Монстр в Париже: альтернативный финал

В первое мгновение комиссар Мэйнот подумал, что его заклятый враг, не выдержав психологического давления, решил наложить на себя руки. Торжествующий вопль уже готов был сорваться с его уст - но застрял в горле. Франкур не свалился в воду. Он спрыгнул на пятирожковую верхушку фонаря, которая выступала над водой и как бы подразумевала, что при более благоприятных погодных условиях здесь можно обнаружить набережную Бранли. С яростным рычанием комиссар вновь поднял револьвер, но прежде чем он успел прицелиться, фантастическим прыжком футов в тридцать длиной Франкур перескочил на другой фонарь. Еще один прыжок... - Проклятье! - вскричал Мэйнот, признав наконец, что невозможно стрелять по такой подвижной мишени. - Он направляется к башне! Патэ, держите правее и крутите педали, черт бы вас побрал! Чего вы на меня уставились? Надо заметить, что к этому времени чаша терпения инспектора Патэ была уже полна до краев, и только благодаря силам поверхностного натяжения из нее ничего не проливалось. Когда ранее их машина врезалась в столб и замерла, дымясь, хрипя и совершенно не желая двигаться дальше, он ощутил глубокое облегчение, ибо чувствовал, что с него уже хватит. Но он рано обрадовался. Выбравшись из покореженного салона, комиссар Мэйнот ринулся на проезжую часть, остановил, чудом не попав под колеса, первый же встречный автомобиль, реквизировал его именем закона, бросил Патэ за руль и приказал ехать на звук полицейских сирен. К подножью Монмартра они прибыли как раз вовремя, чтобы увидеть низвержение “Катрин”. Второй вагончик фуникулера в этот момент готовился отправиться в путь, и он-то и вознес комиссара и инспектора на вершину. Здесь, ознакомившись с отчетом полицейских, захвативших Чарльза, инспектор Патэ во второй раз подумал с робкой надеждой, что преследование подошло к логическому концу, ибо в то время, как преследователи стояли на земле, беглецы парили в небе. Но он снова ошибся. Капитан “Проказницы Жоли” в этот тревожный час весьма опрометчиво решил на время покинуть судно, чтобы сказать несколько ободряющих слов капитану угнанной “Небесной ласточки” - и спустя минуту “Проказница”, подчиняясь воле комиссара, взмыла в небо, а ее обескураженный владелец остался рыдать на плече у коллеги по несчастью. Следующий временной отрезок был беден на события, но богат на физические нагрузки: инспектор как одержимый крутил педали, и, поскольку езда на велосипеде как ничто другое располагает к плавным, неспешным раздумьям, то он, крутя, одновременно размышлял о том, что ждет его впереди, что произойдет, когда - и если - они настигнут “Небесную ласточку”, и что же, черт возьми, творится с комиссаром Мэйнотом. Комиссар был страшен. Волосы и бакенбарды его растрепались, а усы, обычно щегольски закрученные кверху, уныло свисали по обеим сторонам рта. Глаза, которые и в спокойные времена никто не назвал бы ввалившимися, ныне выпучились, как у рака, и чуть не выскакивали из орбит. Щеки пылали нездоровым румянцем, лоб блестел от испарины. Когда он оборачивался к своему помощнику, призывая его еще прибавить скорости, по лицу его пробегала странная судорога и в эти мгновения черты его искажались и в них проступало что-то дикое, что-то нечеловеческое. В довершение всего время от времени его одолевали приступы смеха, звучавшего тем более жутко, что нигде в небе не было видно чего-либо особенно веселого. Все эти признаки внушали инспектору Патэ трепет и наполняли его сердце недобрыми предчувствиями, и, когда они наконец догнали “Ласточку”, предчувствия эти подтвердились целиком и полностью. - Комиссар! - в отчаянии закричал он, дождавшись, когда лунатический взгляд Мэйнота обратился в его сторону. - Комиссар, конечно, вы преследуете особенного преступника - жуткую, кровожадную тварь - и это требует особенных мер, но... Господи боже, вы стреляли по безоружным гражданским лицам! Чудо, что вы ни в кого не попали! - Я приказал им остановиться, - последовал невозмутимый ответ. - Они не подчинились, и только тогда я открыл огонь. Патэ в отчаянии вцепился себе в волосы. - Комиссар, они не могут остановиться! Они же летят на воздушном шаре! В глазах комиссара появилось осмысленное выражение. - О, - проговорил он почти нормальным голосом. - В самом деле. Спасибо, что напомнили, Патэ. Он повернулся к “Ласточке”, которую “Проказница” оставила по левому борту. И прежде, чем Патэ успел издать хотя бы один протестующий звук, трижды прострелил баллон вражеского дирижабля. Вой ветра и испуганные голоса пассажиров не могли заглушить шипения, с которым гелий устремился из баллона наружу - словно кто-то ткнул палкой в змеиное гнездо. “Ласточка” начала стремительно терять высоту. - Комиссар, - простонал Патэ. - Вы... вы... - Крутите педали, Патэ, - ответил Мэйнот. - Крутите педали, черт вас возьми, или вы дадите мне повод заподозрить вас в саботаже. Но инспектор не подчинился. - Комиссар, - проговорил он с решимостью, которой сам от себя не ожидал, - вы можете отдать приказ о моем увольнении, едва только мы будем на земле. Но когда я поступал на службу, я присягал в том, что буду всеми силами защищать мирных парижан. И сейчас, черт возьми, я спущусь и окажу помощь мирным парижанам, которые терпят бедствие! Это наш долг, комиссар! Одумайтесь, вы... Он осекся, когда комиссар, не меняясь в лице, нацелил на него револьвер. - Не время для болтовни, Патэ, - сказал он. - Просто крутите педали. Несколько мгновений инспектор Патэ сидел неподвижно, переводя взгляд с пустого черного дула револьвера на пустые черные глаза комиссара и обратно. Затем, внутренне презирая себя, налег на педали. Комиссар Мэйнот снова рассмеялся, и в голосе его Патэ услышал какой-то странный, дребезжащий призвук. Почему-то это эхо заставило его подумать о жуках. Об огромных майских жуках, чьи жесткие надкрылья трутся друг о друга, словно листы жести. - Рубите канаты! - завопил Рауль, едва днище гондолы ударилось о воду. Поскольку топор по-прежнему находился у него в руках, он сам с похвальной самоотверженностью кинулся исполнять это мудрое распоряжение. Промедление грозило большими неприятностями, поскольку, опустившись на воду, сдувшийся шар немедленно начал тонуть и вполне мог перевернуть гондолу. В тот момент, когда Рауль, размахивая топором, добрался до кормы, его судно уже начало опасно крениться и успело слегка зачерпнуть бортом воду прежде, чем он обрубил последний канат. Тяжело дыша, Рауль уронил топор, облокотился на борт и огляделся. Люсиль стояла на носу и неотрывно смотрела в ту сторону, где растворился в сумраке Франкур. Эмиль, что было сил сжимая руль, в оцепенении сидел на своем насесте и глядел в одну точку невидящим взглядом. Вокруг плескала Сена. По дну гондолы, отнюдь не предназначенной для путешествий по воде, весело струился ручеек. - Ладно, - сказал Рауль, оценив эту диспозицию. - По крайней мере, мы живы. В сущности, набережная не так уж далеко отсюда, думаю, если мы не будем просто сидеть, а развернемся и... Люсиль резко обернулась к нему. - Мы должны плыть к башне! - промолвила она. На лице Рауля отразилось искреннее недоумение, и она повторила: - Пожалуйста, Рауль, нам нужно плыть к башне! Мы должны помочь Франкуру! Рауль взирал на нее в молчании. “Дорогая Люсиль, - мог бы он ответить ей - и таков был его первый порыв, - лично я чувствую, что уже достаточно помог Франкуру. Я подвергся тысячам опасностей, я потерял “Катрин”, теперь я сижу в протекающей посудине посреди Сены и если и выберусь отсюда, то только затем, чтобы угодить за решетку. По-моему, на этом уже можно остановиться. И, хочу заметить, пока мы убегали от комиссара Мэйнота, я не возражал. Но есть что-то нелепое в том, чтобы теперь бежать _за_ комиссаром Мэйнотом.” Но он взглянул на ее бледное лицо, на закушенную нижнюю губу, на побелевшие пальцы, стискивающие борт - и сказал совсем другое. - Отлично! - воскликнул он бодро; бодрость эта была несколько наигранной, но тут уж он ничего не мог с собой поделать. - Давайте поплывем к башне, почему бы и нет? Если повезет, мы доберемся до нее прежде, чем окончательно затонем. Дорогой Эмиль, мы нуждаемся в тебе! Встряхнись и начинай крутить педали! Дорогая Люсиль, возьми ведро! Будешь вычерпывать воду, когда мы начнем погружаться. - А ты что будешь делать? - спросила Люсиль подозрительно. - Я, - ответил Рауль веско, - буду мозговым центром. Воздушные винты, волею судеб превратившиеся в винты гребные, ударили по воде. Медленно и неуклюже гондола двинулась сквозь туман, держа курс на Эйфелеву башню. Некоторое время все молчали, и только плеск, с которым лопасти ударяли по воде, нарушал тишину над рекой. - Дорогой Рауль, - промолвил затем Эмиль, - не подскажешь ли, сколько сейчас времени? - Половина четвертого, - с готовностью ответил Рауль, сверившись с массивным хронометром, который помимо времени показывал число, год, фазы луны, стороны света и относительную влажность - что, впрочем, было сейчас не очень востребовано. - А почему ты спрашиваешь, дорогой Эмиль? Ты куда-то спешишь? - Нет, - ответил Эмиль тихо. - Я уже никуда не спешу, дорогой Рауль. Никогда еще Раулю не случалось видеть, чтобы кто-либо крутил велосипедные педали с таким трагическим выражением лица. - О, - промолвил он, внезапно вспомнив кое-что. - Ты, кажется, говорил, что на сегодня у тебя назначено какое-то важное дело... - Это, дорогой Рауль, - отвечал Эмиль скорбно, - уже не имеет никакого значения. - Нет-нет, постой, - продолжал дорогой Рауль, который сопоставил два и два и был осенен внезапной и удивительной идеей. - Позволь уточнить, мой милый: случайно не имеет ли это дело отношения к одной известной нам обоим особе? Иными словами, верно ли я понимаю, что ты наконец назначил свиданье прелестной Мод? Эмиль в отчаянии уронил голову на руль, и вряд ли он мог дать более ясный и красноречивый ответ. - Боже мой, - проговорил Рауль в полнейшем изумлении. - Признаюсь честно, я уже отчаялся и не верил, что ты когда-либо в общении с этой нимфой выйдешь за пределы обычных приветствий, которыми - я уверен! - ты также манкировал бы, если бы элементарные приличия это позволяли. Позволь же, дорогой друг, поздравить тебя с этим удивительным прорывом! - Меня не с чем поздравлять, дорогой Рауль, - печально ответил Эмиль. - Увы, я опоздал. Все потеряно. Мне следует забыть о тех нелепых надеждах, которые я возлагал на сегодняшний день, смириться и коротать свой век в одиночестве... - Брось! - воскликнул Рауль, не в силах видеть товарища настолько удрученным. - Никогда не отчаивайся раньше времени, дорогой Эмиль! На сколько ты назначил свидание? - На три часа. - Хм. Да, тогда ты и в самом деле опоздал, - с неохотой признал Рауль. И, не желая сдаваться так легко, продолжил: - А где? Несколько секунд Эмиль в молчании крутил педали, а затем из груди его вырвался такой мучительный стон, что Рауль подпрыгнул на месте, а Люсиль обернулась и посмотрела на него с удивлением. - Рауль! - простонал Эмиль, словно внезапно поразившая его мысль разила в самом прямом смысле, подобно копью или кинжалу. - О, Рауль, я просто... я просто идиот! О, как я мог?.. - Как ты мог что? - переспросил Рауль, в недоумении созерцая муки, которые претерпевал его друг. - Я послал ей открытку! - простонал Эмиль. - И - о, Рауль, пусть воды Сены сомкнутся над моей головой прежде, чем я взгляну на нее и умру от стыда! - я назначил время, но забыл назначить место! Некоторое время Рауль взирал на него отсутствующим взглядом. - Дорогой Эмиль, - произнес он наконец, - ты действительно идиот. - Да! - пылко воскликнул Эмиль. - Ты идиот, - повторил Рауль жестко. - В течение полугода ты изводил несчастную девушку возмутительной холодностью... - Боже, Рауль, как ты можешь так говорить? - воскликнул Эмиль, в отчаянии дергая себя за бакенбарды. - Ты же знаешь, что в ее присутствии я просто... деревенею и не могу вымолвить ни слова! - Не перебивай меня! - отрезал Рауль. - Итак, в течение полугода ты изводил ее своею холодностью. Затем ты послал ей открытку, которую нельзя воспринять иначе как издевательство над чувствами бедной девушки. - О! - провыл безутешный Эмиль. - И теперь, - продолжал Рауль безжалостно, - она возненавидит тебя всем сердцем, она затаит обиду, она будет жестоко оскорблена - и, когда нас упекут за решетку, она не станет носить нам передачи! А я, чтоб ты знал, дорогой Эмиль, сильно на нее рассчитывал. Но Рауль глубоко заблуждался, в своем воображении наделяя прелестную мадемуазель Мод такими эмоциями. Она успела прочитать послание Эмиля восемнадцать или девятнадцать раз, прежде чем поняла, что в нем не хватает кое-какой важной информации. Зачем перечла еще четырежды в надежде отыскать тайный шифр, указывающий место встречи. Когда же самый тщательный анализ ничего не дал, она перевернула открытку и внимательнейшим образом изучила лицевую сторону. На открытке была изображена Эйфелева башня. Возможно, иному читателю покажется слишком смелым вывод, который Мод сделала из этого обстоятельства - в особенности если читатель вспомнит о том, что ныне назначать Эйфелеву башню местом встречи было, может быть, и очень романтично, но также и очень неудобно, поскольку нижний ее ярус сейчас почти полностью скрылся под водой. Заметим, справедливости ради, что и Мод тоже посетили по этому поводу некоторые сомнения. Но, как метко заметил ранее Рауль, ее нежное сердце уже в течении полугода действительно подвергалось невыносимым испытаниям, ибо Эмиль - милый Эмиль, как она осмеливалась называть его наедине с собой - постоянно маячил у нее перед глазами, мучительно краснел, обмирал, издавал жалобные мычащие звуки - иными словами, вел себя, как и полагается безнадежно влюбленному и безнадежно застенчивому человеку. И теперь, когда сей ягненок в обличьи мужчины решился наконец на активные действия, Мод не могла пренебречь этим шансом. Суровый лодочник поначалу отказывался везти ее, напирая на те доводы разума, которые она уже отклонила в споре с самой собой. В конце концов они условились, что лодочник доставит ее на башню, а через полтора часа вернется и заберет обратно, и на таких условиях Мод пересекла свинцовые воды Сены, поднялась на смотровую площадку второго яруса и стала ждать. Мрачные тучи затянули небо. Ветер, завывая, протискивался сквозь ажурные конструкции башни. Город вдали растворился и пропал в сгустившемся сумраке. Смутно различимый в тумане, парил над водой дирижабль, и больше никакого движения не было видно вокруг. Вздохнув, Мод облокотилась на перила и принялась перечитывать послание Эмиля в двадцать восьмой раз. Часовая стрелка на ее часах достигла четырех и двинулась дальше как ни в чем не бывало. Надежды Мод постепенно таяли, уступая место разочарованию. Возможно, она что-то не так поняла, и милый Эмиль сейчас ждет ее совсем в другом месте... Возможно, он уже сердится на нее и клянется больше никогда и никуда ее не приглашать... Вдруг какая-то массивная тень вырвалась из тумана так стремительно, что Мод не успела вскрикнуть, промелькнула у нее над головой, а в следующий миг железный пол под ногами у девушки загудел от тяжелого удара. Обернувшись, Мод с изумлением увидела, как человек в черном костюме, алом шарфе и надвинутой на глаза шляпе - человек, который только что запрыгнул на площадку, находящуюся в сорока футах над водой! - медленно, цепляясь за стену, поднимается на ноги. - Мсье... - прошептала Мод, донельзя потрясенная его фантастическим появлением. Когда он выпрямился, оказалось, что он очень высок - не менее семи футов - и очень широкоплеч. Очевидно, приземление слегка оглушило его, потому что, встав на ноги, он продолжал хвататься рукой за стену, и видно было, что его шатает из стороны в сторону. Услышав ее голос, он поднял голову, и из узкого промежутка между шарфом и полями шляпы на Мод глянули пылающие желтые глаза. Мод закричала, отшатнулась и уперлась спиной в перила, идущие по краю смотровой площадки. Бежать было некуда. Чудовище стояло между ней и лестницей. О боже, если бы только здесь был милый Эмиль... Внезапно сквозь собственный визг она услышала запинающийся высокий голос, который произнес: - Пожалуйста, мадемуазель... я не причиню вам вреда. Это были совсем не те слова, которых ожидаешь услышать от кошмарной твари, одержимой хладнокровной жаждой убийства. От удивления Мод перестала визжать и, на всякий случай перехватив зонтик так, чтобы им удобно было наносить удары, присмотрелась к чудовищному незнакомцу повнимательней. Он возвышался перед ней, огромный и, если не обращать внимания на горящие глаза, очень похожий на человека. Он сутулился и тяжело опирался о стену, словно ноги отказывались его держать. Кажется, его била дрожь. - Вы Монстр? - спросила Мод. А затем под воздействием того загадочного чувства, которое пробуждается в сердце женщины при виде сильного и изнемогающего мужчины, жалостливо добавила: - Вам плохо? … Ему было плохо. Приступ убийственной слабости настиг его прямо посреди Сены. К счастью, до башни было уже довольно близко, но последняя часть пути далась ему невероятным трудом. Несколько раз он думал, что вот-вот свалится в воду, и только инстинктивный ужас, который внушала ему подобная перспектива, помог ему собраться с силами, преодолеть себя и благополучно добраться до спасительной тверди. Финальный прыжок вымотал его окончательно. Ноги больше не слушались его, колени подгибались и дрожали. В голове звенело, перед глазами все плыло и двоилось. Его трясло, словно в лихорадке. Что-то странное творилось с его хитиновым панцирем: он зудел, чесался и - Франкур не мог подобрать подходящего слова - истончался? трескался? сползал? И под панцирем, внутри, происходило что-то не менее странное - там тоже что-то менялось, двигалось, пульсировало. В довершение всех бед одна пара рук внезапно перестала ему повиноваться, причем он даже не мог понять, верхняя это пара или нижняя. Сами по себе все эти ощущения не были очень уж мучительны, но мучительно было осознавать, что они предвещают. Это со всей очевидностью было начало конца. Барышня, которую он так сильно испугал, наконец к большому его облегчению перестала кричать. Он попытался отвлечься от своих насыщенных переживаний, чтобы найти и озвучить для нее еще какие-нибудь успокоительные слова - но в этот миг взглянул ей за спину и оцепенел. Держа курс прямо на башню и двигаясь так неудержимо, словно ее подгоняли не столько ветер и педальный привод, сколько пламенная ярость капитана, неслась сквозь туман “Проказница Жоли”. На носу ее возвышалась зловещая фигура комиссара Мэйнота. Во все предыдущие их встречи комиссар вел себя довольно однообразно, и у Франкура не было повода думать, что на этот раз его враг, подойдя на расстояние выстрела, внезапно изменит своим привычкам и не начнет беспорядочную стрельбу. Меньше всего на свете он хотел, чтобы в тот момент, когда комиссар откроет огонь, в зоне поражения оказалась испуганная девушка. Поэтому он собрался с силами, оттолкнулся от стены и, с трудом переставляя ноги, заковылял вверх по лестнице. Его сил хватило, чтобы подняться на четыре лестничных пролет, но на смотровой площадке двумя ярусами выше он изнемог окончательно. Ноги его подкосились, он рухнул на железный пол, скорчился, подтянув колени к животу, и только стискивал зубы, когда очередная судорога скручивала его тело. Единственное, на что он еще надеялся - это на то, что все случится прежде, чем комиссар успеет до него добраться. Так, по крайней мере, он смог бы оставить своего преследователя с носом и в дураках. Единственное, что его еще ободряло - это мысль о том, что Люсиль находится далеко отсюда и с каждой минутой отдаляется еще больше. - Вон он! - заорал комиссар Мэйнот, опасно перегибаясь через борт гондолы. - Вон он, Патэ! Поднажмите... ах, черт! Последний возглас вырвался из его груди потому, что Монстр, до того ясно выделявшийся на фоне смотровой площадки, в этот момент отступил к лестнице и растворился в ее тени. Из горла инспектора Патэ вырвался полувздох-полувсхлип облегчения. Что бы ни ждало его впереди, инспектор всячески приветствовал окончание нынешнего этапа гонки. Силы его были на исходе, икры горели, словно в огне, поясница ныла. Он чувствовал, что больше никогда в жизни ему не захочется сесть на велосипедное седло. - Мы уже совсем рядом, Патэ, - проанонсировал комиссар, продолжая взглядом выискивать своего врага. - Готовьтесь выбросить якорь. Глаза несчастного инспектора полезли на лоб. С одной стороны, на его месте странно было бы до сих пор испытывать какие-то иллюзии в отношении адекватности начальника - да он их и не испытывал - но тем не менее каждое новое свидетельство того, что комиссар осознает реальность весьма смутно, больно ранило его сердце. - Комиссар, - отвечал он, - у нас больше нет якоря! Вспомните, вы же пытались зацепить им второе судно... В самом деле, обрубленный якорный трос до сих пор болтался под днищем “Проказницы”. Патэ опасался, что это известие вызовет в комиссаре новый приступ бешенства, но, против всяких ожиданий, тот воспринял эту новость спокойно. Оставив свою наблюдательную позицию, он проворно выбрал трос и, намотав его на локоть, прошел на корму, к своему помощнику. “Проказница” уже поравнялась с башней, и смотровая площадка, на которой минуту назад они видели Монстра, проплывала сейчас слева и внизу. - Что вы делаете? - изумился Патэ, когда, не тратя понапрасну слов, комиссар пропустил трос у него подмышками и начал затягивать петлю. - Ради всего святого, комиссар, что вы?.. - Тсс, Патэ, - отвечал тот, затягивая узел у инспектора на груди. - Я делаю якорь. От всей души надеюсь, что вам удастся за что-нибудь уцепиться... С этими словами он ухватил инспектора за бока и попытался оторвать от сидения. Когда во время полевых учений и переаттестаций перед инспектором Патэ вставала жестокая необходимость преодолевать заборы, изгороди и другие препятствия, для преодоления которых он был мало приспособлен, обычно требовалось трое крепких констеблей, чтобы переместить его на другую сторону. Однако комиссар, находящийся во власти своей одержимости, приподнял своего кормчего в воздух, не испытав при этом ни малейшего затруднения. Готовность инспектора Патэ служить правому делу существенно превышала средние значения по всему Полицейскому Управлению, но в эту секунду он четко осознал пределы своей лояльности. Обеими руками он что было сил вцепился в руль. Недолгое время они боролись отчаянно, молча; комиссар изо всех сил тянул и дергал несчастного инспектора, но тот только крепче стискивал пальцы. Неожиданный конец их сражению положило внешнее обстоятельство: в результате их совместных усилий руль резко, до упора вывернулся влево, и, подчиняясь этому сигналу, чувствительная “Проказница” нырнула вбок и вниз и спустя секунду с хрустом врезалась в ограждение смотровой площадки. Страшнейший удар сотряс палубу. Инспектор Патэ, огласив окрестности диким и страшным воплем, подлетел высоко вверх и, сопровождаемый кольцами разматывающегося троса, исчез за бортом со стороны Сены. Комиссара Мэйнота, который в момент аварии изо всех сил тянул инспектора на себя, но от неожиданности разжал руки, швырнуло на левый борт. Он перевалился через ограждение, со всего маху ударился о железный пол смотровой площадки и остался лежать недвижим. Когда смолкли крики, грохот и треск, Мод осторожно приоткрыла глаза и с изумлением обнаружила, что она жива и даже, кажется, невредима. Гондола потерпевшего крушение монгольфьера до половины вползла на смотровую площадку и лежала, завалившись набок и подмяв под себя сломанные перила, словно обессилевший бегемот, лишь частично сумевший выбраться на сушу. Пробитый каким-то обломком баллон зловеще шипел и на глазах утрачивал форму. Взгляд Мод скользнул по порванным снастям, по искореженным фрагментам ограждения, валявшимся тут и там - и остановился на бездвижном мужчине у ее ног. Сегодняшний день вообще с потрясающей щедростью швырял к ее ногам широкоплечих мужчин, но Мод с легким сердцем обменяла бы их всех скопом на одного единственного мужчину, выделявшегося особенным изяществом сложения и робостью нрава. Пока она размышляла о том, сколь удачен и желателен был бы такой обмен, мужчина перед ней застонал, а затем поднялся на четвереньки. Мод наконец увидела его лицо и тотчас его узнала. Собственно, его тотчас узнал бы любой парижанин, потому что до сегодняшнего утра, когда Франкур неожиданно оспорил его могущество, этот человек безраздельно властвовал надо всеми афишными тумбами Парижа. - Мсье комиссар? - осведомилась Мод. - Вы... вы в порядке? Несколько неуверенно комиссар Мэйнот поднялся на ноги и потер лоб. Вид его был рассеян. Очевидно, падения и удар сильно ошеломили его. Но вот взгляд его сфокусировался на Мод, а затем лицо его приняло какое-то странное, жесткое выражение. - Где он? - спросил комиссар. Мод в молчании попятилась от него. Она не могла бы объяснить, почему его вид и голос внушили ей такой страх. Но и в лице, и в голосе его было что-то такое, чего там не должно было быть ни в коем случае. - Где он? - повторил комиссар с раздражением. - Я видел, он был здесь! Отвечайте, куда он направился: вверх или вниз? “Это его усы” - подумала Мод. - “Все дело в них. Что-то не так с его усами”. И, словно особенности комиссарских усов совершенно по-новому расставляли акценты между ним и Монстром, она собралась с духом и твердо ответила: - Вниз. Он пошел вниз. При этих словах такая испепеляющая ненависть исказила лицо Мэйнота, что его аномальные усы временно отошли на второй план. - Мадемуазель! - прогремел он, надвигаясь на нее. - Вам известно, что лжесвидетельство преследуется законом? Не желаете ли вы, чтобы карающий меч правосудия обрушился на вас, а? - Пожалуйста, комиссар, - пролепетала Мод, отступая перед его гневом, - вы меня пугаете... - А! - вскрикнул он исступленно. - Я вас пугаю? Должно быть, я пугаю вас сильнее, чем это мерзкое чудовище? Проклятье, что с вами не так? Что не так со всеми вами?! - продолжал он, и Мод интуитивно поняла, что его ярость адресована сейчас не лично ей, но обществу в целом. - Почему вы помогаете ему? Почему защищаете его? Почему выбираете его, а не _меня_?! Лицо его, если не считать двух ярко-красных пятен на скулах, было смертельно бледно, губы кривились в странной, болезненной улыбке. Он наступал на Мод, она же пятилась до тех пор, пока не уперлась спиной в перила. Позади была только Сена. - Ну же, объясните мне, что в нем есть такого, чего нет у меня! - кричал комиссар, подходя все ближе. - Говорите! Я жду, черт побери! Из его глаз на Мод смотрело свирепое безумие. “О боже! - подумала она, в ужасе зажмуриваясь. - Если бы только милый Эмиль был здесь!..” И в этот миг свершилось чудо, ибо она, не открывая глаз, услышала дрожащий - несомненно от ярости - голос, который произнес: “Негодяй, оставьте мадемуазель в покое!” То был голос милого Эмиля. Несколькими минутами ранее экипаж “Небесой ласточки”, бросив свой полузатопленный корабль, высадился на башне. - Отлично! - воодушевленно вещал Рауль, очень бодрый в силу того, что не он прежде крутил педали и вычерпывал просачивающуюся в гондолу воду; впрочем, справедливости ради следует сказать, что, стремясь внести личный вклад в общее дело, он при высадке умудрился утопить топор. - Друзья, мы на месте! Теперь нам осталось только отыскать Франкура, или комиссара, или их обоих и... э... что-нибудь предпринять! Думаю, для того, чтоб наши поиски были более успешными, нелишне будет разделиться на две партии, а, Эмиль? Эмиль к этому времени дошел до крайней стадии физического и эмоционального изнеможения. У него болели ноги и ломило спину; его укачало; в довершение всех бед велосипедным седлом он натер себе некоторые деликатные места, вследствие чего его походка сделалась размашистой, как у моряка. Больше всего ему сейчас хотелось лечь - хотя бы даже прямо на холодный и влажный пол - и предаться тягостным раздумьям о навеки упущенном личном счастье. Находясь во власти апатии, он безропотно принял новый план Рауля. И лишь когда в полном одиночестве он шаркающей походкой начал восхождение на второй ярус башни, его сознания достигла мысль о том, что товарищ его никак не раскрыл пункт “что-нибудь предпринять”, а лично он, Эмиль, тем более не имеет по этому поводу никаких идей. В самом деле, что он мог сделать? Как мог он помочь Франкуру, не располагая никаким средством для того, чтобы покинуть башню? Что мог он противопоставить комиссару Мэйноту, не имея при себе никакого оружия? (В этих рассуждениях он исходил из аксиомы, что, если бы оружие у него было, то нашлась бы и смелость использовать его по назначению.) Взбираясь все выше и выше, Эмиль все более погружался в эти размышления и как раз пришел к выводу, что должен всецело положиться на силу убеждения, когда страшный треск и грохот внезапно раздались у него над головой, а лестница под ногами вздрогнула от сильного удара. Он остановился, напряженно прислушиваясь и пытаясь понять, что творится наверху. Сначала все было тихо. Затем послышался голос комиссара Мэйнота, и сердце у Эмиля провалилось куда-то в желудок. А потом... Этого не могло быть. Должно быть, от перенапряжения у него начались слуховые галлюцинации, потому что в следующую секунду он услышал самый сладкозвучный, прекрасный, восхитительный голос на свете - голос Мод. И в этом голосе звучал испуг. Забыв о боли в ногах, которая терзала его только что, он молниеносно преодолел остаток лестницы, выскочил на площадку и крикнул в широкую комиссарскую спину: - Негодяй, оставьте мадемуазель в покое! Комиссар Мэйнот медленно обернулся. - А, - протянул он. - Вы здесь. В таком случае, пигмей с кинокамерой, довожу до вашего сведения, что вы арестованы, и клянусь, что сброшу вас в Сену, если вы сделаете еще хоть шаг без разрешения полиции. Вам ясно? В любых других обстоятельствах Эмиль был бы убит и раздавлен этой тирадой. Но сейчас он даже не расслышал как следует слов комиссара, поскольку за спиной его видел Мод - прелестную, очаровательную, испуганную Мод - и кроме нее, не видел более ничего. - Комиссар, - промолвил он и сам не узнал своего голоса, - вы испугали даму. Принесите извинения - или же я заставлю вас их принести! Комиссар расхохотался. - Ну-ну, - воскликнул он, приглашающе махнув рукой, - заставьте меня, чертов вы лилипут! Он не ждал, что Эмиль в самом деле на него кинется. Строго говоря, Эмиль тоже от себя такого не ожидал. И однако же он кинулся и благодаря эффекту неожиданности успел боднуть противника головой в живот, а также нанести несколько неточных, но энергичных ударов прежде, чем комиссар схватил его за лацкан и швырнул на пол. - Ах вы гнусный маленький... - начал он - и осекся, потому что в этот момент сзади его настиг удар зонтиком. - Боже, Мод, отойдите! - вскрикнул Эмиль, бледнея, но было поздно. Прежде чем Мод успела занести зонтик для второго удара, комиссар обернулся и раздраженно оттолкнул ее. Она отлетела к перилам, перевалилась через них - и со страшным криком исчезла из виду. Забыв о комиссаре, Эмиль со всех ног кинулся к краю площадки. Крик все не смолкал, и это дарило определенную надежду. Перегнувшись через перила, Эмиль увидел свою возлюбленную: она повисла, уцепившись кончиками пальцев за выступающую балку пятью футами ниже площадки. - Мод, держитесь! - выкрикнул Эмиль, падая на колени. Он как мог далеко просунул руку между прутьями ограждения, но все же не смог до нее дотянуться. - Держитесь! - повторил он, в отчаянии оглядывая площадку в поисках чего-либо, что могло бы ему помочь. Взгляд его упал на зонтик Мод. Это был хороший крепкий зонт с загнутой ручкой. Эмиля посетило озарение. Схватив зонт, он поспешно перелез через перила. Под ногами у него распахнулась пропасть, но он не обратил на это внимания. - Мод, я иду! - прокричал он и, зацепившись ручкой зонта за перила и держась за него, как за ледоруб, начал сползать вниз. Комиссар Мэйнот с полнейшим равнодушием наблюдал за этой суетой. Единственным чувством, которое у него вызвали атака Эмиля и падение его возлюбленной, была досада - он досадовал на себя за то, что позволил себе отвлечься от главной своей цели. Держа револьвер наготове, в любой момент ожидая нападения Монстра, он начал подниматься по лестнице. Тем временем Эмиль благополучно завершил первую часть спасательной операции: упершись носками ботинок в выдававшуюся из стены балку, он наконец сумел дотянуться до Мод и подтянул ее вверх, так что она смогла обхватить руками его талию. Увы, когда настало время перейти ко второй части плана эвакуации, он осознал ужасную правду: ему недоставало сил, чтобы вместе со своей прекрасной ношей подняться наверх. - Дорогая Мод, - проговорил он, - боюсь, я должен сказать одну не очень приятную вещь... - Что такое, Эмиль? - Боюсь, я не смогу вас вытащить, Мод. К сожалению, я слишком слаб и... - О, перестаньте так говорить, Эмиль! - пылко воскликнула Мод откуда-то из района его жилета. - Я никогда еще не видела более храброго человека! Вы настоящий герой! Сена плескала внизу. В жилах Эмиля плескал адреналин. - Послушайте, Мод, - продолжал он, - вы не находите, что отсюда открывается чудесный вид? Мод выразила согласие, хотя вид, который открывался лично ей, пожалуй, содержал в себе избыток жилетных пуговиц. - Но, дорогая Мод, - молвил Эмиль воодушевленно, - здесь, рядом со мной, есть один предмет, в сравнении с которым этот пейзаж меркнет... В сравнении с котором померкнет любой пейзаж! Знаете, о ком я говорю? - О ком же, Эмиль? - О вас, дорогая Мод. - Ах! - произнесла Мод и сильнее стиснула его талию. - Я хотел бы, - продолжал Эмиль вдохновенно, - стать птичкой... бабочкой... снежинкой! - в этот миг снежинка, предвещающая скорый снегопад, опустилась ему на нос. - Я хотел бы стать снежинкой, которая осядет на чудесном шелке ваших волос, Мод... - О, Эмиль! - А затем, Мод, о, затем я хотел бы растаять и капелькой воды скатиться по вашей бархатной щечке! - О, Эмиль, почему вы не говорили мне этого раньше? - прошептала Мод прерывисто. - Потому что, дорогая Мод, я был ослом! - отвечал самокритичный Эмиль. - Да, раньше я был ослом, но теперь я многое понял. Если нас снимут отсюда, Мод, то я, скорее всего, немедленно отправлюсь в тюрьму, но я не боюсь, о нет! Я ничего больше не боюсь и ни о чем не жалею, потому что сейчас я скажу вам еще кое-что, и после этих слов все остальное станет неважным. Мод, я вас... - Простите, что прерываю ваш тет-а-тет, - воскликнул Рауль, перегибаясь через перила, - но вам, наверное, очень неуютно там внизу, а? Вашу руку, Мод! Так, отлично... Теперь ты, Эмиль... Слава богу, я успел вовремя! Эмиль посмотрел на друга долгим взглядом, но сказал только: - Спасибо, Рауль. - Не за что, Эмиль, - ответил Рауль, хлопнув друга по плечу. - Дорогая Мод, сердечно рад был вам помочь. Кстати, а что вы здесь делаете? Поверите ли, буквально только что мы с Эмилем... В этот миг Эмиль наступил ему на ногу. Рауль ойкнул и посмотрел на друга в недоумении. - Ладно, - сказал он, решив, что безопаснее будет сменить тему. - Теперь, раз уж всё в порядке и все целы, нам надо... - Подождите, мсье Рауль. Друзья вздрогнули, когда новый голос прозвучал над площадкой, и поспешно обернулись. Перед ними стоял инспектор Патэ. Волосы инспектора были всклокочены, лицо бледно, а глаза едва не выскакивали из орбит - иными словами, он имел вид человека, который несколько минут назад не только заглядывал в бездну, но и болтался над ней в веревочной петле, пропущенной у него подмышками. - Я бы порекомендовал вам, - проговорил он, - воздержаться пока что от каких-либо действий. Вы и так уже натворили достаточно. - Мы арестованы? - спросил Рауль. Инспектор Патэ как следует обдумал этот вопрос. - Пока что нет, - ответил он. - Но следствие имеет к вам много вопросов. Рауль и Эмиль переглянулись. - Дорогой Рауль, мы могли бы скинуть инспектора в воду, - доверительно сообщил Эмиль, которому сейчас все было нипочем. - Я бы не советовал вам этого делать, мсье Эмиль, - ответил Патэ. - Потрудитесь взглянуть вон туда. Друзья послушно взглянули туда, куда указывала его рука: вспарывая гладь Сены, к башне стремительно приближались пять лодок. Идя с такой скоростью, они должны были пристать всего через пару минут. - Это подкрепление, - пояснил инспектор Патэ, хотя полицейские шлемы пассажиров лодок и так были отчетливо видны сквозь туман. - Через минуту они будут здесь. Вы ничего уже не сможете изменить, господа. Плечи Рауля поникли. - Ну что же, - проговорил он, - по крайней мере, мы старались. Гектор старался. Царь Леонид старался. Наполеон очень старался. И мы тоже старались. Крепись, дорогая Люсиль... Люсиль?! Люсиль! Она только что была здесь, со мной!..