Цепи кованые

Вы должны быть благодарны. Но ведь мы гребаные пустые! Вы должны быть честны. Но ведь… Вы должны шинигами. Но… - Мы никому ничего не должны, Халибелл! Вы не можете… - Вы должны заткнуться. Вы должны делать то, что скажу я. Тия спокойна, холодна и тверда. Арранкары яростны, горячи и трусливы. Они стоят на коленях перед своей королевой, удерживаемые ее ужасающе давящей реацу и дрожат, всеми силами пытаясь это скрыть. Всего час назад они были героями, освобождающими своих братьев и сестер от гнета шинигами; сейчас они лишь жалкая кучка революционеров-неудачников, пойманных за шкирку. - Что делают с предателями вы, надеюсь, знаете? - спрашивает Халибелл, кажется каждому одновременно смотря в глаза. - Знаете. Вижу, что знаете. - То есть вы нас всех убьете? - переспрашивает черноволосая девица, смотря на Гриммджоу. - Всех, накануне предстоящего сражения? Тия выдыхает и смотрит на Джаггерджака, Шестой закатывает глаза и оборачивается на Рукию. Рукия обреченно вертит головой, понимая, что больше смотреть не на кого. - Чего вы на меня-то уставились? Я здесь вообще ничего не решаю, - бурчит она и продолжает дуть на раненую руку. - Кто? - кивает Гриммджоу на бунтовщиков. - Вон те? - Вон те, - отвечает шинигами. - Черт, вы что, действительно… Сэкста смеется. - Этих первыми давай. Несколько больших и тучных арранкаров быстро шагают к смертникам. Алая кровь медленно растекается по мраморному полу. Королева прикрывает глаза и что-то шепчет Гриммджоу, на что тот недовольно хмурится. - Главный кто у вас, детки? Арранкары сидят в оцепенении несколько секунд, после начиная оборачиваться друг на друга, обмениваясь удивленными взглядами. Только одна сидит неподвижно, и Гриммджоу тут же ловит ее взгляд. Еле заметным движением головы и глаз она указывает на темноволосого пустого рядом с собой. Джаггерджак довольно скалится; палачи понимают его с полуслова. Отпусти меня, Гриммджоу. Я помогла. Сказала, кто вожак. Отпусти. - Эту туда же, - бросает Шестой, хватая Кучики под локоть и резко разворачивая ее к выходу. - Последнее слово! - истерично кричит черноволосая. - Джаггерджак! Ты чертова псина! Послушная! Мелкая! Собачонка! Гриммджоу резко поворачивается, но видит лишь голову, покатившуюся по полу. - А эти? - неуверенно произносит шинигами, вопросительно смотря то на Халибелл, то на Джаггерджака. - Глухая? Не слышала, что сказала эта дрянь? - презрительно выплевывает он в ответ и переводит взгляд на других. - Пшли вон, живо! *** Рукия не могла понять, что происходит в его голове. Абсолютно. Со-вер-шен-но. Она сомневалась, что он и сам понимает себя до конца и понимает ли вообще. Рукия идет неслышно, чуть позади, уже привычно отставая на полшага. Кучики всегда считала, что неплохо разбирается в других, но вот она уперлась в стену и никак не могла ее преодолеть, не могла прочитать ни единого намерения с его стороны, ни единой мысли. Да, у многих за повседневной грубостью скрывается что-то личное, мягкое, то, что никому и никогда не покажешь, однако у Гриммджоу за грубостью скрывалась грубость, а потом еще одна и еще. И только где-то в глубине мелькала издевательская веселость. - Слушай, Гриммджоу… Твоя честность… Это даже приятно. - О, заткнись. Шинигами негромко и низко смеется, еще больше замедляя шаг, но вскоре вновь становится серьезной. И снова начинает изучать. Каждое его движение, произвольное или нет, каждый вдох и выдох, каждую складку на его одежде, каждый выверенный шаг. Вот, кажется сейчас он довольно-таки спокоен. Или наоборот, старательно сдерживается? Нет, не его стиль. Скорее, он просто безразличен. Или притворяется? Или притворяется, что притворяется? Нет-нет-нет, опять не про него. Аргх, как же все… непонятно! Рукия злится, да, но только мгновение, одну незаметную секунду, а после опять загорается любопытством - с еще большей силой. С еще большим упорством впивается в него взглядом. - Хватит, - вдруг говорит он, низко, размеренно, хлестко. - Хватит смотреть. Хватит видеть. Гриммджоу быстро уходит вперед и отдаляется от нее; Кучики не смеет догонять. Лимит его лояльности на сегодня - исчерпан. Но от этого становится лишь интереснее. *** Пока капитаны думают, как поступить дальше, на деле запираясь в одном из больших залов Лас-Ночес и бесконечно споря, заняться было откровенно нечем. Потому уже третий день изнывая от безделья, Рукия лениво облокачивается на стену и наблюдает за снующими туда-сюда арранкарами. Те, в свою очередь, на шинигами внимания не обращают - или старательно делают вид, что им все равно. Как бы то ни было, к родным стенам дворца чужим они прикасаться не дают, восстанавливают все сами с непривычным даже для них самих энтузиазмом. Настроение у нее сонное и расслабленное, несмотря на то, что не за горами битва. Глаза слипаются и закрываются сами собой, и если бы не крепкая стена под плечом… Гриммджоу так же лениво щелкает перед ее лицом пальцами, и Кучики медленно поднимает взгляд. Джаггерджак в ответ хмыкает и изламывает брови, попутно хватая ее за плечо. - На тебя парни жалуются, лейтенант. - Жалуются? Они меня шугаются, на что им жаловаться? - Да не те, дура. Джаггерджак медленно кивает на своеобразную стройку и снова смотрит на шинигами. - Хорошо, больше не буду здесь мельтешить, торжественно клянусь. - Умница. Арранкар тоже мается от скуки явно не первый день. Она - да и весь Лас-Ночес - слышали, как он ругался с Халибелл, и теперь они, судя по всему, вообще не контактируют, а Джаггерджак бесконечно слоняется по коридорам, не зная, чем себя занять. - Как бунт? - Подавлен. Рукия сжимает зло кулаки и так же зло трясет головой - от такого Гриммджоу хочется волком выть и руки себе выламывать. Или ему. Но лучше - накричать, ударить, буквально - встряхнуть. А еще сонливость - вновь - уступает место любопытству, и Кучики уже даже привычно начинает идти чуть медленнее, чтобы отстать, но всего на шаг, не больше. Больше нельзя, никак. Гриммджоу чуть поворачивает голову в сторону шинигами и скользит по ней взглядом, с головы до ног, раздраженно цыкая. Он нервно ерошит волосы и чуть ускоряется, проверяя. Да, все верно, она ускоряется так же, как и он. И снова эти полшага. Джаггерджак ведет плечами и выдыхает. - Опять? И из-за гулкой тишины его голос звучит низко и властно, отчего Рукия невольно вздрагивает. Она понимает, о чем он, и он знает, что она поняла. И потому шинигами не находит ничего лучше, чем глупо отвести взгляд и снова идти рядом, чуть задевая его плечо. - Куда мы идем? Джаггерджак на ее вопрос лишь удивленно поднимает бровь и фыркает, тем самым задавая вполне справедливый беззвучный вопрос: "Мы?". В ответ девушка хмурится и смотрит прямо перед собой, боясь встретиться с ним взглядом, и Гриммджоу, раздраженно закатывая глаза, вдруг резко разворачивается и идет в точно противоположном направлении, вот только уже быстрыми широкими шагами. У Рукии вырывается вздох изумления, и она, отчаянно вертя головой, судорожно думает, что теперь. Ответ приходит сам собой. Она его встряхнет. Встряхнет, потому что догнать его с помощью шумпо сейчас - легче легкого, как и приставить к его горлу Соде-но-Шираюки и прижать к стене, наконец, как он ее когда-то. Наконец, о, как долго она этого ждала. Она видит его злость, его ярость по глазам, чувствует его реацу, которая давит, отталкивает, ломает. Она угадывает его мысли, только сейчас, только на одну чертову секундочку понимает, о чем он думает. И в это самое мгновение он считает ее предателем, следующие несколько - пытается придумать, начерта бы ей это, и только после на его лице мелькает снисходительность и напускное пренебрежение. Еще позже, когда уже Гриммджоу прижимает Рукию к противоположной стене, в его глазах огнем горит голод и азарт. Молниеносным движением арранкар выхватывает из ножен Пантеру, Кучики ставит блок, а потом еще и еще один; а когда ей надоедает, уходит в шумпо и нападает уже сама. Коридор, как на зло, до одури узкий, а потому Джаггерджак опять чувствует спиной холодную стену, видя, как самодовольно усмехается его соперница, как подрагивают ее руки, как дерзко она наносит ему удары - ощутимо, но не сильно, а именно дерзко. Он смеется этому, смеется самому себя, и Пантера заливается вместе с ним, чувствуя прилив сил. Гриммджоу ощущает себя ужасно хорошо, он, черт возьми, благодарен ей за это, а Рукия не требует ни слов, ни намеков, только ловит себя на том, что довольно скалится, пуская внутрь себя битву, почти как он сам. Она впервые рядом с ним чувствует, что поступила верно, подумала верно. А потому, когда они вновь оказываются слишком близко, Рукия, вопреки всем дурным женским фантазиям целует его первой, и занпакто выскальзывает из ее руки. И они оба вздрагивают лишь тогда, когда где-то вблизи слышится удивленный возглас.