Монстр в Париже: альтернативный финал

- Ага! - воскликнул Рауль, в боковом зеркале увидев, как комиссар бесславно сошел с дистанции и на время, если не насовсем, выбыл из автопробега. - Вот так-то, мсье Мэйнот! В следующий раз хорошенько подумайте, прежде чем связываться с моей девочкой! Увы, хотя “Катрин” и одержала верх в битве с сильным и опасным противником, эта победа далась ей дорогой ценой. Она истекала маслом; сбившись с привычного аллюра, она двигалась спазматическими рывками, от которых у пассажиров лязгали зубы; из-под капота ее доносились звуки, наводящие на мысли об астматическом приступе. Все эти симптомы представлялись Эмилю весьма тревожными. Видя, однако, что его товарищ как будто совсем не придает им значения, Эмиль хотел было заговорить с ним о плачевном состоянии “Катрин” и уже открыл c этой целью рот, но сказать ничего не успел. Позади оглушительно завыла полицейская сирена. - Проклятье! - воскликнул Рауль, меняясь в лице. Эмиль высунул голову из окна и некоторое время смотрел назад. - Дорогой Рауль, - произнес он затем похоронным голосом, - я должен сообщить тебе, что нас преследуют три... нет, четыре... шесть! Шесть полицейских автомобилей. И констебль на велосипеде. - Дорогой Эмиль, - ответил Рауль, - я глубоко благодарен тебе за то, что ты следишь за нашими тылами. В этот момент они проезжали - впрочем, слово “тащились” подойдет здесь больше - через площадь Сан-Пьер. Справа возвышался Монмартр, увенчанный сахарными куполами Сакре-Кёр, а еще выше серая комковатая туча наползала на солнце, грозя превратить теплый и ясный день в день холодный и ненастный. Сирены выли все ближе. Констебль на велосипеде вдохновенно свистел в свисток. - Дорогой Рауль, - продолжал Эмиль, - на правах твоего друга я всегда был с тобой безукоризненно честен и нахожу, что было бы постыдно отступиться от этого правила сейчас: я думаю, что нам конец. Дорогой Рауль, на которого это заявление не оказало явного впечатления, склонился над приборной панелью. - Масло на исходе, - пробормотал он. - Надеюсь, его все же хватит... - Твоя машина - при всем уважении, дорогой Рауль - находится на последнем издыхании, - продолжал Эмиль. - Может быть, лучше нам не дожидаться, когда она заглохнет, а затормозить и сдаться, проявив добрую волю? Я слышал, что такие вещи хорошо действуют на судей... И это предложение как будто не достигло ушей Рауля. - Дорогой Эмиль, - промолвил он, на секунду отвлекаясь от дороги, чтобы заглянуть собеседнику в лицо, - скажи, хочешь ли ты узреть торжество научного гения? Эмиль встретился с ним взглядом и, заметив в глазах друга фанатический блеск, понял, что не уверен в своем ответе. - Так узри же! - провозгласил Рауль, истолковав его молчание в свою пользу, и, вдавив газ в пол, резко вывернул руль вправо. “Катрин”, следуя его приказу, покорно вспрыгнула на тротуар и, трясясь, словно в припадке, и оглашая окрестности надрывным ревом мотора, из последних сил понеслась по газону. Прохожие, на горе себе избравшие сей недобрый час для того, чтобы по лестнице или на фуникулере подняться на вершину холма, с паническими криками выпрыгивали из-под колес. - Что ты делаешь? - простонал Эмиль. На какое-то мгновение в голову ему пришло, что его друг от всего пережитого сошел с ума и вознамерился, дорогой передавив как можно больше отдыхающих, размазать своих пассажиров по стене павильона, от которого сейчас как раз отчаливал вагончик фуникулера. - Ради всего святого, что ты задумал? - Сейчас, сейчас, - бормотал Рауль, продолжая жать одновременно на газ и на клаксон. - Еще немного, моя девочка, ну! Дребезжа и стеная, “Катрин” наконец пересекла газон, последним страшным усилием вскарабкалась на подножье белоснежной лестницы, возносящейся к вершине холма, и здесь замерла, изредка содрогаясь и словно переводя дух. - О, нет! - простонал Эмиль, хватаясь за голову. В этот миг он осознал, что все бездны отчаяния, куда сегодняшний день обмакивал его до сих пор, были не более чем лягушачьими прудиками. - Ты же не думаешь всерьез, что “Катрин” сможет въехать по лестнице? Рауль в ответ только загадочно улыбнулся и нажал кнопку на приборной панели. Капот “Катрин” откинулся вбок, и из ее клокочущих, исходящих паром недр поднялась наверх конструкция, подобную которой Эмилю доводилось видеть в фильме про отважного китобоя, во льдах Антарктиды спасавшего прекрасную девушку от кита-людоеда. Благодаря этому надежному источнику информации Эмиль сумел опознать среди основных частей загадочного механизма гарпунное ружье и лебедку. - Так, - прошептал Рауль, орудуя небольшим рычажком и заставляя дуло ружья поворачиваться из стороны в сторону, - так... В этот миг Эмилю наконец стал ясен его план. - Рауль, - начал он, - ты просто... просто... Но тут Рауль крикнул: “Есть!” - и ударил кулаком по большой красной кнопке. Грохнул выстрел. Гарпун просвистел в воздухе и зацепился зубьями за перила, опоясывающие заднюю площадку у поднимавшегося в гору вагончика фуникулера. Рауль дернул еще один рычаг и застопорил крутящуюся лебедку. Трос, соединивший “Катрин” и вагончик, натянулся как струна, а в следующий миг последовал сильный рывок, и “Катрин”, увлекаемая фуникулером, поползла по ступеням вверх. Недолгое время Эмиль сидел в кресле - или, вернее будет сказать, полулежал, потому что кресла, как и вся машина в целом, накренились назад под довольно ощутимым углом - и хранил потрясенное молчание. - Рауль, - промолвил он наконец, - ты велик. Он не стал уточнять, что прежде хотел сказать нечто противоположное по смыслу. - Да, - просто ответил Рауль. - Я велик. Фуникулер двигался со скоростью чуть меньшей, чем скорость бегущего человека. Полицейские, как выяснил Эмиль, высунувшись в окно, тоже двигались со скоростью бегущего человека - но человека, бегущего вверх по лестнице. Именно поэтому в первые секунды гонки, пока преследователи были свежи и полны сил, разрыв между ними и “Катрин” стремительно сокращался и казалось, что беглецы будут схвачены в самом скором времени. Именно поэтому же где-то на четвертом десятке ступеней ситуация самым решительным образом начала меняться в пользу “Катрин”. Особо отмеченный Эмилем констебль, который прежде ехал на велосипеде и свистел, как полоумная канарейка, по всей видимости обладал самыми развитыми икроножными мышцами в полицейском управлении Парижа. Он держался в кильватере “Катрин” еще некоторое время после того, как товарищи его безнадежно отстали - но в конце концов и этот неутомимый служитель закона перешел с галопа на унылую рысь и вскоре скрылся вдали. Сея среди прохожих, дерзнувших покорять Монмартр посредством лестницы, фурор и хаос, “Катрин” неуклонно ползла вверх. Впереди медленно вырастали стены и купола, ослепительно белые на фоне сумрачного неба. Рауль обернулся и постучал в застекленное окошко в переборке между кабиной и кузовом. - Следующая остановка - Сакре-Кёр, - объявил он. И, раз уж Рауль вспомнил наконец о своих пассажирах, давай, дорогой читатель, вспомним о них и мы. Надо признать, что они проводили время куда скучнее, нежели те, кто ехал в кабине. В то время как Рауль проявлял чудеса сообразительности и героизма, а Эмиль погружался в бездны отчаяния и снова выгребал на поверхность, их спутники могли лишь смутно догадываться о том, что снаружи происходит что-то интересное, ибо единственным средством связи с внешним миром для них было уже упомянутое окошко, в которое можно было наблюдать в основном воротники и затылки тех, кто сидел впереди. И, поскольку от них сейчас ничего не требовалось и мало что зависело, каждый из них оказался на время предоставлен собственным мыслям. Люсиль, привстав на цыпочки, прижималась носом к окошку и пыталась понять, что же происходит снаружи. Временами она выносила свою оценку водительскому искусству Рауля, приговаривая: “Господи, да что же он делает, идиот?” Чарльз пребывал в тревоге. Усевшись на деревянный ящик, который Рауль, подхваченный стремительным течением жизни, не успел доставить заказчику, Чарльз не сводил глаз с Франкура, ловя малейшее его движение. Причина такого пристального наблюдения была проста: достойный примат узнал того лютого врага, что до позавчерашнего дня отравлял ему жизнь, нарушал его сон, лишал покоя и ловко ускользал от карающих зубов. Мы не знаем, что помогло Чарльзу опознать своего мучителя в семифутовом Парижском Монстре; возможно, свою роль здесь сыграли связывавшие их кровные узы. Так или иначе, но опознание свершилось, и теперь Чарльза очень волновал вопрос: увеличившись в размерах и облачившись во фрак, не сохранил ли его давний неприятель свои прежние пристрастия? И не следует ли опасаться, что, ощутив голод, он по старой привычке захочет подкрепиться за счет своего бывшего носителя? Если бы Франкур знал, какие сомнения посещают его спутника, он был бы очень смущен и пристыжен. Но он не знал этого и, сидя на другом ящике, не замечал пристальных взглядов, которые метал в его сторону подозрительный Чарльз, поскольку слишком глубоко погрузился в собственные размышления. До сих пор он убегал, прыгал, принимал какие-то решения и пытался оценить обстановку - иными словами, ум его был занят решением насущных проблем, и потому он не имел ни возможности, ни желания прислушиваться к себе. Но теперь он прислушивался поневоле, ибо ощутил в нижних конечностях зуд, в точности подобный тому, что омрачил для него впечатления прошедшей ночи. Тогда, слушая тихий и мелодичный голос Люсиль, он решил, что не станет тревожиться о будущем. И до последнего момента ему удавалось держаться избранного курса: когда Люсиль утром изобретала для него новый костюм, он не думал о том, сколько раз успеет надеть его, прежде чем действие препарата прекратится; когда затем он сочинял для Люсиль песню, то не думал, доведется ли ему пропеть ее со сцены; когда убегал от полиции, то не думал, имеет ли смысл бежать тому, чье существование вскоре оборвется в любом случае. Но он задумался об этом теперь, и предчувствие неизбежной и скорой потери заставляло его сердце сжиматься от боли. Как это случится? Успеет ли он что-нибудь понять и почувствовать? И будет ли он что-нибудь понимать и чувствовать _потом_, когда обратное превращение свершится? Останутся ли у него хоть какие-то воспоминания о прекрасном и удивительном мире, в котором он так и не успел освоиться? Что станется с его друзьями? Если Парижский Монстр исчезнет бесследно, продолжит ли комиссар преследовать тех, кто волею обстоятельств оказался замешан в расследовании? И, самое главное, что будет с Люсиль? Удастся ли ей избежать обвинений полиции? И... будет ли она вспоминать его? Нет, с предельной честностью ответил он сам на этот последний вопрос. То есть она, конечно, вряд ли забудет гигантскую поющую блоху, встретившуюся ей на жизненном пути. Но вряд ли будет вспоминать еще что-либо помимо того, что это была гигантская поющая блоха. Мысли его принимали все более мрачный характер, и он уже совсем готов был предаться отчаянию, когда внезапно “Катрин” встала на дыбы. Прекрасная Люсиль, потеряв равновесие, свалилась ему прямо в руки, и это оказалось так неожиданно и приятно, что он тотчас воспрянул духом и не расстроился даже когда в следующую секунду на него обрушился Чарльз, а затем и большая часть находившихся в кузове товаров. После некоторой суеты они разместились на мешанине из ящиков, коробок, свертков и иных предметов, не поддающихся опознанию. В окошке, которое теперь оказалось почти что у них над головами, плыло серое небо и кусочек белого купола. - Кажется, - произнесла Люсиль неуверенно, - мы поднимаемся на Монмартр, - и после паузы добавила: - Иногда Рауль все же бывает очень умным. Это было сказано таким тоном, словно она еще не решила окончательно, как следует относиться к этому феномену, и находила его скорее пугающим. Ее лицо, осунувшееся и озабоченное, было так прекрасно, что у Франкура на мгновение перехватило дыхание от нестерпимой нежности. Он хотел сказать ей, как больно ему думать о том, что именно из-за него она бледна и встревожена, что он - корень всех ее бед. Что, если бы он знал заранее, к чему приведет их знакомство, то ни за что не посмел бы приблизиться к ней, переступить порог ее дома, принять ее помощь - о нет, он бы довольствовался тем, что смотрел на нее издалека и издалека внимал ее чудесному голосу. И еще он хотел сказать ей, что в том забвении, которое, очевидно, ждет его в скором будущем, ничто не пугает его так сильно, как неотвратимая разлука с ней. Но в итоге он выдавил из себя только: - Мне очень жаль. Люсиль двумя руками взяла его руку, и он замер, боясь нечаянно разорвать это прикосновение. - Пожалуйста, - произнесла она, - прошу тебя, не надо так говорить. Все будет хорошо... О, благодарю. Последнее относилось к Чарльзу, который как раз в этот момент вспомнил, с какой именно целью он садился в кузов, и начал церемонию знакомства. Здесь надо коротко сказать о том, как Чарльз сходился с новыми людьми. Он начинал с того, что протягивал понравившемуся человеку свою визитную карточку. Если этот дар принимали благосклонно, то Чарльз немедленно вручал новому другу вторую карточку и продолжал действовать описанным образом до тех пор, пока у него не иссякали запасы визиток или пока не иссякало терпение у второго участника процесса. Со стороны процедура знакомства походила на карточную игру, в которой Чарльз сдавал, и загадкой для всех оставалось, какое удовольствие он получает при этом, но, видимо, удовольствие было немалым. Ободренный успехом у Люсиль, он еще раз пристально посмотрел на Франкура. Поскольку тот вел себя пристойно и не порывался впиться в чье-нибудь горло, то Чарльз великодушно решил забыть прежние обиды и следующую карточку вручил своему бывшему недругу. - Я уверена, - повторила Люсиль, - что все будет хорошо. Мы спрячемся... Спасибо, Чарльз, - в этот момент галантный Чарльз, в знак особого расположения шевеля бровями и ухая особенным, воркующим голосом, вручил ей вторую карточку. - Мы спрячемся где-нибудь и подождем, пока все не успокоится. Если понадобится, мы ненадолго уедем из Парижа. Я... спасибо, Чарльз... я напишу тете, она все поймет и вышлет денег. И, - здесь она запнулась, и легкий румянец тронул ее щеки, - я хочу, Франкур, чтобы ты знал: я... спасибо, Чарльз... я не жалею ни о чем. Напротив, я благодарю судьбу, которая познакомила нас. Спасибо, Чарльз. Франкур внимал ей, затаив дыхание. Его переполняли изумление, восхищение, благодарность - и еще одно чувство, щемящее и сладостное, которому он не мог подобрать определения. Как хотелось ему, чтобы она знала об этом! Как жаждал он найти правильные слова, чтобы раскрыть ей свою душу - сейчас, пока у него еще была такая возможность! Никогда еще он не прилагал столько усилий, чтобы облечь свои мысли в слова - и никогда еще это не было так сложно. В лихорадочных поисках вдохновения он даже заглянул в свою сдачу: там было три визитки и одна квитанция из прачечной, которую Чарльз сунул ему по ошибке, но не было ничего, что могло бы помочь. Но наконец он понял, что нужно сказать. Всего три слова, но он чувствовал, что их будет достаточно, и уже готовился произнести их - но в этот миг дверца кузова открылась, и пассажиры вывалились на каменные ступени. - А? - воскликнул Рауль, сбегая к ним и помогая Люсиль подняться на ноги. - Кто у нас гений, а? Кто у нас гений?! Вагончик фуникулера достиг пункта назначения. Удерживаемая на канате “Катрин” замерла на верхних ступенях лестницы. Полицейские изнемогали двумя пролетами ниже. - Сейчас-сейчас, - бодро приговаривал Рауль, суетясь вокруг. - Давайте-ка затолкаем мою девочку наверх, а потом... Договорить он не успел. Канат, который всю дорогу - от подножия холма до его вершины - терся о каменные перила и становился все тоньше, в этот миг наконец не выдержал и лопнул. “Катрин” вздрогнула и поползла вниз. С незаурядной ловкостью и таким же отсутствием здравого смысла Рауль успел вцепиться в измочаленный конец каната. Его резко дернуло вперед, и в этот момент мировая наука вполне могла понести невосполнимую потерю, но Франкур успел схватить товарища за пояс. Эмиль и Люсиль ухватили Франкура за фалды, Чарльз повис у него на ноге, и в таком виде друзья застыли над пропастью, словно некая гротескная скульптурная группа. - Рауль, отпусти! - проскрежетал Эмиль, чувствуя, как ботинки скользят по каменным плитам. Но Рауль был глух к доводам разума и только крепче сжимал пальцы. И смеем ли мы, дорогой читатель, осуждать его за это? А затем страшный, ужасающий треск разнесся над площадью, и все опрокинулись на спину. Рауль по-прежнему мертвой хваткой сжимал канат, на другом конце которого висела сорвавшаяся с креплений лебедка. Поначалу медленно и торжественно, но постепенно набирая скорость, “Катрин” устремилась вниз. Примерно посередине спуска ее развернуло боком, она запнулась о ступень и далее покатилась вверх тормашками. И когда она наконец рухнула к подножью лестницы, в этой груде металлолома уже практически невозможно было узнать ту чудесную машину, которой она была прежде. В молчании друзья взирали на печальные останки. Чарльз стащил с головы картуз. Эмиль снял шляпу. Франкур тоже снял бы свою, если бы знал, что так полагается - но он не знал и потому только сочувственно хлопал Рауля по плечу. Люсиль первая из всех совладала с собой. - Она была замечательным автомобилем, - произнесла она. - Но нам нужно поторапливаться. Полиция уже близко. При этом все взгляды обратились к Раулю, ибо именно Рауль вел их до сих пор. Но тот, равнодушный ко всему, что происходило вокруг, все так же смотрел вниз, на свою дорогую подругу, и лицо его было мертво. - Полагаю, мы могли бы захватить дирижабль. Это дерзкое предложение, удивительное само по себе, было еще более удивительно тем, что исторглось из уст Эмиля. Здесь надобно нам заметить, что уже в течение несколько недель ранним утром субботы на вершине Монмартра неизменно появлялись три монгольфьера, которые до позднего вечера воскресенья готовы были возносить всех желающих к небесам, а затем невредимыми возвращать на землю. Вот и сейчас их ярко раскрашенные баллоны виднелись неподалеку. - Да, - сказала Люсиль. - Спасибо вам, Эмиль, это отличный план. Мы захватим дирижабль! И, схватив Рауля за безвольную руку, она устремилась вперед. В это самое время капитан “Небесной ласточки”, которой для взлета не доставало лишь одного - а именно пассажиров - в мрачном неодобрении поглядывал на небо. С утра оно обещало чудесный день, самой судьбой предназначенный для того, чтобы бороздить лазурные просторы. Теперь же небо затянули низкие тучи, ветер, с утра легкий и ласковый, постепенно крепчал, а капитан знал, что чудаковатые обыватели почему-то не любят летать на воздушных шарах при такой погоде. И потому когда в его гондолу поднялась группа из пяти человек, он еле смог поверить своему счастью, и его не смутило даже то, что один из будущих пассажиров был обезьяной, а другой - высоченным громилой, скрывавшим лицо под шляпой и шарфом. - Добрый день! - воскликнул достойный воздухоплаватель, помогая даме взойти на борт. - Прошу вас, прошу... Все готово к отправлению. Куда летим? Кто-то должен был сообщить капитану, что судно его захвачено и управление более ему не принадлежит. Люсиль, не зная, как подступиться к этому деликатному вопросу, беспомощно взглянула на Эмиля. Эмиль взглянул на Рауля, но тот все еще был слеп и глух к происходящему. Тогда Эмиль взглянул на Франкура. Тот мог бы в свою очередь взглянуть на Чарльза. Но, понимая, что толку от этого будет немного и что кто-то все же должен взять инициативу на себя, он собрался с духом, приподнял шляпу и выдавил: - Добрый день, мсье. Пожалуй, если бы он поднялся на борт c абордажной саблей в руке и с орущим попугаем на плече, и тогда ему не удалось бы добиться большего эффекта. Капитан издал вопль, усы его встали дыбом, а глаза неминуемо выскочили бы из орбит, если бы им не воспрепятствовали авиаторские очки. И прежде чем Франкур успел порекомендовать ему покинуть судно, он сделал это по собственной воле, причем так поспешно, что даже не воспользовался приставной лестницей. Нельзя было терять ни минуты, ибо полицейские наконец преодолели долгий подъем и уже бежали через площадь вихляющейся рысью смертельно усталых людей. Эмиль кинулся к педальному механизму, который приводил в движение воздушные винты. Утвердившись на седле, подобном велосипедному, он энергически налег на педали. Монгольфьер величественно оторвался от земли, но, поднявшись едва ли на высоту восьми футов, остановился. В спешке никто не вспомнил о том, что, отправляясь в путь, полагается отдавать швартовы, и теперь толстый канат, другим концом привязанный ко вбитой в землю перекладине, удерживал судно на месте. Чарльз первый сообразил, что нужно делать. С ловкостью, присущей его эволюционной ветви, он сбежал по канату вниз, в одно мгновение распустил узел и уже готовился вместе с дирижаблем вознестись в небо, но в этот миг твердая рука закона схватила его за хвост. Он взвизгнул и оскалил зубы, намереваясь сражаться до конца, но затем, видя, что противник значительно превосходит его численностью, признал свое поражение и, запустив руку в карман жилета, продемонстрировал полицейским карточку, на которой было написано “Требую адвоката!”. - Бедняга Чарльз! - прошептала Люсиль, с воздуха наблюдая пленение отважного примата. - Ничего, - тихо сказал Рауль у нее за спиной. - Послезавтра профессор вернется с конференции и вызволит Чарльза из каталажки. Если бы так же легко можно было помочь моей девочке! Боюсь, у меня уже не получится ее починить. И он быстро провел рукой по глазам. Сумерки постепенно сгущались над городом. Потемневшее небо клубилось и бурлило, обещая вскоре разродиться дождем или даже снегом. Резкий порывистый ветер заставлял снасти монгольфьера гудеть. - Нас несет к Сене, - произнес Эмиль. - Рауль, куда мне править? - Держи по ветру, - распорядился Рауль после секундного раздумья. - Чем скорее и дальше мы уберемся отсюда, тем будет лучше. В Париже нам в ближайшее время точно делать нечего. Вечером, когда стемнеет, сядем где-нибудь за городом... Влекомые ветром, они летели быстро, хотя Эмиль почти не трогал педалей. Плоскогорья крыш и каньоны улиц сменяли друг друга внизу. Вот промелькнула набережная - и внезапно город кончился: впереди простиралась только бесконечная свинцовая гладь Сены. Вдалеке сквозь сгустившуюся серую хмарь проступали циклопические очертания Эйфелевой башни. Все это время беглецы смотрели вперед, смотрели вниз, смотрели по сторонам - но никто из них не смотрел назад. И потому когда на корму “Небесной ласточки” вдруг обрушился абордажный крюк, это стало для всех полнейшей неожиданностью. Словно левиафан, всплывающий из толщи вод, медленно и неотвратимо проступил из сумрака, поглотившего город, монгольфьер-преследователь. И хотя белые буквы, украшавшие его корпус и сиявшие во мгле, уведомляли, что сей корабль-призрак наречен “Проказницей Жоли”, это обстоятельство не только не умалило тягостного впечатления, которое он произвел на экипаж “Небесной ласточки”, но, напротив, заставило их сердца содрогнуться от подлинно мистического ужаса. На носу зловещей “Проказницы” возвышалась мрачная широкоплечая фигура. Сгустившаяся мгла не позволял рассмотреть лица, но никто из беглецов не усомнился в том, что это комиссар Мэйнот, их усатая Немезида. - Именем закона, - прокричал комиссар (а это и в самом деле был он), перекрывая вой ветра, - приказываю остановиться! Вы все арестованы! И его мрачный смех раскатился над Сеной. Парализованные ужасом и отчаянием, друзья взирали, как “Проказница” уверенно догоняет “Ласточку” - что было целиком и полностью заслугой самоотверженного инспектора Патэ, который в этот миг крутил педали с такой энергией, словно преодолевал последний этап Тур де Франс. Рауль первый пришел в себя: волевым усилием стряхнув оцепенение, он метнулся на корму, туда, где в укромном уголке был оборудован пост противопожарной безопасности, состоящий из ящика с песком, ведра, багра и топора. Этим последним средством Рауль и воспользовался: крякнув, он размахнулся и перерубил трос, связавший два судна. Следующим движением его измученной души, в которую, если можно так выразиться, стучал коррозированый прах “Катрин”, было преподнести комиссару симметричный дар и бросить в ответ топор, но он удержался - не столько из гуманистических побуждений, сколько рассудив, что вряд ли попадет, но при этом останется, как дурак, без топора. Потому он избрал менее кровопролитный вариант действий. - К оружью, граждане! - выкрикнул он, салютуя врагу. - Вперед, плечо с плечом! Идем, идем! Эмиль, наддай! Эмиль, который до сего момента находился в ступоре и только таращился в ужасе на инфернального комиссара, при этих словах, столь дорогих сердцу каждого француза, встрепенулся и налег на педали. Увы, комиссар Мэйнот, в отличие от Рауля, не склонен был искать мирных путей. Видя, что дух противника не сломлен, он снова рассмеялся, а затем поднял револьвер. Первая пуля просвистела в воздухе, не причинив никому вреда. Вторая пробила Эмилю шляпу и неминуемо пробила бы голову, будь он чуть выше ростом. Третий выстрел мог бы оказаться еще более точным, но его не последовало, ибо в этот миг Франкур наконец понял, что надо делать - что, по правде говоря, надо было сделать уже давно - и сделал это. Ни за что на свете он не позволил бы себе подобной вольности, если бы не имел веских оснований думать, что это его последний и единственный шанс. Но основания у него были, и потому он протянул руку и провел пальцами по нежной щеке Люсиль. Он прикоснулся к ней в последний раз. В последний раз взглянул на нее. А затем выпрыгнул за борт.