Жизнь после жизни

Пепел. От каждого моего шага он разлетается пылью по чистым камням новой мостовой. Прах моего народа. Я даже представить себе не могу, что чувствовали те люди, которые были здесь во время бомбежки и смотрели, как их знакомые, друзья, а еще хуже родные горели или задыхались от всепоглощающего дыма и огня. Наверное, я даже больше боюсь себе это представить, а еще страшнее этого, осознавать, что это было из-за меня. Слишком тяжело. Слишком больно. Слишком страшно. Мы стоим на пороге почти восстановленной пекарни, но на заднем дворе еще лежит пепел и обломки зданий. По моим щекам скатываются слезы, от безысходности я схватила руку Пита. Мы так сильно и отчаянно сжимаем руки друг друга, до побелевших костяшек пальцев, до красных полумесяцев-следов от ногтей. Держим друг друга, как утопающие за соломинку. Так больно осознавать, что из-за тебя погибли люди, а особенно твои близкие люди.  — Ты не виновата, Китнисс. Ты не виновата. - Нет, Пит, это все я, я их убила, я! — кричу от обреченности срывающимся голосом. - Нет, Китнисс, нет, — уговаривает меня Пит и притягивает к себе. Мы объятиями передаем нашу боль и отчаяние. Я хочу забрать всю его боль. Я хочу стать ему таким же одуванчиком, каким он стал для меня годы назад и остается до сих пор. Успокоившись, мы заходим внутрь недостроенного здания.  — Я сюда прихожу смотреть за продвижением дела, а еще здесь люди оставляют заказы, я прихожу, забираю их и приношу хлеб сюда. Но пеку я у себя, — поясняет мне Пит, — может, ты хочешь мне помочь печь?  — Я и готовка? Ты видимо хочешь переехать или сделать ремонт, раз просишь меня готовить. - Нет, Китнисс, я постараюсь тебя научить, — отвечает Пит, усмехаясь. Я киваю. Ага, как же, он наверное просто не нашел весомый довод, чтобы сделать ремонт, а черная обуглившаяся кухня — прекрасный повод!

***

 — Китнисс, я же сказал — всыпай постепенно, а не сразу все! — да он уже достал на меня орать!  — Да хватит на меня кричать! — я высыпаю на него стакан муки.  — Ну Китнисс, — с такой скрытой угрозой говорит Пит, набирая горсть муки в ладони.  — Ты не посмеешь! — я уверена, что он этого не сделает.  — Да ну? — он высыпает на меня муку, сколько я не уворачивалась. - Ах, война!!! Мы бегаем с ним по всему дому, кидаясь едой, подушками, всем тем, что под руку попадется и валим мебель. Когда еды на столе и мягких предметов в зоне видимости не остается мы валимся на диван, все еще смеясь. Для меня смех и положительные эмоции необходимы. Одна, я смогла выбраться из всепоглощающего горя, но сколько я продержусь? Я уверена, что я бы смогла жить, но счастлива бы не была точно. Почти все мои счастливые моменты связаны с Питом. Я не имею ввиду то, что было до Игр. Тогда я была другая и для счастья мне нужно было другое. Сейчас, после того как я прошла все миры мрака мне нужно… Мне нужен кто-то, кто прошел через все это со мной. Что мне нужно, это одуванчики весной. Ярко-желтые, которые означают возрождение, а не разрушение. Надежда на то, что жизнь продолжится, независимо от наших потерь. Что все наладится. И только Пит может дать мне это.  — О чем задумалась? — спрашивает Пит.  — О тебе. Обо мне. О том, что с нами стало.  — А что с нами стало?  — Ты только посмотри: мы превратились в бутерброд. На голове мука, сыр, молоко. Оу, еще есть мед! — еле выкрутилась. Сначала Пит, потом уже и я громко смеемся. Раздается оглушительный грохот. Я вздрагиваю и быстро прижимаюсь к Питу, смотря в окно. Там дождь. Даже ливень. Это был гром. Пячусь назад, смущенная, и виновато смотрю на Пита.  — Прости.  — Да что ты, Китнисс, — непринужденно отвечает Пит, — мне нравится тебя обнимать, — это Пит произносит уже шепотом. Он сказал это так… скрытно, как будто весь остальной разговор могли слушать все, а это он сказал только для меня.  — Мне нравится когда ты меня обнимаешь. Не сказать это, было бы неправильно. Я больше не хочу ему врать. В моей жизни было слишком много лжи. А сколько я скрывала свои истинные чувства… Я больше не хочу врать Питу. Я больше не хочу врать самой себе. Да, я люблю его. Легкость. Невесомость. Неужели, что бы я ощущала эти чувства нужно было признаться, что я люблю его, даже просто самой себе? Неужели, чтобы я поняла то, что я чувствую, нужно было пройти столько боли? Нужно было стольким пожертвовать? Нужно. Все это не только для этого. Для мира. Для свободы. Мне придется все это себе повторять каждый день. Каждый день говорить себе что все не напрасно. Что во всем виновата не я. И каждый день я буду осознавать, что это правда. И всегда на следующий день повторять это снова, чтобы я поверила до конца. Всегда…  — Иди сюда, — Пит протягивает ко мне руки. Я прижимаюсь к нему, разрывая зрительный контакт.  — Ты теплый, — протягиваю я, зевая.  — Устала? — заботливо спрашивает Пит. Я киваю. Он прижимает меня к себе сильнее.  — Давай я тебе постелю в гостевой? Я опять киваю. Он усмехается. Пит приподнимает меня и встает с дивана. Он идет по лестнице. Я не двигаюсь. Смотрю на огонь. Он немного слепит глаза. Его огненно-рыже-оранжевые языки ложатся друг на друга, смешиваясь и потрескивая. У меня слипаются глаза. Сама того не замечая я засыпаю. В полусне чувствую, что Пит поднимает меня на руки и несет в спальню. Кладет меня в постель, накрывает мягким пледом. Я хватаю его руку прежде, чем он уйдет:  — Останься со мной… Он ложится рядом, обнимает и прижимает меня к себе. Я надеялась, что он вспомнит, но он не отвечает. И когда я думаю, что он уже ничего не скажет раздается тихий шепот:  — Всегда… Сон как рукой сняло.  — Ты помнишь…  — Я почти все помню. Только мелкие детали. Детали разговоров. Ну знаешь, все их со временем забывают. Но все, что связано с тобой я помню, — его огоньки-глаза мерцают во тьме и отражают слабый свет луны.  — Прости меня.  — За что? .. — он не успевает сказать, а я уже перебиваю его.  — Прости меня за то отношение к тебе в Тринадцатом. Прости за ложь. Спасибо тебе Пит. Спасибо за то, что был рядом со мной, когда был нужен. Спасибо за то, что рядом сейчас. Он не знает, что сказать.  — Я никогда не злился на тебя, Китнисс. Я не хочу слушать это. Слушать этот бред, что я не виновата ни в чем перед ним. Закрываю его рот поцелуем. Его губы мягкие, потрескавшиеся, теплые. Они с легким привкусом корицы. Его губы сладкие, тягучие, как мед. Невозможно оторваться. И пусть сегодня я не сказала ему о своих чувствах, впереди у нас есть целая вечность.