Жизнь после жизни

Огни дистрикта быстро сменяют сплошные леса. У проводника я узнала, что в каждом дистрикте есть остановка на один час. Я хочу побывать на мемориалах в Одиннадцатом и в Восьмом. Не трудно догадаться почему. Мне страшно от того, что Пит поедет за мной. А я знаю, что он поедет. Но ему придется ждать меня. Я задержусь в Седьмом. В конце концов, именно сумасшествия Джоанны не хватает моему воспаленному мозгу. Поезд быстро несется, отчего свет от редких фонарей размазывается, и кажется, что мы едем в туннеле. Представляю, сняли заборы, люди больше не рабы, Одиннадцатый станет чем-то до боли прекрасным. И я не ошибаюсь. Бескрайние поля дистрикта преобразились, теперь они напоминают лоскутное одеяло. Домики-бунгало расставлены в шахматном порядке, и по границам плавают пузыри-фонарики. Такие были на одном из баллов в Капитолии, в нашу с Питом честь. Но больше всего меня поражает запах. Все цветы распустившихся садов под напором легкого вечернего ветерка разносят чудесный аромат по бескрайним просторам дистрикта, окутывая дистрикт в шаль из духов. Поезд замедляет свой ход. У меня есть час. Выхожу из вагона и спрашиваю у какой-то бабушки как быстрее добраться до главной площади. Мемориалы должны находиться там. Довольно быстро дохожу до места людской скорби. Слезы скатываются, когда вижу, сколько людей погибло. Комок в горле мешает дышать. Поднимаю вверх три средних пальца левой руки. Я не сдерживаю слез. Они достойны моей боли. Много людей заинтересованно на меня поглядывают. Они узнают меня. Это даже странно, я без тонны косметики, ни в дурацком платье, ни в костюме Сойки. Одна маленькая девочка подбегает ко мне: - Ты Китнисс Эвердин? – Я киваю, - А почему ты без Пита? Удар под дых. Мне самой очень больно осознавать это, а она напомнила. Но она не знает. В глазах темнеет, дышать нечем, но я наклоняюсь к ней и шепчу ей на ухо, как подружке: - А я от него сбежала! Мы с ним в прятки играем. Девочка весело смеется, чем заставляет и меня приподнять уголки губ, и убегает, весело крича на всю площадь то, что я ей сказала. Теперь все взгляды прикованы ко мне. Один высокий, смуглый и бронзоволосый парень, с очень красивыми, карими глазами подходит ко мне и хватает за плечо. Смотрит на меня очень пристально надменным взглядом: - Хочешь, я покажу тебе дистрикт. А то вдруг, заблудишься, на неприятности нарвешься? Он улыбнулся ну очень самоуверенной улыбкой, что мне врезать ему захотелось, но я же девушка… Хоть меня это никогда и не останавливало, но все же. - Знаешь, пока что единственная моя неприятность, это ты. И тебе не страшно? Вдруг меня Пит найдет… Убираю его руку со своего плеча, как мусор, и иду к поезду. Через пятнадцать минут он отправляется. Я стараюсь не думать о нем. О Пите. Но, увы, думать мне больше не о чем. Я уверена, Пит злится на Хеймитча. Мы ведь обещали ничего не скрывать и не врать друг другу. И мы снова нарушили обещание. Но не смотря ни на что, не смотря на тоску, сожаление, я все равно не вижу элементарного смысла в том, чтобы я осталась. Наши отношения не развивались бы. Ну сказала бы я ему, что люблю. Это единственное, что сблизило бы нас. Но я это уже сказала. Может быть не прямо и не словами, а в письме. Может быть он этого не поймет, но я думаю, что Хеймитч ему объяснит. Или расскажет сам, ведь он понимает меня. Лучше чем кто либо. Он меня так же бесит, но наше взаимопонимание на 74-ых Играх показали это. И я ему очень благодарна. И мне было грустно расставаться со своей семьей, не считая матери. Но я не жалею. Я бы осталась вечно незамужней, неприступной, невинной Сойкой. Ну, в физическом плане. Не хочу лишать Пита будущего. Пусть даже через двадцать лет, но он бы нашел ту, что подарит ему ребенка. А обо мне он будет вспоминать, как о первой любви. А я в свою очередь постараюсь, чтобы он обо мне почти ничего не узнал, хочу остаться в его глазах вечно восемнадцатилетней. Я постараюсь, чтобы он не узнал о моих вопросах Хеймитчу о его жизни. Я хочу чтобы мой мальчик с хлебом был счастливым. Счастье мне может дать только он. Надеюсь, что это не взаимно. С этими мыслями я засыпаю. Но ненадолго, кошмар резко выталкивает меня из иллюзорного мира. В кошмаре Пита загрызают переродки. Не просто переродки, а такие, как были на моей первой арене, с лицами погибших трибутов. Только на этот раз в каждом монстре просматривается мое лицо. Какая ирония! Я сгублю Пита своим присутствием в его жизни. А сейчас, я надеюсь, подарила надежду на будущее. Мои сны лишь доказывают мою правоту. За окном начинает светать. Первые лучики робко пробиваются сквозь толщу мрака, окрашивая небо в нежный переход, от светло-розового, даже персикового, оранжевого, к небесно-голубому. К цвету глаз Пита. И опять в уголках глаз скапливаются слезы. Знаете, это такое ощущение, как когда я смотрела на грустного отца или плачущую Примроуз. Мою душу рвут на куски как засохший осенний листок, оставляя лишь обрывки. В груди что-то неприятно шевелится, как будто увеличивается, пуская под кров моего сердца новую боль. Я не сдерживаю слез. Я просто достаю жемчужину и прикладываю к каждому своему невидимому ранению. Из груди будто вырывают клочки моей плоти. Горло пересыхает, что-то хрипит, что-то непонятное мне. Я буду эгоисткой, если вернусь. Даже не так, я буду собой, если вернусь. Но чувство, что мне сулит наблюдать за несчастным Питом гонит все мысли о моем возвращении. В конце концов, причинять боль себе я могу сколько угодно, но ранить, кромсать, рушить чужие души… Раскромсала уже, более, чем нужно. Пит поймет потом, что мое решение единственное правильное. И пусть часть моей души рвется к нему на всех порах, ее здравая часть понимает, что я сделаю только хуже. В конце концов время лечит любые раны. Люди знают, что говорят. Но от ран остаются шрамы, которые тоже болят. По себе знаю. От боли смерти Прим не избавило, от вины за войну не вылечило, но время притупляет чувства. Мысли забиваются действиями и остается совсем чуть-чуть для этих мыслей. Но до конца никогда не избавит. И даже от того, что я раскаюсь, ничего не изменится. Просто меньше буду чувствовать себя эгоисткой, только из всего. В восьмом мы останавливаемся рано утром, людей на площади нет, меня никто не замечает. Хоть что-то радует. Я недолго брожу по площади и вскоре возвращаюсь назад. Вчера я доехала до Одиннадцатого за полчаса. Проводник сказал, что ночью поезд едет гораздо медленней и все технические остановки проводятся ночью. Сейчас лучше собрать вещи, чтобы потом лихорадочно не бегать по вагону в поисках случайно забытых вещей. Поезд замедляется, а я уже стою у входа из вагона поезда. За окном мелькают деревья. Море деревьев. Я люблю весну, а апрель особенно. Деревья уже полностью покрыты листьями, но они еще совсем мягкие, нежные, светло-зеленые, все прожилки видны даже в тени. И аромат от них немного напоминает хвойный. Странное свойство. Поезд тормозит, раздается едва слышный скрип колес об рельсы. Здесь вокзал мне нравится особенно. Видимо, архитекторы решили построить все вокзалы в стилях начальных трудовых профилей дистриктов. У меня в Двенадцатом все было в стиле огня, камина. Здание вокзала, как я заметила во всех дистриктах, мимо которых я проезжала представляют собой круглое здание с огромным стеклянным куполом-потолком. В моем дистрикте в центре здания были окна-кассы и информ. бюро, каждое из которых представляло язык пламени, образуя одно большое кострище. Пол был сделан из мраморных плит в форме шершавых камней, образуя мозаику, как будто неровные плиты размером с ладонь были углем. В Седьмом здание вокзала было тоже круглым, но здесь все оказалось цельным, неразрывным. Все здание как будто и не здание вовсе, а очень огромный дуб с раскидистыми ветвями. Ствол, в котором были окна, куда подходили люди, возвышался куполом, а длинные ветви продолжали купол к земле. Стены были в виде переплетения ветвей, между которыми было незаметное крепкое стекло, которое видно только при касании. Мне это напомнило площадь, которую покрыли куполом-деревом. Очень красиво. Я выхожу из поезда, здесь стоит приятный запах молодой жимолости. Погода встречает меня прохладным ветерком, который приятно охлаждал разгоряченную после поезда кожу. - Китнисс? Сзади меня окликает моя бывшая одноклассница. Делли. Я рада ее увидеть здесь. Оборачиваюсь на ее голос. Она стоит недалеко от меня, в зеленом легком платье, рядом с ней стоит молодой парень, мне незнакомый. Высокий, темноволосый, смуглый, с зелеными глазами, с кустистыми бровями, прямым носом и высокими скулами. Он держит Делли под руку. Между ними явственно ощущается притяжение, в их взглядах, которые они часто бросают друг на друга, в их легких, ненавязчивых касаниях, везде ощущалась любовь. Такое было с мамой и папой. Они любят друг друга, и я рада за счастье Делли. - Привет, - я постаралась, чтобы мой голос звучал дружелюбно, хотела сказать так, как чувствовала, но я сейчас чувствую слишком много, чтобы выражать свои ощущения. - Привет, ты что здесь делаешь? А где Пит? А чего я ожидала? Что она не поинтересуется? Что его имя не принесет мне боль? Наивная, глупая Китнисс. - Он в Двенадцатом. Наверное… - мне показалось, или мой голос действительно звучал слишком сжатым и хриплым. Прочищаю горло и говорю уже более звонко. – А я уехала оттуда. Еду в Четвертый, но хочу навестить Джоанну. Надеюсь, что она живет здесь. Мне нужно быстрей закончить этот разговор. Просто, если я расплачусь, то пусть это будет не на ее глазах. - Она здесь. Тогда я хочу поговорить с тобой. Наедине. Давай у Джоанны, сегодня вечером. Ты знаешь, где она живет? - Нет. - Давай я тебя провожу. Ты не против, Делли? – он даже ее имя произносит по-особенному. С любовью. Как будто воспевает ее. В имени передает свои светлые чувства. - Нет, не против. Встретимся дома. До встречи, Китнисс. Она убегает в неизвестном для меня направлении. - Я – Дейв. Так много слышал, много смотрел, но вживую никогда не видел. Думаю, что не все, что говорят по телевизору – правда. И показывают тоже, потому что улыбка, которую вы послали Делли, несколько отличается от тех, что вы посылали Капитолию. Но спрашивать у вас что-то будет эгоистично, ведь вы слишком много впускали в свою жизнь посторонних. Надеюсь, мы когда-нибудь подружимся и тогда я смогу узнать вас без допросов. - И все такие проницательные? - Не знаю. Но много людей думает точно так же. Можно на «ты»? – я киваю. Он продолжает. - Ты так много сделала для нас. Все горды и восхищены тобой. Ты – истинная Сойка – Пересмешница. - Правда? - Конечно. - Спасибо. Но мне не нравится Сойка – Пересмешница. За ней тянется шлейф смерти. За мной тоже, но без нее я могу немного побыть человеком. Нормальным человеком. Ну, относительно. - Гребанная Сойка! Какого черта ты тут делаешь?! - Я тоже рада тебя видеть, Джоанна! Мы с Дейвом шли вдоль мощеной серым булыжником улицы, когда до главной площади оставалось два квартала, где нас окликнула с другой стороны проезжей части Джоанна Мейсон, собственной персоной. Она одета в светло-джинсовый комбинезон-шорты, которые ей доходят до середины бедра и в голубую клетчатую рубашку. Ее волосы заметно отрасли, они были ниже ключицы, но не доходили до локтя. При виде меня она бросается через дорогу, прямо под машины, которые, кстати, появились у многих после восстания. - Пожалуй, я должна быть благодарна тебе, но скорее всего, ты меня будешь так же бесить. А, и да, спасибо. Ты убила Сноу, как и обещала. Ну, вот и все. Я не хочу тебя видеть. - Не думаю, что у тебя есть выбор. Я в бегах. А Хеймитч с Питом с ножами и вилами меня преследуют. Мне нужно где-то остановится, и не там где должна была первоначально. А кто будет меня искать у тебя, Джо? - Идиот. Да, ты права. Ты хоть и самоубийца, но не настолько. Ладно, пойдем, расскажешь, почему ты опять бегаешь. Рада, что ты остался, Дейв. - Я тоже Джоанна. Ты не против, если Делли зайдет к вам вечером? - Нет, пусть приходит. Пока. -Пока, Китнисс. - Пока. Было приятно познакомится. - Ой, давай без этих нежностей, Сойка. Меня сейчас вырвет. Быстрей шевели своими жирными ляжками! - Ну, беги, дровосек хренов. Мы несемся по всему дистрикту, изредка выкрикивая ругательства, подстегивая друг друга, как во время тренировок в Тринадцатом. Ближе к Деревни Победителей я еле передвигаю ноги. Джоанна выглядит лучше, но не она голодала два месяца, верно? Но кто мне виноват? Все, как я ожидала, здесь мне никто не даст соскучиться.