Монстр в Париже: альтернативный финал

В эти самые минуты в доме напротив разворачивалась сцена, вполне обыденная если не для всех счастливых семейств, то уж для счастливого семейства Клузо - безусловно: мадам Клузо с большой экспрессией обрушивала громы и молнии на голову юного Реми, единственного и нежно любимого отпрыска, а мсье Клузо, достойный супруг и отец, отгородился от родственников свежим выпуском “Газетт”, пил кофе и игнорировал разворачивающийся рядом скандал с непринужденностью, которая свидетельствовала о большой практике. Юный Реми принимал изливающиеся на него потоки материнского гнева с заслуживающей всяческих похвал кротостью. Подобными сценами заканчивался для него практически каждый выход на улицу, и это не могло не воспитать в нем должного смирения и терпимости. Причиной скандалов являлась доброта, с которой Реми смотрел на всех без исключения меньших братьев, встречавшихся ему на жизненном пути. Поскольку матушка решительно пресекала любые его поползновения завести домашнее животное, он расточал тепло своего сердца животным, живущим в чужих домах или вовсе не имеющим дома. Невозможно поручиться за весь Париж, но в окрестностях дома Клузо точно не осталось ни одной кошечки и ни одной собачки, которые не ощутили бы в отношении своей персоны заботу и ласку этого чудесного мальчика. Увы, мадам Клузо мало понимала и еще меньше разделяла светлые чувства сына: ей была видна лишь одна сторона его сношений с подзаборными собаками и кошками - а именно, сторона гигиеническая. И потому каждый раз, когда ей случалось застигнуть своего отпрыска тискающим очередной комок меха, кишащий паразитами и источающий заразу (а случалось это весьма часто), негодование ее не знало пределов. На этот раз Реми был изловлен в тот миг, когда нежно чесал загривок огромному безымянному псу, живущему при мясницкой лавке в конце улицы. Пес этот обладал добрым и покладистым нравом и демонстрировал такое количество различных симптомов, что его вполне можно было признать Иовом животного мира. К большому нашему сожалению, мадам Клузо не дано было разглядеть под слоем отвратительной коросты нежную и чуткую душу этого зверя. - Негодный мальчишка! - кричала она теперь, и от голоса ее дребезжали стекла в серванте. - Или я не рассказывала тебе о стригущем лишае? О токсоплазмозе? Ты хочешь свести меня в могилу, паршивец, признайся в этом! Глисты! Блохи, наконец!! Реми внимал ей с тем покорным и одновременно снисходительным чувством, с которым закоренелые грешники внимают проповеди о воздаянии: счет животным, которых он гладил и чесал, шел на десятки, но до сих пор ему еще не удалось подцепить ни стригущего лишая, ни блох. - Жорж! - вскричала мадам Клузо, которой материнская интуиция подсказала, что слова ее разят мимо цели, - Жорж, тебя это вообще не касается? Скажи наконец этому негодяю... Да что там такое? Мсье Клузо, чутким ухом уловив изменившиеся интонации дорогой супруги, вопросительно уставился на нее поверх газеты. - Выгляни на улицу, - распорядилась мадам Клузо. - Что там за шум? Окна столовой семейства Клузо смотрели на заднюю стену кабаре, каковое соседство всегда вызывало у мадам Клузо недовольство, а вот супругу ее принесло немало приятных минут - на эту сторону выходили гримерные, и мсье Клузо часто коротал вечера перед окном в надежде, что кто-нибудь из девушек выглянет наружу, а если повезет, то и подмигнет ему. Сейчас, однако, ни одна прелестница не торчала из окна - - зато внизу мсье Клузо увидел полицейских, которые устанавливали пожарную лестницу. - Дорогая, - промолвил он, озираясь и принюхиваясь в поисках языков пламени. - Дорогая... - повторил он, тщась подобрать объяснение действиям полицейских, которые как раз в этот миг высадили лестницей одно из окон и двинулись на штурм кабаре. - Видишь ли, там... Боже мой! Он с большой прытью отпрыгнул назад - как раз вовремя, потому что в следующее мгновение стекло его собственного окна разлетелось на осколки, а затем сквозь развороченный оконный проем в столовую последовательно проникли долговязый мужчина, низкорослый мужчина, дама и... - Гигантская блоха! - взвизгнула мадам Клузо, проявив недюжинные энтомологические познания, после чего с душераздирающим стоном рухнула на пол. Да, в арьергарде удивительной группы действительно следовала гигантская блоха в лихо заломленной на затылок шляпе. Мсье Клузо застыл на месте, не зная, что делать и как вести себя по отношению к пришельцам. С одной стороны, он бы безусловно оскорблен и напуган вторжением. С другой стороны, он не мог не отметить, что тишина, наступившая после того, как его дорогая супруга лишилась сознания и перестала кричать, весьма приятна. С третьей стороны, в девушке он опознал мадемуазель Люсиль из кабаре, грезя о которой, прежде провел перед окном не один вечер. Тем временем незваные гости озирались по сторонам, пребывая, очевидно, в не меньшем смятении чувств. - Порча имущества! - воскликнул тот, что был мал ростом. - Вторжение в частный дом! Вот теперь нас точно... - Мы все возместим! - перебил его долговязый. - Тысяча извинений, мсье, мы все непременно... Гигантская блоха хранила молчание. Взгляд растерянного мсье Клузо обратился к мадемуазель Люсиль, которая помимо того, что являлась источником утешения для взора самого взыскательного наблюдателя, также производила впечатление наибольшей адекватности. - Мсье! - воскликнула она, встретившись с ним глазами. - Пожалуйста, будьте к нам снисходительны! Мы находимся в большой опасности, нас преследуют негодяи! Вы должны нам помочь! Я вижу, что в вашей груди бьется сердце настоящего шевалье! До этого момента мсье Клузо ровно ничего не было известно о таком анатомическом казусе, но едва он увидел, как она ломает руки и кусает губы, глядя на него с немой надеждой, факт этот предстал перед ним со всей неоспоримостью. - Я к вашим услугам, мадемуазель, - ответил он твердо. - Чем могу?.. - Нам надо на крышу! - воскликнул долговязый. - Пожалуйста, мсье, у вас есть ключи от чердака? Мсье Клузо изобразил нечто, в его представлении имеющее отношении к куртуазным поклонам. - Прошу вас, - промолвил он, - следуйте за мной, мадемуазель, и, - тут он замялся, не зная, как именно следует обратиться к гигантской блохе, - и вы, господа. Все это время юный Реми хранил молчание, преисполненный благоговейного восторга - наверное, именно такие чувства переполнили бы закоренелого грешника, если бы посреди нудной проповеди перед ним вдруг на самом деле отверзлись небесные врата и ангел с пылающим мечом шагнул бы ему навстречу. Но когда мсье Клузо поспешил вон из комнаты, указывая путь пришельцам, Реми все же преодолел сковавшую его немоту. - Мсье блоха! - воскликнул он. - Мсье блоха, вы ведь придете еще? Франкур обернулся на пороге. Он не располагал ни временем, ни душевными силами, необходимыми для того, чтоб выдать членораздельный ответ, и потому ограничился лишь протяжным стрекочущим звуком. Но его юному собеседнику этот ответ был вполне ясен. Издав торжествующий вопль, Реми сорвался с места и устремился прочь из квартиры, по пути едва не сбив с ног первого из полицейских, которые в это время поднимались на верхний этаж. Он спешил засвидетельствовать очередные знаки расположения псу, квартировавшему подле мясной лавки - коль скоро общение с ним давало такие поразительные эффекты. Тем временем мсье Клузо отомкнул дверь, ведущую на чердак, провел своих спутников через тесное помещение, загроможденное предметами мебели, давно уже отжившими свой век, но сохраняемыми из каких-то ностальгических соображений, и отпер ржавый люк в потолке, который вел на крышу. Один за другим его гости поднялись по шаткой лестничке и исчезли в проеме люка. Мадемуазель Люсиль, прежде чем покинуть своего спасителя, задержалась и сердечно пожала его руку. - Благодарю вас, - проговорила она пылко, - от всего сердца благодарю вас, мсье! Когда все закончится, обещаю: вас будет ждать лучший столик в нашем кабаре! И такова была сила ее благодарных слов и в особенности ее благодарного взгляда, что мсье Клузо немедленно запер за ней люк, ведущий на крышу, затем запер дверь на чердак и, когда спустя три минуты запыхавшийся полицейский потребовал от него отпереть все обратно, очень долго и бессмысленно искал ключи, а затем столько раз ронял их на пол, что был заподозрен - и небезосновательно! - в саботаже. - Проклятые твари! - воскликнул Рауль, имея в виду голубей, чье злокозненное присутствие ощущалось повсюду на чердаке мсье Клузо. Пораженный приступом аллергии, он чихнул так энергично, что едва не сверзился с крыши. - Прекрасный вид! - продолжал он затем, озирая окрестности подобно полководцу, изучающему театр грядущих военных действий, в то время как его маленький отряд столпился вокруг, ожидая дальнейших указаний. - Все идет наилучшим образом! Нам надо только добраться до “Катрин”! О, когда за дело возьмется “Катрин”, комиссару и его присным только и останется, что глотать пыль и сетовать на свои колымаги! Значит, мы сейчас перевалим через крышу, спустимся на соседнюю улицу, а оттуда будет уже рукой подать до моей девочки. Ура! Вперед! И, не дожидаясь, пока остальные восхитятся этим выверенным планом, он энергически высморкался и первый полез вверх по пологому скату. Если бы он оглянулся (чего он, к счастью, делать не стал - иначе получил бы шанс перенестись на землю куда раньше и куда стремительней, чем предполагал изначально) - так вот, если бы он оглянулся, то на лицах спутников он мог бы заметить некоторое сомнение. Эмиль, который не более часа назад имел счастье оценить ходовые свойства “Катрин”, отнюдь не испытывал уверенности в том, что воссоединение с этой чудесной (ибо иначе как чудом нельзя было объяснить то, что она до сих пор в строю) машиной как-то поможет им спастись от полиции. И всех без исключения насторожил пассаж касательно “спуститься на улицу”, который Рауль в спешке не потрудился раскрыть. Но поскольку иных путей к бегству все равно не наблюдалось, то, переглянувшись, друзья усмирили терзавшие их предчувствия и доверились тактическому гению своего предводителя. По счастью, крыша была достаточно покатой, чтобы по ней можно было передвигаться без специального альпинистского оборудования. Кроме того вид, как справедливо заметил Рауль, с нее открывался весьма живописный, а легкий ветерок от реки дарил свежесть и прохладу. Но все равно никому из друзей, в то время как они сначала карабкались вверх по одному черепичному скату, а затем осторожно сползали вниз по другому, не пришло бы в голову назвать это путешествие приятным. Даже Франкур, в отличие от остальных обладавший хотя бы минимальным опытом в данной области, не нашел бы в себе для этого достаточно снисходительности, ибо (как он выяснил, сделав несколько шагов) прогулки по крыше на паре шипастых конечностей, специально для такого променада предназначенных - и аналогичные прогулки, но в туфлях с совершенно гладкой подметкой, различаются фундаментально. Бодрый Рауль, предвкушая встречу с “Катрин”, вырвался вперед, и когда друзья наконец присоединились к нему, он уже стоял горделиво, словно Наполеон, над зияющей пропастью, взирал на мостовую, находящуюся далеко внизу, и лицо его было чрезвычайно задумчиво. - Дорогая Люсиль, - произнес он, и в голосе его сквозила легкая неуверенность, - скажи, пожалуйста... у тебя ведь есть панталоны? Тетя Карлотта, с юных лет заменившая для Люсиль и мать, и отца, считала главным долгом воспитателя развить в воспитуемом способность решительно противостоять миру со всеми его опасностями и соблазнами, и потому на некоторые события реакция у Люсиль выработалась чисто автоматическая. - Наглец! - воскликнула она и влепила Раулю пощечину. Замахиваясь, она потеряла равновесие и упала бы, если бы Франкур не придержал ее за талию - и тут же, смутившись, убрал руки. - В самом деле, дорогой Рауль, это как-то уж... - начал Эмиль, глубоко пораженный тем направлением, в котором внезапно устремился пытливый ум его друга. - Да нет же, - забормотал Рауль, одна щека которого горела от пощечины, а другая - от неловкости. - Прошу прощения, я совсем не в том смысле... просто я вспомнил картины мсье Лотрека... из достаточно пышных панталон можно сделать парашют... - Никогда, - отчеканила Люсиль, пламенея гневом, - ни при каких обстоятельствах - заруби себе на носу, неудачник! - ты не увидишь моих... Смысл ее жестоких, но идущих от самого сердца слов не успел достигнуть сознания Рауля и бросить тяжелую плотную тень на всю его дальнейшую жизнь, когда эту неприятную сцену прервало новое событие. Осколок черепицы довольно чувствительно ударил Эмиля по спине. Эмиль обернулся, поднял взгляд и увидел, как над гребнем крыши медленно поднимается полицейский шлем. Взволнованным мычанием Эмиль привлек к происходящему внимание друзей. Люсиль ахнула. Рауль воскликнул: - Дорогая Люсиль, не время для щепетильности! Клянусь, мы все отвернемся... Полицейский шлем неотвратимо вырастал над крышей, вот уже следом за ним показались насупленные брови и холодные глаза - и Франкур понял, что настало время самых решительных действий. Он снова схватил Люсиль за талию - она вскрикнула от неожиданности - и усадил к себе на плечи. Очевидно, близкая опасность придала его мыслям особенную ясность, потому что он скомандовал ей: “Держитесь!” - и даже не приложил для этого каких-то чрезмерных усилий. Люсиль обеими руками вцепилась в его шарф. - Боже! - произнесла она замогильным голосом, из чего Франкур сделал вывод, что его план ей ясен. Откинув назад подол ее платья, частично заслонявший ему обзор, и холодея от мысли, что _панталоны_ (внешний вид и назначение которых он представлял себе довольно смутно) находятся где-то рядом, он одной рукой - говоря точнее, парой рук, упакованных в одну перчатку - обхватил талию Рауля, а другой сграбастал за шиворот Эмиля. И в тот миг, когда полицейский, показавшийся уже до пояса, крикнул: “Стоять, Монстр!” - он прыгнул. Скорее всего, виной тому был немалый добавочный вес - а может быть, свою лепту внесли и туфли, мало предназначенные для таких акробатических упражнений - но только приземление вышло довольно жестким. Франкура повело в сторону, он зашипел от боли в ушибленных ногах, и шипение тут же перешло в хрип, потому что шарф начал его удушать. Уронив Рауля и Эмиля на мостовую, Франкур нащупал руки Люсиль, мертвой хваткой вцепившиеся в ткань шарфа, и мягко заставил их разжаться. - Боже! - повторила Люсиль, когда он осторожно, как будто имел дело с фарфоровой статуэткой, поставил ее на землю. - Всемилостивый Боже! - откликнулся Эмиль. Сидя на мостовой, он ощупывал булыжники под собой, словно не в силах поверить, что воссоединился с ними без какого-либо ущерба здоровью. - Отлично! - подытожил Рауль, поднимаясь на ноги. - Ничто не может быть лучше вовремя проявленной инициативы! Пронзительный свист обрушился на них сверху. Подняв головы, друзья увидели, что свистит полицейский - один из десятка полицейских, столпившихся у края крыши. - Пой, ласточка, пой! - крикнул ему Рауль. - Дорогой Эмиль, - продолжал он, за лацканы вздергивая товарища вверх, - не время рассиживаться. “Катрин” ждет нас! Поднажмем, остался последний рывок! Туда! Прошу прощения, господа, дорогу, дорогу... Последние слова относились к прохожим, которые, привлеченные задорными трелями полицейских свистков, уже начали скапливаться вокруг. Растолкав любопытных, Рауль пустился бежать вниз по улице, остальные следовали за ними. Призывы остановиться и сдаться на милость властей, несущиеся с крыши, придали им второе дыхание. Но далеко убежать им не удалось. Послышался рев мотора, и прямо перед ними выскочила из бокового переулка и встала, перегородив дорогу, полицейская машина. Этого уже было достаточно, чтобы сердца беглецов сжались в страшном предчувствии, но то, что последовало дальше, окунуло их в подлинные бездны отчаяния: из машины выскочил комиссар Мэйнот. В руке он держал револьвер, а лицо его было искажено такой первосортной яростью, что не приходилось сомневаться - ему не терпится использовать оружие по назначению. - Назад! - крикнул Рауль. - Мы сдаемся!- крикнул Эмиль, поднимая руки. Франкур ничего не крикнул, но на всякий случай отодвинул Люсиль себе за спину - и сделал этот очень вовремя, потому что комиссар, не тратя времени на пустые слова, поднял револьвер и нажал на спуск. Грохот выстрела разнесся по улице. Пуля ударила Франкура в грудь и, отскочив от хитинового панциря, высекла искры из мостовой. - Какого дьявола?! - воскликнул комиссар. Замешательство, овладевшее им, длилось лишь секунду, но этой секунды хватило, чтобы инспектор Патэ сумел наконец покинуть место водителя - что было не так-то просто, ибо за рулем он помещался очень плотно, практически без зазоров - обежал машину и повис у своего начальника на руке, направив дуло револьвера книзу. - Что вы делаете? - кричал он. - Вы могли попасть в девушку! Здесь полно людей! По правилам полагается сделать предупредительный выстрел в воздух! Прошу вас, комиссар!.. Ошеломленный этим неожиданным нападением, комиссар, изрыгая нечленораздельные проклятья, вступил в борьбу. Момент был самый подходящий для того, чтобы сыграть отступление, и Рауль уже готовился отдать соответствующий приказ и подбодрить друзей личным примером, когда над улицей снова раскатился рев мотора. Впрочем, этот звук нельзя было назвать ревом в полном смысле слова. Формально, конечно, это был рев, но, характеризуя его так, следовало бы уточнить, что ревет очень старое и изнуренное каким-то недугом животное, и, возможно, это его лебединая песня. Рауль встрепенулся, и лицо его засияло светлой, невинной радостью. Так преображается лицо влюбленного, который услышал пенье той, что завладела его сердцем. Блистательная “Катрин” вылетела из того же самого переулка, ударила и отшвырнула к тротуару полицейскую машину и, дрожа, словно разгоряченная скачкой лошадь, замерла перед своим господином и повелителем. - О, мой капот! - вскричал Рауль, хватаясь за сердце. Признаем, что сложно вообразить менее уместные слова, которыми человек мог бы приветствовать руку божественного провидения. Но в защиту Рауля можно сказать, что от столкновения капот в самом деле немного помялся. Эмилю в первое мгновение показалось, что кабина “Катрин” пуста, и он уже готов был принять на веру, что техническое оснащение этого удивительного дитяти французского автомобилестроения достигло такого уровня совершенства, что где-то в металлических недрах зародились воля и разум, которые и заставили машину по собственному почину прийти на помощь хозяину. Но затем Чарльз - а именно он, вследствие малого роста совсем незаметный снаружи, сидел за рулем - проворно выскочил из кабины и устремился к Люсиль, на ходу извлекая из кармана жилета визитную карточку. После научных экзерсисов ничто не доставляло Чарльзу такого удовольствия, как знакомство с новыми людьми - а знакомство с такой красавицей должно было доставить удовольствие совсем уж невиданное. Он уже готовился деликатным уханьем привлечь ее внимание, но в этот миг взгляд его скользнул по лицу и фигуре Франкура, и он замер, а затем на его физиономии проступило смутное узнавание. Неприятное узнавание. - Не время для любезностей, Чарльз! - крикнул Рауль, прыгая в кабину и посредством рычажка на приборной панели распахивая откидную дверцу кузова. - Франкур, давай внутрь! Люсиль... - он осекся, в боковое зеркало увидев, как Франкур подал девушке руку, помогая забраться в кузов. - Ладно. Эмиль, лезь сюда! Чарльз? Чарльз предпочел обществу Рауля общество дамы. Комиссар Мэйнот все еще был поглощен поединком со своим помощником - тот, сознавая, что только он один стоит между начальником и более чем вероятными человеческими жертвами, сражался с поистине львиной храбростью и висел на комиссаре как клещ. Рауль на прощанье погудел им клаксоном и тихо скомандовал: “Вперед, крошка!”. “Катрин”, очевидно, прочувствовала ответственность момента и тронулась с места безо всяких сюрпризов, так, как и следует трогаться с места любому автомобилю. - Да отцепитесь вы! - взревел Мэйнот, которого протяжный и гнусный стон клаксона вывел из состояния аффекта, и отпихнул от себя раскрасневшегося и пыхтящего инспектора. - За руль, живо! Втиснувшись на водительское сиденье, Патэ обнаружил, что, хотя столкновение с “Катрин” и сказалось весьма плачевно на заднем бампере, но на ходовые качества не повлияло. Он вдавил педаль в пол, бросая автомобиль в погоню. В одно мгновение они проскочили узкий проулок, в дальнем конце которого скрылись беглецы, вывернули на более широкую улицу и вновь увидели впереди неповторимые обводы “Катрин”. И, поскольку “Катрин” обладала в большей степени спринтерскими, чем стайерскими задатками, обводы эти начали постепенно приближаться. Комиссар на пассажирском сиденье был мрачен, как грозовая туча. - Проклятье, Патэ! - проговорил он со злостью. - Какая муха вас укусила - или мне следует спросить, какая блоха?! На чьей вы стороне, в конце концов? Это несправедливое обвинением больно ранило сердце честного инспектора. - Прошу прощения, комиссар, - ответил он, не сводя глаз с дороги, - но я счел, что долг мой состоит в том, чтобы не дать вам совершить роковую ошибку. Подумайте, как бы стали вы претендовать на пост мэра, если бы в порыве гнева - справедливого, с этим я не спорю, но все равно - застрелили сейчас какого-нибудь прохожего? Комиссар нахмурился еще сильнее. Он понимал, что собеседник его прав, но не желал признавать этой правоты. - Запомните одно, Патэ, - произнес он. - Если еще раз вы встанете между мной и этой проклятой тварью, ваша карьера в полицейском управлении завершится в тот же момент. Ясно вам это? - И, дождавшись от подчиненного утвердительного кивка, рявкнул: - Ну так поднажмите, черт вас побери! Выжмите из этой колымаги все, что можно! Инспектор Патэ и так уже выжимал все, что мог, и расстояние между двумя машинами неуклонно сокращалось. Казалось бы, инспектору следовало радоваться по этому поводу, но он не радовался. Напротив, тревожные предчувствия переполняли его душу. В гневе, который переполнял комиссара, не было ничего от уместного и естественного рабочего энтузиазма - да Патэ и не мог припомнить случая, когда бы служебные обязанности вызывали у Мэйнота чувства, по накалу хоть немного сравнимые с нынешними. О нет! То, что он наблюдал теперь, было сродни странной, болезненной одержимости. Он чувствовал это в кабаре, когда Мэйнот порывался стрелять во врага через дверь, а затем, мрачно хохоча, крушил ее топором. Он чувствовал это на улице, когда в какой-то миг - ужасный, кошмарный миг, который он рад был бы забыть - ему казалось, что комиссар, находясь во власти чувств, сейчас размозжит ему голову рукояткой револьвера. И он чувствовал это сейчас, когда исподволь, краем глаза посматривал на своего спутника: лицо комиссара, бледное, покрытое испариной, с горящими красными пятнами на скулах, было страшно. - Что вы коситесь? - раздраженно спросил комиссар, от внимания которого не укрылись эти взгляды. - Я только хотел спросить, комиссар, нормально ли вы себя чувствуете, - промямлил несчастный инспектор. - Отлично! - последовал отрывистый ответ. - Никогда не чувствовал себя лучше. Держите машину ровней! И, отдав такое распоряжение, комиссар высунулся в окно и открыл по противнику стрельбу. Первые его выстрелы пропали втуне. Но затем он улучил момент, когда Рауль, стремясь вывести “Катрин” из-под огня, свернул на перекрестке, и в то недолгое время, пока машина беглецов была видна ему в профиль, ухитрился всадить две пули в ее капот. По-видимому, ему повезло задеть какие-то жизненно важные центры, потому что “Катрин” содрогнулась, сразу сбавила в скорости, и из-под днища ее потянулась темная влажная полоса. - Кажется, вы пробили бензобак! - отметил Патэ. - Им конец! - воскликнул комиссар хищно. Но он ошибался. На самом деле ошибались они оба. Технически орган, пробитый жестокими пулями, действительно являлся бензобаком, но только не бензин плескался в нем, а подсолнечное масло. Патэ ударил по тормозам, едва почувствовал, что машину повело и колеса ее скользят на масле, но было уже поздно. Недолгое время они шли юзом, постепенно поворачиваясь при этом вокруг своей оси, пока фонарный столб не остановил это неуправляемое движение.