась на его место, тем самым уложив свою голову на две подушки одновременно и натянула одеяло повыше. Какое-то время, пока Ибрагим застегивал нижние пуговицы своей рубашки, они молчали. 　 — Какое-то время тебе лучше не покидать Эдирне, — не поворачиваюсь к ней, сказал он. 　 Хюррем с интересом посмотрела на него. 　 — Ай, Аллах, что случилось? 　 Подняв голову и помедлив, будто принимая какое-то решение, он наконец повернулся к ней лицом. Хюррем едва выдохнула от того, каким знакомо-безразличным оказалось его лицо. Она мгновенно догадалась, о чём 　 — Тебе не стоит переживать, эти дела я улажу сам, — научившись читать Ибрагима по малейшим телодвижениям, она зорко разглядела в его непринуждённых жестах попытку показать ей весь свой контроль над простейшей ситуацией. Однако провести султаншу было невозможно, и только визирь успел закончить, Хюррем немного раздражённо вставила колкое: 　 — Я всё знаю. Хатидже рассказала Повелителю о твоих ночных отсутствиях, и теперь он начнёт за тобой слежку. 　 Вряд ли Ибрагим опешил от её осведомлённости, однако не стал повторно просить её держаться подальше от проблемы и вполне серьёзно спросил: 　 — Думаешь, он настолько не доверяет мне? 　 Хюррем очень хотела съязвить, напомнив про Нигяр, однако поглотила ядовитую указку и сказала проще: 　 — Ты сам знаешь, как я подорвала его доверие к тебе. 　 Ибрагим с пару долгих мгновений испепелял её обвиняющим взглядом, убрал руки от пуговиц и потянулся за кафтаном, не нарушая зрительного контакта. 　 — Хотела сделать как лучше, а вышло как всегда. 　 Хюррем устало закатила глаза, тем не менее не перебив его. 　 — Если Повелитель узнает хотя бы часть правды… — он многозначительно помолчал, — нас тут же вышлют в ссылку. 　 — Или же… казнят со всей семьёй. 　 — Если немного подождать в тени, то всё вернётся на круги своя. 　 Султанша почувствовала укол негодования. Разумеется, паша говорил самые что ни на есть рациональные вещи, однако теперь при мысли о разъединении, «ожидании в тени» Хюррем ощущала недовольство и некую пустоту. К тому же, как мысленно рассудила она, Ибрагим в прошлый раз успел расстаться с Нигяр, однако известные «нюансы» всё равно выдали с потрохами из порочную историю. Поэтому в разлуке женщина совершенно не видела смысла, даже посчитав это в некотором роде несвойственно себе. 　 — Нельзя ждать, пока нас убьют, — сухо сказала она. Ибрагим с интересом посмотрел на неё тем самым взглядом, который за последнее время стал всё чаще появляться на его лице в её присутствии. — Мы должны избавиться от этой угрозы. 　 Хюррем внутренне заликовала, хотя сил отражать это на лице не было: паша добавил в свой взгляд ту самую искру великого восхищения, которое вкупе с мужским вожделением придавало ему особой очаровательности в такие минуты. Мягко улыбнувшись ему, султанша вздохнула. 　 — Не забывай. Ты повязан со мной до самой смерти. 　 Ибрагим искренне рассмеялся, опустив голову и взглянув далее на неё исподлобья. 　 — И что это должно значить? 　 — Ты и сам это знаешь, — она попыталась приподняться на кровати. — Ты и я — мы увязли в этом вместе. Я привязана к тебе, ты — ко мне, — сейчас Хюррем воспринимала это не как бесстыдное признание, а как холодную констатацию факта, и, судя по тому, что лицо Ибрагима не изменилось, тот думал так же. 　 Они — узники друг друга. 　 — И ты будешь на моей стороне, — просто закончила она. — Что бы я ни предприняла, ты должен поддержать меня. 　 Напряжённость его пристального взгляда привлекла её глаза обратно к его полуулыбке. Затем он, помолчав ещё пару мгновений, поправил мех верхнего кафтана и без слов покинул её комнату. 　 Абсолютная усталость давила на неё тяжёлым грузом, смыкая веки и не позволяя толком принять устойчивое положение, когда женщина после завтрака в постели попыталась подняться с кровати. Без трагично убитой Назлы Хюррем чувствовала пустоту вокруг себя, как будто в стеклянном шаре, служившим ей защитой, образовалась трещина — ещё один верный до последнего вздоха человек покинул её окружение. 　 Пытаясь причесаться и облачиться в платье, о котором с утра позаботился паша, Хюррем Султан старательно размышляла о том, что ей делать дальше. Мозг работал, несмотря на страшное изнеможение, сопоставлял всё, что султанша знала на этот момент, всё, что желала воплотить, и все слабые места её противников. Подумав о Повелителе и слове «противник», которое она непроизвольно поставила рядом с ним, Хюррем всерьёз задумалась, но не о своих чувствах к мужу, а о том, каким образом ей действовать сейчас, когда государь является не её тылом, спиной и подстраховкой, а главной целью и злейшим врагом, растоптавшим её гордость, сердце и жизнь, подтолкнувшим её к той пропасти, над которой они висят вместе с Ибрагимом. 　 Хюррем очень хорошо знала Сулеймана и понимала, что на протяжении всех лет, что она жила с ним, он был всецело и полностью посвящён во все её провёрнутые дела у него за спиной. Однако по его ещё недавним завуалированным словам о верности можно было вполне понять его закрытые на это глаза. Но сейчас, когда чувства угасли, а её женский султанат почти окончательно разрушен Фирузе-хатун, можно было смело отбрасывать все чувства и убеждения падишаха, удерживавшие его от свершения над Хюррем заслуженного, скажем так, правосудия. Она хорошо понимала, в какую войну ввязывается на сей раз, и отдавала себе отчёт в том, что провернуть её медленно, но верно зарождавшийся план следовало бесшумно, во всех традициях её давних интриг. 　 Хюррем Султан планировала устроить государственный переворот. И какой бы абсурдной и смешной ни стала бы эта мысль для кого бы то ни было — будь то её союзника или врага, — она, с присущей ей расчётливостью и упорством, готова была продумать каждую деталь, благо игра Ибрагима в изменения личности разбудили в ней все доселе спящие области мозга. В этот раз Хюррем работала с холодной головой, не переживая ни за свою жизнь, ни за жизнь детей, так как понимала, что стоит ей именно сейчас сказать Ибрагиму о своих переживаниях, как тот тотчас спрячет её шехзаде в безопасном месте, если их мать поймают и казнят за государственную измену. 　 Яд был самым примитивным и бесхитростным вариантом, и тем не менее Хюррем отдавала ему откровенное предпочтение. Но издавна используемые для этого отравленные одежды, свечи, еда, питьё и даже, как в давнем случае с Ибрагимом, книги, по её мнению, уже давно потеряли всю свою беспроигрышность и очарование — меры предосторожности после попыток покушения на жизнь Повелителя были им же усилены в несколько раз. Однако, как и подобает бывшей возлюбленной падишаха, Хюррем Султан знала его слабое место. 　 Отравленное постельное бельё. Это был идеальный вариант. Простыни и наволочки на её памяти ещё ни разу не проверяли, а если это и делали в качестве рутины после прачечной, то большое количество людей определённо не было задействовано, а следовательно, подговорить или запугать одну из наложниц, ответственную за это, а затем избавиться от неё было для Хюррем Султан сущим пустяком. 　 Воодушевлённая своей затеей, она принялась размышлять о второстепенных аспектах этого дела. 　 Для успешного государственного переворота необходимы несколько вещей: недовольство Дивана, волнения в армии, готовый к узурпации трона законный наследник трона, без вины виноватый — желательно из вражеской страны, устранённые конкуренты и, конечно же, алиби. 　 Будто держа в руках лист пергамента и перо с чернильницей, Хюррем Султан, уже сидя в карете и направляясь в Старый дворец, выводила в воздухе невидимые знаки, воссоздавая в голове чёткую картину ситуации. Пока она была занята разгадкой вызова Ибрагима Паши, успела сблизиться и завоевать расположение членов Дивана, не говоря уж о всепоглощающем восхищении их жён, состоящих в её благотворительном фонде. Долгие и муторные, порой лицемерные беседы и подарки принесли свои плоды: в поддержке совещательного органа Империи султанша была уверена. В качестве наследника Хюррем выбрала, разумеется, любимого Мехмета, однако никоим образом посвящать его в свой план была не намерена. Волнения в армии и среди горожан в городе вызовет Рустем, воспользовавшись тесным контактом с нынешним казначеем. Нужно было всё делать очень быстро: втайне от Повелителя сокращённое жалование янычар создаст бурю недовольств, как почти пятнадцать лет назад, но и одновременно опустит песочные часы. В качестве «без вины виноватой» Хюррем изначально хотела взять саму Фирузе-хатун, однако, вернув своему разуму хладнокровность и рациональность, взвесила все «за» и «против» и поняла, что это будет необоснованно сложно. 　 А вот мысль просто избавиться от этой грязи под своими туфлями Хюррем была весьма близка. Для этой важной миссии ей нужен был её дражайший цепной пёс Рустем. 　 И, наконец, конкуренты. 　 Шехзаде Мустафа. Несмотря на всё, сам по себе он не представлял особой угрозы, поскольку находился в своём санджаке достаточно недолго, чтобы не рассматривать возможность бунта среди его личной армии. Это играло на руку. Выставлять его предателем, как в случае с Фирузе-хатун, Хюррем также не хотела — это требовало гораздо больше времени, чем она располагала сейчас. 　 Перед глазами женщины мелькали картинки возможного будущего, разные варианты событий, которые она анализировала и продумывала в считанные секунды, расставляя приоритеты и подсчитывая возможные риски, расчётное время исполнения, запасные планы. Она размышляла обо всём этом и периодически улыбалась самой себе, чувствуя, как подступает комок к горлу. 　 Разве мог хоть кто-либо предположить, что всё приведёт к такому?

* * * * *

　 Иметь детей не только радостно, но и удобно: Хюррем Султан, умело воспользовавшись своим материнством, сумела убедить Повелителя побыть в Топкапы пару-тройку дней для подготовки переворота. Сулейман, завидев жену в своих покоях, заметно поёжился от выражения безразличной, едва-едва заметной пренебрежительности на её лице, но ничего по этому поводу не сказал и не воспрепятствовал её временному пребыванию во дворце. Хюррем смотрела на падишаха, которого еще недавно считала своей душой, своим самым великим счастьем и радостью, самой большой любовью, и одновременно всерьёз и с долей иронии размышляла о словах Ибрагима о том, что это чувство подлежит изменению. Как человек способен контролировать свои движения и мысли, если возжелает, так и чувствами волен управлять. Очень просто и удобно отрицать это, поскольку работа над собой мало кого в этой жизни воодушевляет, однако понимание того, что любовь может связать двух людей до тех пор, пока они удовлетворяют друг друга, пока радуют и с ними комфортно и радостно, не является чем-то кощунственным или циничным. 　 Хюррем Султан просто смирилась с этим, и это ощущение полного контроля над своим сознанием ей прельщало, расширяло круг возможностей. Она чувствовала себя свободной от всех. Кроме, разве что, Ибрагима Паши, того, кто спровоцировал это. 　 Хюррем сидела в саду Топкапы на высоком диване и бездумно смотрела вдаль; ладони были холодными, ветер обдувал уставшее и изнеможенное лицо, нещадно склоняя ко сну. Султанша внутренне усмехнулась, вспомнив лицо Повелителя, когда тот лицезрел её лицо, с которого на тот момент ещё не стёрлась печать попытки изнасилования, и подумал, что ей так плохо из-за него. 　 — Госпожа, я так счастлив, что вы вновь вернулись во дворец! — на выдохе сказал подошедший Рустем-ага. — Без вас этот дворец превратился в настоящий ад. 　 Хюррем меланхолично бросила на него взгляд и легко кивнула головой. 　 — Здравствуй, Рустем-ага. У меня немного времени, сейчас ты выслушаешь меня от начала и до конца, не посмев перебить, и сделаешь то, что я тебе скажу. 　 — Хюррем Султан, госпожа моя, вы знаете, я готов положить мою жизнь к вашим ногам, — мужчина порывисто прижался губами к ледяной ладони султанши. 　 Она устало вздохнула и быстро, едва успевая переводить дыхание, принялась в деталях, опуская лишь маленькие тонкости, пересказывать своему Цепному Псу план — опасный, искушающе взвешенный и продуманный, многообещающий и безумный. На протяжении рассказа Рустем действительно не смел перебить Хюррем Султан, хотя его лицо было гораздо красноречивее: он то краснел, то багровел, то белел, то чернел; он откровенно пугался совершенно неожиданных слов султанши, которая объясняла ему план убийства и захвата трона падишаха, которого еще два месяца назад страстно любила. 　 — Теперь слушай, что ты должен сделать, — мрачно произнесла она. Рустем лишь еще сильнее побледнел. — Фирузе. Найди самых искусных и бесшумных убийц. Всё должно быть сделано завтра же днём. 　 — Госпожа... Госпожа, что с вами случилось? — шёпотом произнёс он. — Вы собираетесь устроить переворот? Убить Повелителя? Как так, султанша? 　 — Рустем-ага, ты клялся мне в верности. Мне. Только мне. Потому что понимал, какие вершины я тебе помогла бы покорить с помощью влияния на падишаха. Но с приходом Фирузе можешь об этом забыть, ей манипулируют Хатидже и Махидевран; скоро они с её помощью уничтожат всех людей в окружении государя, которые когда-либо были верны мне. 　 Цепной Пёс Хюррем Султан был шокирован и подавлен этими словами, но всё же в его глазах женщина разглядела зарождающиеся искорки понимания и последующей решимости. 　 — Итак? — пытливо спросила она. — Каков твой выбор? 　 — Я пойду за вами в ад, султанша, — он снова опустил голову и проговорил уже более тёмным голосом: — ...даже если понимаю, что у меня нет выбора. Ведь мы оба знаем, что если я не соглашусь, то лишусь головы. 　 — Верно, — Хюррем не отпиралась. — Мы совершим переворот в течение трех дней, Рустем. Ты должен стрелой отправиться к моим главным союзникам в Диване и переговорить с Махмудом Пашой, нашим новым казначеем. 　 — Сократить жалование и вызвать волнения в корпусе янычар, госпожа, это обоюдоострое лезвие. Сила их недовольства может обернуться против вас же. 　 — Подготовьте с пашой сразу новый указ о надбавке к обычному жалованию, но теперь от лица моего Мехмета. Шехзаде должен сразу же погасить восстание, одновременно завоевав расположение воинов. Так мы убьём двух зайцев. 　 — А Фирузе-хатун? Что я должен сделать с ней, госпожа? 　 — Найди хороших убийц, знатоков своего дела. Меньше крови, больше свидетельств несчастного случая. Если не поймут, что её убили, озолочу. Рустем, поторопись. Твоя миссия велика, но то, что последует в случае успеха, окупит все издержки. Рустем задумчиво кивал головой, видимо, соображая, как уложиться в кратчайшие сроки с заговором, поиском убийц и запугиванием прачек, как внезапно он вздрогнул и с неким испугом заглянул в глаза султанше. 　 — Госпожа, а что с Ибрагимом Пашой? Не мне вам говорить, что он никогда не позволит подобного. 　 Хюррем слабо улыбнулась, и этот жест вызвал в Рустеме волну непонимания. 　 — Просто делай, что я говорю, Рустем. 　 — Султанша! — громкий, властный голос заставил Цепного Пса напрячься всем телом, а султаншу, напротив, расслабиться. Из-за высоких густых чинар показался Ибрагим Паша. — Какое удовольствие видеть вас здесь. 　 Повернувшись к нему, она самодовольно улыбнулась. 　 — Спасибо, паша. Как поживаете? 　 — Как только вы вернулись, жизнь стала ярче. 　 Обычный обмен любезностями тем не менее обескуражил Рустема. Он приподнял голову и замер, наблюдая за тем, с каким трепетом Ибрагим Паша берёт руку госпожи в свою и с каким желанием и удовольствием касается её губами, выдерживая зрительный контакт. 　 Не выпуская её руку из своей, паша повернулся к Рустему, оглядывая его презрительным взглядом с ног до головы. 　 — Что-то случилось, госпожа? Я могу вам помочь? 　 Хюррем долго смотрела на визиря. 　 — Нет. Пока нет. Я пойду во дворец, паша, хорошего вам дня. Рустем-ага, — на последнем обращении Хюррем чуть кивнула головой и, встретив ответный жест, удалилась, оставив двух мужчин одних. 　 Сейчас, именно сейчас Хюррем Султан чувствовала себя маленькой девочкой: если страсть, что пылала между ней и Ибрагимом, была правдой наравне с осознанием полной зависимости друг от друга, то он слегка взревновал. И она находила это крайне забавным.

* * * * *

　 Хюррем покинула Топкапы следующим же утром, понадеявшись на лояльность Рустема и его выдающиеся способности по-паучьи плести интриги под стать ей. Необходимо было алиби, и султанша обеспечила его себе, вернувшись в Старый дворец на оставшееся время. Завтра наступит решающий момент: трёхдневный план государственного переворота закончится смертью падишаха. Сегодня должно было уже свершиться убийство Фирузе-хатун и выпуск в свет тайного указа о сокращении жалования янычарам. Шум был султанше на руку. И, наконец, сегодня ночью падишах умрёт от яда, который будет впитан в его подушку руками подговорённых наложниц. Никто не догадается, где была спрятана отрава, и не сможет кого-либо в этом обвинить. Не пойман — не вор, какими бы похожими на сговор ни были совпадения. 　Пальцы холодели от одной мысли о происходящем, совесть что-то тихо бурчала на задворках сознания, но внутренние демоны ликовали — чувство правильности всё разрасталось и разрасталось. О, Аллах, и с кем, что самое главное, она собирается перевернуть эту страну? 　Со своим злейшим врагом — тем, кто ещё недавно жаждал её смерти, тем, кто всю свою жизнь строил ей козни, кого и она сама ненавидела. Для неё Ибрагим Паша был личным ангелом смерти, палачом, которого необходимо было обводить вокруг пальца, чтобы выжить. А что теперь? Этот человек стал средоточием всего, за что она цеплялась. Он стал её спасителем, союзником, любовником, плечом, мужчиной, который, впервые за её жизнь, удовлетворял её как женщину, а не наоборот. С ним она чувствовала себя сильной, могущественной, по-женски желанной и вожделенной. Чувствовала равноправие между ними, отдачу. То, как Ибрагим касался её, с каким уважением смотрел в глаза, с какой самоотверженностью кинулся вытаскивать её из ада, — всё это прочными цепями привязало её к нему. 　Но сейчас его реакция на её план оставалась для Хюррем загадкой за семью печатями. Несмотря на всю ту взаимную зависимость, что была между ними, и негласное согласие держаться вместе до конца этой адской игры, она понимала, что поставлено на карту. Если любые чувства к Повелителю у неё иссякли и превратились в отвращение, то ничего подобного со стороны Ибрагима не было — а оттого вероятность провала всё-таки присутствовала. Если паша узнает про её план и откажется ей помогать, что всё-таки было очень вероятно, то её действительно казнят. 　И если бы Хюррем Султан была глупа, то подумала бы, что в этом и состоял его план — свести её с ума и заставить совершить государственный переворот, который и понёс бы её гибель вместе со всеми детьми. 　Но она слишком хорошо знала Ибрагима, чтобы понять: всё серьёзно. И происходящее определённо не входило в его планы. 　Или нет? Или всё же входило? Визирь был дьявольски умён и расчётлив, то суметь предусмотреть её строптивость, побег и попытку изнасилования мстительными товарищами убитых ранее разбойников… 　Мнительность, разыгравшаяся ни на шутку, облила её холодным потом. Хюррем, бездумно доселе смотревшая в окно, приложила пальцы к задрожавшим губам. Он предаст её. Конечно же, предаст. Его план родился тогда, когда он был на неё смертельно зол, а значит, учитывая его искусные актёрские данные, разыграть весь этот спектакль было для него несложным делом. Она была женщиной, в конце концов. И он наверняка всё поставил на своё мужское очарование. 　Он сказал, что она смогла перехитрить его, в ту ночь он действительно выглядел искренне подавленным, ничего наигранного она не видела, но... 　Это просто был Он. Этим всё сказано. 　— Паргалы Ибрагим Паша… — шёпотом выдавила сквозь зубы Хюррем, бегая глазами по покоям. — Ты не перехитришь меня. Нет, ты не поступишь так со мной, — на последних словах она вздрогнула. 　Что она могла сделать? Процесс был запущен и остановке не подлежал. Поддержка со стороны визирей Дивана и их лояльность ей не могла сейчас быть пресечена — паши были готовы выступить на её стороне, когда случится переворот, Рустем наверняка уже успел ввести их в курс дела. Однако… чёрт возьми, нужно было что-то предпринять, пока паша не узнал о происходящем. У неё был один день, чтобы хоть что-то изменить. Возможно, сбежать из Эдирне? Неразумно, Ибрагим как ищейка — из-под земли достанет. Отпираться... Кого она обманывает. 　Время кренилось к сумеркам, а больная голова Хюррем Султан не давала ей сил даже выйти из покоев: покрасневшие заплаканные глаза хаотично бегали по стенам, дрожащие пальцы теребили украшения, тело бессознательно шаталось из стороны в сторону. А в голове был хаос, она чувствовала себя потерянной, брошенной, преданной, не понимала, что происходит и зачем она решила совершить такой проступок, почему именно за три дня, почему переворот, по её убеждениям, должен был совершиться в день, когда подойдёт к концу срок вызова Ибрагима Паши, в чём был сакральный смысл этого, перебрала в голове все болезненные воспоминания, ковыряя свои душевные раны и постепенно погружалась в некое состояние истерики и психоза. 　В какой-то момент, ближе к сумеркам, она сорвалась. Боль, которая мучила её тело уже даже физически, не давала ей продохнуть от рыданий и криков. Разорванная на куски психика, истерзанное сердце, расшатанные нервы, пошатнувшееся здоровье — всё это выражалось на её лице, которое было тёмно-серым, неживым. 　— Госпожа, не надо! Боже мой! Ради Всевышнего, перестаньте! – кричала Эсма по весь голос, осторожно обходя крушащую всё, за что зацепится глаз, султаншу. — Стража! Стража, помогите! Скорее! 　Слуги объединёнными усилиями пытались остановить госпожу, в некотором роде связать её, но Хюррем брыкалась, как сумасшедшая, не позволяя даже толком приблизиться к себе. 　— Я умру, — повторяла она, как заклинание. — Завтра я точно умру… Ибрагим Паша… он убьёт меня… — женщина постепенно начала задыхаться; внезапно заболело сердце, и она схватилась за него, сжав ткань платья, будто пытаясь утихомирить режущую боль. — Ибрагим!! 　— Хюррем! — громкие шаги спровоцировали её вздрогнуть всем телом 　Дьявол всегда приходит, когда его зовут. В проёме дверей, растолкав плачущих от страха наложниц и растерянных евнухов, показался Великий Визирь. Увидев обезумевшее лицо султанши, он замер, словно заледенел. Их взгляды встретились, и он растерял всю свою уверенность, не смог дальше сделать ни шага в её сторону. 　— Хюррем… — повторил он неуверенно. 　— Паша, султанша бьётся в истерике уже который час, — дрожащим голосом пролепетала Эсма. 　— Скажи всем, чтоб вышли. И заприте дверь с той стороны. Приставьте стражу. 　— К-как прикажете, паша, — Эсма с прочими слугами беспрекословно повиновались. 　Только услышав лязг ключей с той стороны, Хюррем сделала ещё шаг назад, и её тело содрогнулось в новой судороге. Резкая смена настроения на минуту обескуражила Ибрагима: теперь лицо Хюррем Султан выражало ледяную беспристрастность. 　— Хочешь убить меня? Давай. 　— Что с тобой, Хюррем? 　— Оставь свои предисловия, — её руки накрыли горячее от температуры лицо. — Делай, что должен. 　Ибрагим сделал пару испытательных шагов к ней, предусмотрительно выставив руки ладонями к ней вперёд, будто отгораживаясь от её возможного рецидива. Та никак не отреагировала. 　— Что ты с собой делаешь? 　В ответ молчание. Хюррем убрала руки от лица, и её глаза вновь увлажнились. 　— Ты хочешь убить меня, Ибрагим? — спросила она. — Ты всё знаешь, верно? Ты наверняка всё узнал. 　— Да, — не отпирался он, и она увидела в его глазах: это правда. — Я всё знаю. 　— Как? 　— Рустем. 　Она вздрогнула. 　— Он… предал меня? Сам пришёл к тебе? 　Ибрагима, знающего о смертельной ненависти Рустема к нему, эта мысль даже повеселила. 　— Нет. Сегодня утром я выпотрошил из него всю правду. А затем убил. 　Это конец. Всё, чего боялась Хюррем, свершилось. Вот он — ад. Вот он — его вызов. Вот оно — её наказание. Вот он — сам дьявол перед ней. Хюррем молча опустилась на софу, опустив голову и закрыв глаза. Ибрагим Паша в пару шагов оказался перед ней и навис, как тёмное проклятие. 　— Значит, в этом заключался твой вызов? — безжизненно спросила она, не поднимая головы. — Свести с ума, разрушить всё, из чего состояла моя нормальная жизнь, довести до предательства, привязать к себе, а затем отказываться убивать? Ты этого хотел? Ты настолько сильно ненавидишь меня? 　Ибрагим, нагнувшись, скользнул руками ей подмышки, обнял за талию и поднял её истощённое тело, трепетно прижав к себе. 　— Стал бы я поддерживать твою затею с государственным переворотом, если бы ненавидел? — он провёл одной ладонью по её влажным от волнения волосам и вздохнул. — Отказался бы сознательно, а не по принуждению, как ты, от всего, что имею сейчас: от верности падишаху, от принципов, от воспоминаний, от чувств, от семьи — ради тебя? 　Хюррем замерла. Попробовала отстраниться, чтобы посмотреть ему в глаза, но Ибрагим пресёк это действие, настойчиво удерживая её. 　Что он вообще говорил? 　— Рустем успел подговорить нужных людей в Диване и поспособствовать изданию указа о сокращении жалования янычарам. Остальное, что я вытряс из его тела на последнем издыхании, доделал сам. Мои Чёрные янычары также на твоей стороне, готовы подавить любой бунт в городе. 　— Значит, и Фирузе… 　— Мертва. 　— А Повелитель? 　— Сейчас он раздавлен смертью фаворитки и не видит, как подговорённые мною наложницы исполняют твой замысел. Ночью государя не станет. 　Хюррем поражённо выдохнула, пытаясь до конца понять всё, что только что сказал ей Ибрагим. Он… спас её? Нет, не просто спас: вновь вытащил из пропасти — парой слов, жестом. Одним движением он убил её и воскресил, прояснил голову, очистил разум от гноя и нарывов. 　Как человек может быть и сатаной, и ангелом одновременно? 　Внезапно её тело расслабилось, руки женщины взлетели и обвили его шею, губы нашли его губы и слились в бешеном ритме. То, как паша тут же жарко прижал тело султанши к себе, ощущая яростное желание и волнение, и как горячо стал целовать её шею, было подобно дикому урагану. Страсть, охватившая Хюррем, смешалась со всеми чувствами, что пылали в ней и так долго ждали выхода: вся та великая благодарность, вожделение, уважение, счастье, доля раздражения и непонимания — всё это с каждой секундой ласк и любострастных движений вновь возвращало её к жизни, возрождало. Рука Ибрагима бесцеремонно скользнула к её бедру, сжав ткань платья и принявшись тянуть подол вверх, задирая его, как только она, предприняв первый шаг, схватила обеими руками ворот его кафтана и тонкую ткань расписной багровой рубашки, рывком, с невесть откуда появившейся силой разодрав края одежды и обнажив его шею и часть груди. Мужчина тут же освободился от двух элементов одеяния и принялся расстёгивать крючки на её платье. 　Хюррем чувствовала, что с каждой минутой смелых, раскрепощённых, каких-то отчаянных действий её ноги становятся всё слабее, а ещё несколько минут назад болевшее сердце бешено стучит, как самое здоровое на свете. Он крепко прижался обнажённой грудью к её телу и, обхватив двумя руками, более-менее бережно, как мог только он, бросил на кровать. 　— Почему ты на моей стороне? — она слегка задрожала, когда его губы накрыли её ключицы, опускаясь всё ниже. 　Принявшись освобождать её от оставшейся части платья, он слабо усмехнулся. 　— По той же причине, по которой ты сейчас накинулась на меня. 　Такая смелая, завуалированная констатация факта почему-то даже не удивила её, словно так и надо было. Ибрагим целовал её стихийно и немного грубо, но сладость этих ласк возбуждала султаншу с каждым вдохом и выдохом, которые становились всё тяжелее и глубже. Хюррем едва слышно застонала, когда визирь горячими руками коснулся её оголённого живота, затем скользнул одной ещё ниже, а другой за спину, высекая из её уст глубокие вздохи и вызывая лёгкие подрагивания тела, доводя её до предела. 　Распалённые, верные друг другу, готовые отказаться от всего, будто остались одни друг у друга, они сливались воедино в едином ритме, с острым пониманием исключительности их союза. Хюррем не сдерживала стоны, когда он, чувствуя её наслаждение, задышал ещё громче, двигаясь ещё сильнее, обнимая её руками, водя по нежной коже пальцами, не позволяя ей пожелать открыть глаза. Понимание того, что завтра утром их жизнь радикально изменится, затухало от внутреннего жара и удовольствия от проникновений. Она ощущала его каждой клеточкой своего тела, и это чувство полноценности казалось почти неуправляемым. Сдавленные стоны слились в один звук, когда Хюррем почти до конца заполнила лёгкие судорожным вздохом, выгнувшись всем телом, а он осторожно вышел из неё, благородно решив пока не обременять её новой беременностью. 　Пути назад нет. Они сделали свой выбор. 　Выбрали друг друга. 　Теперь всё изменится. Ни один из них не мог предугадать исход сегодняшней ночи, но обоих преследовало понимание, что судьба их ждёт так или иначе одна. 　Они лежали, обнявшись, и не могли произнести ни слова. 　— Признаться, я ожидал больше вопросов, — с иронией произнёс Ибрагим, растирая холодную кожу её руки своими пальцами. 　Хюррем приподнялась на кровати и хитро глянула на него исподлобья. 　— Я тебя насквозь вижу. 　— Кажется, ты с час назад верещала, что я хочу убить тебя. 　Закатив глаза, Хюррем отвернулась, подняла с пола тёмно-красную ночную сорочку и накинула на себя шёлковую ткань. Ибрагим с интересом наблюдал за ней. 　— Куда-то собираешься? 　— Я распоряжусь, чтобы тебе подготовили хаммам, а сама попрошу Эсму привести мне массажисток. У меня… — она лукаво свернула в его сторону глазами, — спина затекла и ноги ноют. 　— Должно быть, от долгих прогулок по этой комнате, — с деланной серьёзностью сказал он в своём старом стиле, чем вызвал широкую, но всё такую же хитрую ухмылку на лице султанши.

* * * * *

　Хаммам и яблочный чай успокоили их нервы и погрузили покои Хюррем Султан в приятный интимный полумрак. Султанша возлегала на длинной софе, позволяя способным рукам наложниц массировать её тело и про себя с иронией вспоминая, что руки Ибрагима были парадоксально приятнее и умелее. Он, в свою очередь, тёмным, туманным взглядом наблюдал за ней из тени комнаты близ слегка открытого окна, его брови были немного сдвинуты — он очевидно раздумывал над чем-то серьёзным, и Хюррем, периодически бросавшая на него мимолётные взгляды, понимала, о чём именно. 　— Переживаешь за Хатидже Султан? — она пыталась сохранить на лице невозмутимость. 　Ибрагим приподнял бровь. Оба понимали, что имеет в виду султанша: узнав, что брата убили, и переворот вместе совершили ненавидимая ею Хюррем вместе с возлюбленным мужем, она просто умрёт. Или сойдёт с ума. Но и это приведёт к такому же результату. 　— А есть повод? — Ты сам знаешь. 　Глубокомысленно помолчав, он всё же ответил —и его циничный тон обескуражил её. 　— Когда всё случится, навредить себе сможет только она, не я. 　— Только подумай, что она испытает завтра, когда всё раскроется, — Хюррем увидела, как визирь нахмурился ещё сильнее. — Может, стоит скрыть твоё участие в этом. 　Он снова замолчал. 　Хюррем сознательно подстрекала его спасти свою жизнь. Оставаться её союзником, но как бы вынужденно, мотивируя это желанием защитить шехзаде Мехмета от наверняка сошедшей с ума от ревности Хюррем Султан и оградить шехзаде Мустафу. Сыграть роль альтруиста. 　Отозвав своих наложниц, женщина поднялась с софы и, поправив пояс халата, скрестила руки на груди, встав у другого окна и вглядываясь в темноту ночи. 　Внезапно Ибрагим заговорил тем же холодным голосом того самого холодного стратега, который всегда был её врагом, а теперь был самым верным союзником: 　— Мы либо свергнем Повелителя, либо умрём. Всё случится быстро, — она проглотила комок в горле, почувствовав, как накатил страх. — Но умрём мы вместе, не переживай. 　Повисло долгое мучительное молчание. 　Прольётся море крови. Его вызов, повлекший столько страшных для её рассудка и органов чувств событий, её жадность, гордыня и властолюбие повлекут за собой смерть тысяч человек. Кто знает, может, разрушится целая Империя из-за неё. 　Но он будет безмолвной тенью следовать за ней. 　— Что мы наделали?.. — спросила у него она спустя какое-то время. Мрачные чёрные угольки с недоверием ответили сверкающим от влаги голубым глазам. — Как мы дошли до такого? 　Она съежилась под этим взглядом. 　— Не теряй уверенности, госпожа. Никогда. Чем безумнее и сложнее то, на что ты решаешься, тем увереннее ты должна быть. Всё имеет свою цену. И переворот тоже. 　Хюррем отвернулась, на её лице читалось большое беспокойство. 　— Через несколько часов рассвет. Ожидание новости всегда страшнее самой новости, верно? — Ибрагим вздохнул и поднялся со своего ложа. Подойдя к султанше сзади, он коснулся губами её плеча, мягко и ненавязчиво поднявшись ими до уха и ровным голосом прошептав: — Умей останавливаться в своих беспокойствах, прежде чем тебе откажет разум, Хюррем. Это закон политики. Мы не можем остановиться, и назад дороги нет. Нельзя вернуть то, что я забрал у тебя, чего ты меня лишила. Но никогда не позволяй себе переходить границы допустимых переживаний, иначе проиграешь. 　И вновь принялся хранить молчание, возможно, понимая, что она неизбежно, в силу своего женского начала, отклонит любые слова завуалированного сочувствия или холодной логики. 　— Мехмет… Что будет с моими детьми, если мы проиграем? Если яд не убьёт Сулеймана, и всё раскроется? 　— Я отдал приказ, не переживай. В случае твоей или моей смерти их тотчас сопроводят в безопасное место за границей. 　К её горлу подступил комок, и она опёрлась на него — силы оставили её после произнесённым им слов. Он крепко сжал её плечи, будто стараясь передать ей крупицы собственного спокойствия, которого, как она понимала головой, тоже было немного. 　— Если мы действительно проиграем, я найду способ спасти тебя, — спокойно сказал он. — Это будет сложно, но ты с детьми будешь в безопасности. 　Хюррем издала слабый смешок. 　— Скажи ты мне эти слова ещё тогда, когда я попросила тебя уберечь моих детей, многое было бы по-другому. 　— Возможно. 　— Ибрагим, а что, если… 　— Молчи, — прошелестел он, выдохнув ей на кожу щеки, затем мягко подтолкнув её в сторону глубокого кресла. 　Неизвестно, сколько они просидели так, бездумно глядя на то, как меняется расположение лунного света на коврах, как чуть светлеет на заре, но когда в дверь настойчиво постучались слуги, им показалось, что целая вечность. 　— Ты готова? 　Страх всё ещё сковывал её конечности, но пару глотков его уверенности она всё же сделала. 　— Да. 　Ибрагим слабо кивнул. 　— Войдите. 　Белое лицо гонца и его подрагивающие руки и пугали, и давали надежду одновременно. Жестом подозвав слугу, Ибрагим принял из его рук донесение из дворца. Юноша с надрывом, будто за ним гнались черти, выдавил: 　— Повелитель скончался. Совет Дивана посадил шехзаде Мехмета на престол. 　Громкий вздох Хюррем нарушил воцарившееся давящее молчание. 　Война началась.

* * * * * FIN.