Семь созвездий

Ночью мне снился заброшенный дом. Я стоял в проеме двери, там, где впервые встретил Алешу, и напряженно всматривался в липкую темноту. Где-то плакал ребенок, но разглядеть что-либо было просто невозможно — слишком густым, слишком непроницаемым казался опутавший помещение мрак. По глазам неожиданно ударил яркий свет, заставив зажмуриться; он ударился о стену, отразился и бурным потоком растекся по запыленной комнате. Далекое небо озарилось красными всполохами. Из расшатанной старой рамы, словно зубы какого-то сказочного чудовища, торчали грязные осколки стекла, а в продавленном кресле в углу сидела девочка лет восьми-девяти. Резкие порывы ветра трепали ее концы ее широкого банта в крупную черную горошину. Она смотрела прямо на меня. Смотрела черными провалами вместо глаз, зиявшими на бледном лице подобно омутам смерти. И я знал, что она меня видит. На ее порванном, перепачканном глиной платье виднелись кровавые отпечатки ладоней. Я разглядывал их, пока не понял, что они принадлежат мне. Девочка не двигалась; в комнате повисла оглушающая тишина, нарушаемая лишь легким шелестом наших дыханий. Алеша был где-то рядом, притаился, как ядовитый паук в ожидании бестолковой мухи, где-то на скрипучих трухлявых балках под потолком. Я задрал голову вверх и увидел его. Он сидел на облезлой стене, руки и ноги неестественно выгибались, с губ стекала густая жидкость пронзительно-синего цвета. Несколько мгновений мы смотрели друг другу в глаза, потом он медленно перевел взгляд на девочку и приготовился к прыжку. — Нет, стой! — завопил я что было мочи. — Алеша, не надо! Он раскатисто расхохотался и оттолкнулся от стены. Свет погас и все снова погрузилось в тьму. На тонком искривленном проводке устало гудела перегорающая лампочка. Я резко сел и вдохнул полные легкие воздуха. Черт, приснится же такая ерунда! Алеша мирно спал на моей кровати, уткнувшись носом в тощую подушку и отбросив в сторону одеяло. В палате было холодно. Я зябко поежился, встал и заботливо укутал друга в отвергнутый им плед. Он, конечно, греет плохо, и пользы от него немного, но с ним все же лучше, чем без него. Из легких внезапно вырвался судорожный кашель. Я прикрыл рот рукой и отвернулся к стене, чтобы не разбудить Алешу. Врачи, если верить старым советским часам на стене, должны явиться через сорок минут. Нужно попросить у них таблетку от кашля. Видимо, я заболел, когда находился в той, другой палате, пристегнутый за руки и ноги к жесткой койке. Там было жутко холодно, и подцепить в таких условиях простуду совсем несложно. Я все кашлял и кашлял — грудь будто что-то разрывало изнутри стальными когтями — и из всех сил прижимал обе ладони к лицу. На глазах выступили слезы. В растрескавшуюся, с отбитым краем раковину позади меня истекал каплями мутной воды старый проржавевший кран. Горячей воды там не имелось, но сейчас мне бы сгодилась любая, даже антарктически холодная. Ручка не желала откручиваться, протестовала с едва слышным скрипом и оставляла следы на коже с еще незажившими порезами. Я сплюнул и уставился на потекшую к сливному отверстию красноватую пену. Вот дьявол! Дьявол! Дьявол! Кран, наконец, отвинтился, и в раковину брызнула вода, смывая кровавую слюну. Обращать внимание на мое заболевание врачи не стали, только сунули пару пузырьков с каким-то сладким лекарством и наказали пить его по три ложечки в день. Она прилагалась к выданному комплекту — пластмассовая, с тупыми краями, нежно-розового цвета. Я прилежно следовал советам врачей, но кашель не проходил, а лишь становился все сильнее; через неделю он уже начал будить меня по ночам. Алеша за все это время не произнес ни слова, сколько бы ни пытался я с ним заговорить. Он следовал за мной молчаливой тенью всюду и наблюдал за безудержными приступами болезни. Она могла скрутить меня в любом месте, и со временем я настолько привык к кровавым откашливаниям, что почти перестал обращать на них внимания. Иногда вместе в алой пеной выходили какие-то склизкие кусочки, похожие на слизистую оболочку рта, и порой мне думалось, что я уже начал выплевывать по частям свои легкие. Прошло заболевание так же резко, как и началось. В тот день я опять встретил странную девушку, которая единственная из всех, кроме меня самого, могла видеть Алешу. Она посмотрела на меня серьезным взглядом, чуть нахмурив аккуратные черные брови, и кивнула в знак приветствия. Разговор у нас с ней не завязался. Алеша был явно против нашего общения, так же, как, впрочем, и сама девушка. Но зато я узнал ее имя. Марина. Какая-то совершенно обезумевшая и облысевшая старуха сказала мне это, и еще то, что у Марины диагноз паранойя — она считала, что ее кто-то постоянно преследует. Кто-то, по ее словам, «коричневый». — Совсем двинулась девчонка, — загоготала старушенция. — Какой-то коричневый… ну, это мне она сама рассказала. Говорила, что этот коричневый похож на засушенный труп, что-то типа мумии… Долбанутая, да? — Она впилась в меня взглядом блеклых голубых глаз. — Еще говорила, что у него зубы торчат. И глаза провалились. И что он мертвый. Я передернул плечами. Слушать старую ведьму, явно очень и очень давно выжавшую из ума, не хотелось совсем, а уж тем более ту чушь, что она несла про Марину. Но ее слова заставили меня задуматься. При первой встрече с Алешей она назвала его именно коричневым… Может быть, старуха и не выдумывает?.. Марина смотрела на меня издали и не подходила. Иногда ее взгляд перемещался на Алешу, и тогда я видел явную злость в ее глазах. Злость, перемешанную с диким страхом. Она не хотела общаться со мной именно из-за присутствия Алеши — это было понятно, но как избавиться от него хотя бы на полчаса, я даже не догадывался. Он всегда был со мной, с того самого дня, как мы познакомились. Если честно, я уже не представлял свое существование без него. Но поговорить с Мариной о ком-то коричневом было просто необходимо — возможно, тогда и раскроется тайна сущности моего друга. Алеша об этих мыслях, конечно же, знал — он всегда и все знает — и был крайне недоволен такими моими желаниями. Марина сама подошла ко мне. На обеде, в столовой. Я видел, как она прятала за пазуху краюху несвежего хлеба и пыталась стянуть у соседки по столу надкусанное пожухлое яблоко. Та поймала ее на воровстве и с размаху ударила по руке. Марина не растерялась и врезала ей в ответ. Из носа женщины хлынула кровь. Между ними за несколько секунд завязалась драка, но никогда не дремлющие бугаи-санитары тут же разняли нарушительниц порядка. Наказывать, как обычно, почему-то не стали. В столовой поднялся гудеж сотни голосов, психи жутко взволновались и повскакивали со своих мест, чтобы лучше видеть происходящее. Но зрелищу не суждено было продолжиться. Женщину увели, а Марина, как ни в чем не бывало, обратно села на грубую колченогую табуретку, взялась за ложку и принялась поедать мерзкий суп, иногда дерзко поглядывая на остальных. Я тоже уткнулся в миску. Алеша, устало зевнув, решил вернуться в палату и «вздремнуть часок». Впрочем, моего разрешения он не спрашивал — просто ставил в известность о своих намерениях. Массивная белая дверь захлопнулась за ним, и уже через минуту Марина оказалась рядом со мной. Она поставила миску на стол и опустилась на соседний табурет. Мы обменялись слабыми улыбками. До конца обеда оставалось еще около двадцати-двадцати пяти минут. Я без аппетита помешал ложкой желтоватую, похожую больше на блевотину, чем на еду бурду и скосил глаза на Марину. Она доедала суп и громко скребла алюминиевой ложкой по дну посуды, пытаясь вычерпать все остатки. «Как можно есть это? — пронеслось в голове. — Да таким, наверное, даже скотину на фермах не кормят…» Марина, словно прочитав мои мысли, вскинула голову и придвинулась ближе. — Знаешь, что сказать тебе хотела… — Она чуть помедлила, дожевывая остатки овощей. — Я этого твоего друга уже видела. Сто тысяч раз. Из-за него я здесь, в этой чертовой психбольнице… Тебе, кстати, сколько лет? — Четырнадцать, — помешкав, промямлил я и отодвинул от себя миску. Марина хмыкнула. — А выглядишь на восемнадцать. Или девятнадцать. Сколько ты тут уже? — Третью неделю. Она удивленно глянула на меня и покрутила пальцем у виска. — Тебя точно не просто так сюда упекли. Какую третью неделю, если мы с тобой познакомились почти год назад? Я с изумлением уставился на нее. Нет, ну она и правда двинутая, не солгала мне та старушенция! Как мы могли познакомиться год назад, если… — У тебя есть зеркало? — Мой голос звучал как будто со стороны, приглушенный, тусклый, поблекший. Марина молча кивнула и достала из кармана штанов маленькую пластмассовую пудреницу темно-синего с вытертой эмблемой косметической марки на крышке. Маленькое зеркальце раскололось — его разделяла напополам изломанная трещинка — и помутнело, но я смог достаточно хорошо разглядеть себя. Потухший взгляд, словно у дохлой, выброшенной приливом на берег рыбы, бледные губы, впалые щеки и резко выделяющийся на лице тонкий нос. Волосы свалялись и теперь больше походили на паклю: длинные нечесанные лохмы сосульками свисали до острых скул, на лбу пролегли глубокие морщины. Глаза потеряли свою выразительность, стали словно бы затуманенными, илистыми, как грязная болотная вода, а в самой глубине их плескались страх и недоверие. Нет, это не мог быть я. Этот худой заморыш в зеркале не мог быть мною, я не такой, я другой! Пальцы слегка коснулись белой кожи; она отозвалась слабым покалыванием, и я резко отдернул руку и швырнул зеркало в стену. — Эй, ты чего! — Марина вскочила. — Ты зачем это сделал?! У меня только одно зеркало было, ты, идиот тупой!!! Она кинулась к упавшей с громким стуком пудренице и, подхватив ее, шустро сунула в карман. Мелкие осколки усыпали покрытый продранным линолеумом пол. Марина присела на корточки и принялась выбирать самые крупные, чтобы вставить их обратно. — Придурок! — тихо ругалась она, иногда обиженно посматривая на меня. — Дебил! Мозги ветром выдуло, имбецил! Свое бей, понял??! Мое-то зачем??! Баран тупоголовый… Алеше об этом инциденте я ничего не рассказал. Впрочем, он сам все знал, он наблюдал за нами откуда-то из невидимой глазу тьмы, той самой, что все сильнее опутывала меня с каждым проходящим днем. Она проникала внутрь и медленно пожирала внутренности, оплетала своей ядовитой паутиной чувства и эмоции и пожирала их, втягивала в себя, разъедала едкой кислотой, а я не мог этому воспротивиться. Пути назад уже не было… точнее, его никогда и не существовало. Через два часа, когда я сидел на диванчике и читал какой-то журнал об автомобилях, Марина снова появилась в поле моего зрения. Она опустилась рядом и заглянула через плечо в журнал. — Я не обижаюсь из-за зеркала, — проговорила она и, сложив руки на коленях, уставилась в пол. — Просто у меня правда нету больше, но… Ладно, черт с ним. — Она усталым движением откинула назад волосы и подняла глаза. — Я хотела сказать тебе, что видела твоего друга. Он был рядом со мной с детства. Я не знаю… не знаю, чего он хотел, но пытался заставить меня… Наши взгляды встретились, и я понял, что она боится. Ее липкая от пота ладошка скользнула в мою руку, голос стал тише. — Я не слушала его, и тогда он сделал так, что я оказалась тут. Я не психбольная, правда! Я нормальная, но никто не верит! Это все он виноват! Я не знаю, что это за существо такое и что ему нужно, но он как будто питается нашей энергией. — Какой энергией? — Нашей, — выдохнула Марина и придвинулась ближе. — Он не может жить один, только среди людей. Он так устроен… И он существует уже давно. Тысячу лет. А может, и больше. — Она повела плечом и уже увереннее добавила: — Он умеет подчинять себе, да, но у него не всегда получается. Он не всесильный. Ему можно сопротивляться, но последствия могут быть… самыми разными. — Как сопротивляться? — прошептал я, чувствуя, как сердце отчаянно колотиться о ребра. Алеша слышал нас, слушал, видел. Марина помотала головой. — Я не знаю. Со мной он был почти с самого детства. Притворялся другом. Я правда дружила с ним… понимаешь, у меня не было друзей, никогда. Я нашла своего рода отдушину в нем — только он хотел играть со мной. Когда я подросла, я уже не могла общаться с другими людьми, потому что слишком привыкла к нему. Он говорил, что его зовут… — Она замолчала на секунду и прикусила губу. — Велиар. — Велиар? — изумился я. — Что за странное имя? — Ты не знаешь, чье это имя? — Ее взгляд хлестко ударил меня по лицу. — Не знаешь, кто такой Велиар? Я в детстве не знала… узнала только около двух лет назад. Это имя демона. Я отшатнулся и отпустил ее руку. О чем она говорит, ненормальная?! Стена перед нами вдруг затряслась, пошла мелкой паутиной трещинок и без звука рухнула вниз, а за ней оказалась чернильная темнота. Ее неосязаемые нити потянулись к нам. Они извивались в воздухе, подобно змеям, и испускали невыносимую вонь. Марина ничего не замечала и продолжала напряженно смотреть мне в глаза. Тьма сгустилась вокруг ее головы и различить лицо уже получалось с трудом. Алеше явно не нравился наш разговор. Я вскочил и дернул Марину за руку. Та от неожиданности упала к моим ногам и распласталась на животе, но ждать, пока она поднимется, было некогда. Тьма подступала, стремилась поглотить меня, засосать в свой омут и, возможно, похоронить там навсегда. Я ринулся к дверям, к спасительному свету, из горла вырвался булькающий крик. И вдруг все померкло. Очнулся я уже у себя в палате. Медсестра, с ласковой улыбкой склонившись надо мной, гладила по плечу и что-то говорила, но разобрать ее слова не получалось — голос казался глухим и отдаленным, будто доносился из-за какого-то заслона. Ну ясно, они опять подумали, что это приступ. За ее спиной неподвижно стоял Алеша и буравил меня взглядом. Я тихо засмеялся и с издевкой кинул ему: — Что, ты умнее стал? Уже не говоришь свое настоящее имя? Он молчал. — Сколько душ ты успел сожрать? Медсестра вздохнула. — Вам нужно поспать. — Сделай вид, что уснул, — твердо велел Алеша. — Пусть она уйдет. Пришлось снова его послушаться — присутствие медсестры и правда было нежелательным. Она впихнула мне в рот несколько желтых блестящих таблеток, заставила запить невкусной водой и, убедившись, что снотворное подействовало, покинула палату. Едва только дверь закрылась, я распахнул глаза. Алеша сидел на старом скрипучем стуле в углу и безразлично взирал на меня. — Так как тебя зовут? — Я сел на кровати и спустил ноги вниз. — Алеша? Или Велиар? — Я тебе говорил не связываться с этой психичкой. — Боялся, что она расскажет всю правду о тебе? Алеша усмехнулся. — Ты еще более глуп, чем я предполагал. Подумай сам, какой из меня демон? Эта дура видела не меня. — А кого же? — Не знаю. — Он встал и шагнул ко мне. — Кого-то коричневого. Мертвого, наверное. В воздухе словно проскочила искра, лампочка загудела и замигала. Присутствие чего-то потустороннего, грозного, страшного коснулось сердца, заставив его дрогнуть, и по коже прокатилась волна ужаса, отчего все, даже самые мелкие волоски встали дыбом. Дыхание застревало в горле. — Кто ты такой? — сдавленно прошептал я и закашлялся. По подбородку потекла кровь и закапала на мои застиранные штаны. Алеша злобно ощерился и, в мгновение ока оказавшись рядом, стел ее кончиками холодных пальцев. Его белые зубы стали тонкими и острыми, не такими, как прежде, не как у человека, глаза вспыхнули огнем и будто опалили кожу. — Я — это ты. А ты — это я. Кашель забирался все глубже. Кровь становилась гуще и уже вырывалась целыми потоками, не давая сказать и слова. Я бессильно упал на кровать и повернул голову набок. Белый потолок раскачивался и исходил трещинами, откуда струйками стекала липкая чернота и струилась на пол, исполосованные ею стены отплясывали неистовую сарабанду. — Ты потерял чувство времени, — продолжил Алеша. — Ты даже не знаешь, сколько тебе лет. Твоя душа давно мертва, и тебя не станет вместе с кончиной твоего тела. Потому что души нет, она уже моя… — Он засмеялся. — Нет, я их не собираю. Просто я тоже хочу жить… а своей души у меня нет. Вот и пришлось позаимствовать твою. — А Марина? Ее душу ты тоже взял? Алеша присел на корточки, так, чтобы наши лица оказались на одном уровне. — Нет. Я не тот, кого она видела. Кашель отступил. Я приподнялся на локтях. Голова сильно кружилась, из желудка желчной волной поднималась противная тошнота. — Смотри! — Алеша указал рукой на часы. Циферблат стекал вниз, на стол, стрелки на глазах превращались в пепел и рассеивались в воздухе. — Время уже не имеет значения, ни для тебя, ни для меня. Ты живешь. Пока. — Он встал и прошелся по комнате. — Но умрешь. Без души долго не живут. Впрочем… Часы вернулись в свое прежнее состояние и, как ни в чем не бывало, принялись тихо отсчитывать убегающие секунды. А на деревянной исцарапанной столешнице мазутной лужей растекалась пустота; она поглощала спускающийся с потолка мрак и закручивала маленьким сияющим вихрем. — Что «впрочем»? — с усилием выдавил я. Алеша полоснул по мне взглядом. — Я могу сделать так, чтобы ты жил дальше. Без души. Но для этого нужно, чтобы ты вышел отсюда, нужна свобода. — Так освободи меня! — воскликнул я и вскочил. Слабость и тошнота прошли, даже бурые пятна крови исчезли с подушки и штанов, будто их и не было. Все происходившее еще пять минут назад казалось сном. Алеша скрестил руки на груди и с улыбкой покачал головой. — Не могу. Но ты выйдешь отсюда, это точно. Так вот, мы встретимся, когда ты выйдешь. Больше он не сказал ни слова и тихо проскользнул в дверь. Я кинулся вслед за ним, но она уже была заперта, как обычно, а за ней стояла немая тишина. Никто не входил в палату и никто из нее не выходил. Алеша растворился в темноте, оставив меня в одиночестве. Я звал его, кричал имя до хрипоты и боли в горле, но на зов явился не он, а вездесущие врачи со своими уколами. Они заставили меня впасть в искусственную кому, сопротивляться которой уже не было сил, и вновь заперли тяжелую дверь на три оборота ключа. Алеша ушел — я чувствовал это, почти физически ощущал его отсутствие, и оно пугало меня — ведь так долго он всегда и неизменно был рядом, словно защищая от мира, контактировать с которым я уже не умел. Теперь, без Алеши, придется заново, словно ребенок, учиться этому; придется учиться говорить, ходить и читать, понимать слова и видеть окружающее таким, какое оно есть. Вот только я не знал, как мир выглядит на самом деле, и подсказать было некому. Тяжелый наркотический сон придавил к постели, и я провалился в его бездну, зная, что проснусь в другой реальности.