Голодные Игры: Против правил

Когда мы прибываем в Капитолий, Грация тащит нас на специально подготовленный этаж в Тренировочном центре. Здесь нам предстоит жить всю неделю, пока трибуты будут готовиться к арене. Потом я отправлюсь прямо в Штаб Игр. Надеюсь, Мэгз будет рядом и не позволит мне сломаться. Моя комната – предел мечтаний. Огромная кровать, мягкие ковры под ногами, пара кресел, письменный столик, кухонный лифт, через который мне доставляется заказанная еда. Множество безгласых, готовых исполнить любую мою просьбу. Да что там просьбу – Грация говорит, что к ним можно обращаться не иначе, как с приказом. На моих первых Играх я пытался заговорить с юношей-безгласым, который прислуживал мне, и он даже пытался знаками мне что-то объяснить. На следующий день за ним пришли миротворцы, и больше я его не видел. С того дня я прекратил любые попытки пообщаться с безгласыми. Когда Грация заканчивает экскурсию по всему этажу, мы проходим в столовую и садимся за пышно сервированный стол. Чего тут только нет: множество мясных блюд, картофельное пюре с зеленым горошком, запечённые овощи, салаты, пенистые супы, бутылки красного и белого вина, дымящиеся чашечки с кофе и графины с соком. Мы ужинаем, и Грация, не переставая, трещит о расписании, которому здесь мы непременно должны следовать. Напоминает о том, что завтра трибутов ждет Центр преображения, а на вечер назначена Церемония открытия Игр, на которую явятся все самые важные лица Капитолия, в том числе и спонсоры. - Стилисты позаботятся о вашем внешнем виде, вам только остается беспрекословно слушаться их, ведь они – великие мастера своего дела. Будьте умницами и не позорьте нас с вашим ментором. Энни кивает, а Аэрон равнодушно отводит взгляд. Мне он не сказал ни слова с того момента, как я наорал на него в поезде. Меня это не особо заботит, даже лучше, если он на самом деле считает меня капитолийским приспешником. Надеюсь Энни не рассказала ему, что я почти признался ей в том, что Сноу продолжает калечить мою жизнь. - После ужина можете отправляться по своим комнатам, – продолжает сопроводительница. – Отсыпайтесь, завтра трудный день. Аэрон словно этого и ждал. Буркнув что-то вроде «спасибо», он встаёт со стула и быстро уходит к себе. Энни наливает себе еще одну чашку горячего шоколада и, не торопясь, пьёт, поглядывая в окно. - Ну и манеры у этого мальчика! – возмущается Грация. – Ему нужно брать пример с Энни, – и она одобрительно улыбается девушке. Та улыбается в ответ. - Спасибо, Грация, твоё одобрение очень много для меня значит. Но я тоже, наверное, пойду. Завтра действительно тяжелый день. И, кстати, прости меня пожалуйста за моё поведение в поезде, я была не права. Грация совсем расцветает. -Ничего, милая. Все в порядке. Энни уходит, прихватив с собой чашку. Странно, что она не отреагировала на «милую». Впрочем, если ей вдруг понадобилось зачем то очаровывать Грацию, то я не буду мешать. Пусть делает, что хочет. - Знаешь, Финник, – Грация оборачивается ко мне, – я на тебя очень обижусь, если ты не поможешь этой девочке победить. Она заслуживает самой лучшей участи. - Это моя обязанность, помогать им. Обоим. Она поджимает губы. - Ну Аэрон сильный, он и еду добудет, и оружие. А Энни с этим нужно будет помочь. Я закатываю глаза. -Не переживай, Грация. Я не оставлю твою любимицу умирать. Встаю и быстрыми шагами выхожу из гостиной. Добираюсь до своей комнаты и сразу плюхаюсь на кровать. Сна нет ни в одном глазу, хотя сейчас мне необходимо вздремнуть, чтобы завтра не валиться с ног от усталости. День открытия – один из самых волнительных на этой неделе. От него до Дня интервью у меня будет пять суток безделья, когда мне надо будет только интересоваться тем, как трибуты преуспели в тренировках, а потом готовить их к ответам перед публикой. Включаю телевизор и смотрю передачу, где двое известных телеведущих просматривают кадры с сегодняшней Жатвы. Рассуждают о раскладе сил в этом году: восхищаются добровольцами, отмечают красоту Энни и девушки-трибута из Дистрикта-1, неодобрительно отзываются о мальчике-трибуте из 9-ого Дистрикта, который цепляется за юбку матери и не хочет выходить на сцену. Мне противно всё это слушать, поэтому выключаю звук и просто смотрю на экран. Забавно наблюдать за репортерами, смешно жестикулирующими и дёргающими руками. Я невольно улыбаюсь, глядя на их разукрашенные лица. Пытаюсь представить, как это – жить в этом нелепом вычурном городе и мыслить так, как мыслят все здешние жители. Думать, что Сноу – всеобщий благодетель, а Голодные Игры – увлекательнейшее развлечение. Жить в огромной квартире с навеки замолчавшей прислугой, просыпаться только после обеда, никогда не знать ни голода, ни холода. Такая жизнь кажется мне ненастоящей и такой же лживой, как и забота президента о жителях Дистриктов. В раздражении выключаю телевизор и откидываюсь на подушки. Пусть я не самый лучший человек на свете, пусть я сотни раз бываю неправ, но все-таки я – житель рыбацкого Дистрикта. Лучше быть самым забитым рабом, чем капитолийским придурком, помешанным на моде и Голодных Играх. Лучше умереть, чем жить здесь. В детстве я часто просил маму рассказать мне побольше о Капитолии и его жителях и обижался, когда она говорила, что ничего об этом не знает, так же как и отец. В моём представлении родители должны были знать всё, и малейшее отклонение от этого своего идеала я воспринимал как личное оскорбление. Задевало меня и то, что на многие мои вопросы не находилось ответов. Почему Донна, наша соседка, такая весёлая и общительная раньше, теперь заперлась у себя в доме и никогда не выходит погулять? Куда пропал её сын Джаред, который в прошлом году учил меня мастерить деревянные кораблики? Почему, когда я забегаю домой, мать пугается и сразу же выключает телевизор? Отец объяснил всё, только когда мамы не стало. Рассказал мне, так рано повзрослевшему от горя, что такое Голодные Игры, и почему мы должны в них участвовать. Рассказал, как можно подготовиться к ним и победить. Уверял, что обезопасит меня, если отдаст в школу профи. Я только кивал, переваривая всю эту информацию. Последний довод – этого хотела и мама – окончательно убедил меня, что так будет лучше. И вот я – напуганный, но с твёрдым желанием победить смерть, первый раз беру в свои руки нож в тренировочном зале Центра подготовки профессиональных игроков. Делаю первые шаги в обучении – неумелые и вызывающие смех у других учеников. Но проходит время, и мной могут гордится все мои тренеры. Я плету сети, метаю трезубцы и копья, плаваю лучше всех в моей группе. Отец втайне надеется, что когда-нибудь я стану победителем в Играх. Через восемь лет тренировок я силён и ловок, как никто другой в мои четырнадцать лет. Но учителя всё равно считают, что этого недостаточно, поэтому не сильно надеются увидеть меня снова, когда моё имя выпадает на Жатве. Но всё-таки я вернулся. Видимо, шестеро трибутов, павших от моей руки, сделали мне хорошую рекламу в глазах тренеров. После возвращения они звали меня в свою команду. Я вежливо отказался. Острых ощущений мне теперь хватает и без этого. Во время моей первой поездки в Капитолий я не мог наглядеться на всё это великолепие и сияние. Изысканная еда, огромное количество слуг, роскошные комнаты, даже странная одежда местных жителей – всё вызывало восхищение. Картину портил лишь тот факт, что у всех слуг был отрезан язык. Это напугало меня, но скоро я перестал обращать на это внимание. Окончательно наваждение исчезло лишь тогда, когда на Параде колесниц я увидел пару из Восьмого. Их Дистрикт занимается изготовлением тканей, и поэтому стилисты, не долго думая, завернули детей в холщовые полотна, сделав прорези для рук. Умышленно или нет, но ткань была выбрана кроваво-красного цвета с редким белым рисунком, поэтому трибуты были похожи на куски свежего мяса. Меня передёрнуло от мысли, что, по большому счёту, всё так и есть. Через пару недель двадцать три человека из нас станут просто безжизненными мешками из мяса и костей. А капитолийцы встретят это преображение радостным гиканьем. Тогда же мне всё здесь опротивело, и ужасно захотелось домой. Но назад ничего не вернешь, и я пообещал себе, что мою смерть эти сытые и довольные ублюдки точно не увидят. Я сдержал своё слово и даже награду получил. Но на этом ничего не закончилось. На год меня оставили в покое, но с шестнадцати лет сделали ментором, и заставили приезжать в Капитолий каждый год. Ненавижу этот город. Ненавижу Сноу. Но им от моей ненависти хоть бы хны. Как жили, так и живут. Вот почему мне нужна война. Даже мысли о Капитолии изнуряют. Я чувствую себя выжатым как лимон, и хочу только одного – не думать о завтрашнем дне. После такого вечера воспоминаний это нетрудно сделать. Переворачиваюсь на живот и зарываюсь лицом в подушку. Как бы я хотел спрятаться от действительности хотя бы во сне. Вряд ли получится, но попробовать стоит. Закрываю глаза и представляю, как в детстве мама пела мне колыбельную. Слова я помню до сих пор, и эта песня – одно из моих успокоительных. Сегодня оно тоже срабатывает, и я чувствую, как постепенно расслабляюсь и засыпаю.