Зануда

В ту ночь Валя спала крепким сном почти до самого обеда. Она так вымоталась морально и выплакала столько слез, но заснула как никогда счастливой вместе с папой. Обычно она спала чутко, поэтому предпочитала ложиться отдельно, так как папа громко храпел, но в эту ночь ее сон был настолько глубоким, что она ни разу не проснулась. Проснувшись и по привычке глянув на часы, она вначале испугалась, что проспала школу, но секундой позже вспомнила — сегодня воскресенье. Этот день она провела за уборкой — новая квартирка оказалась совсем грязной. Папе было не до обстановки нового жилища с его напряженной работой, да и вообще в последнее время они слишком часто кочевали, что не было смысла приживаться к новому месту каждый раз. Но теперь Валя по-настоящему чувствовала себя маленькой хозяйкой и решила сделать из нового пристанища настоящий дом, свить их маленькое уютное гнездышко. Иногда она вспоминала произошедшее вчера: невольно вздрагивала, когда перед глазами отчетливо всплывало лицо матери, скатившаяся по нему слеза, словно треснула идеально строгая маска, годами не снимаемая, даже уже приевшаяся. Вспоминая страх и горечь на лице Оли, она погружалась в тоску. Как бы то ни было, Елена была ее матерью, воспитывала ее все эти годы и все делала для нее. Конечно, для Вали она не смогла стать родным человеком, но вот для сестры определенно была. И слышать ребенку что-то подобное про своего родителя — ужасно. Валя пыталась поставить себя на ее место, и если бы Оля высказывала при ней все недостатки папы, ей было бы очень и очень… неприятно. Даже нет, она была бы зла и не захотела больше общаться с такой сестрой… Возможно. От этой мысли стало грустно. Ведь с Олей ей как ни с кем другим хотелось поддерживать общение. Во многом именно из-за нее Валя стала больше улыбаться и раскрываться. На следующий день в школе Зануда как обычно пришла на пятнадцать минут раньше звонка. Ее сестра зашла в класс почти к самому началу урока. Увидев ее, Валя встрепенулась, хотела подойти и сказать… Что сказать? Вдруг Оля не захочет ее видеть, вдруг обижена? Тогда надо извиниться. Но… Валя не чувствовала себя виноватой, ей не хотелось просить прощения за те слова, ведь она ни на минуту не сомневалась в своей правоте. Оля тоже, завидев сестру, занервничала. Встретившись с Валей глазами, она быстро перевела взгляд и понуро, но бегло засеменила к своей парте. Поговорить все равно нужно было, Валя это понимала, и она этого хотела, но боялась, стыдилась и… На переменах к Оле почти всегда подсаживался Дима. Что-то показывал, разговаривал, подбадривал, видя ее печальный вид. Она начинала улыбаться, а Вале становилось… завидно. Больно. Дима все отдалялся и отдалялся, тянулся к ее сестре, и это было… предсказуемо, ожидаемо, но все равно горько. Валя дочитала ту книгу, первое литературное произведение, запавшее ей в душу. Кульминацией стало признание больной девушки в любви офицеру. Повествование было от первого лица, от лица этого самого офицера. Зануда никогда не думала, что с помощью слов можно передать настоящие чувства, и именно сейчас она прочувствовала все до мельчайшей детали. Она поняла всю боль безответной любви. Причем, и со стороны влюбленной, и со стороны того, кого любят. Терзания и муки офицера от того, что он не может ответить взаимностью, не может принять любовь искалеченной, бедной девушки, были прописаны так ярко и отчетливо, что Валя навсегда похоронила желание признаться Диме в любви. Он будет испытывать лишь страдания от этого, а ей этого не хотелось. Здравый смысл подсказывал, что глупой надежде не суждено сбыться — не любит ее Дима. И никогда не полюбит. За что ее можно любить? Она смотрела с горечью, как он ярко улыбается другой девушке, ее сестре — очаровательной, прелестной, доброй и ласковой. Одновременно она понимала, что нужно радоваться его счастью, ведь вместе с Олей они были бы чудесной парой, но… Долго наблюдать за их сближением не получалось, и она просто отворачивалась, погружаясь в некогда любимые учебники. После уроков в тот день Валя все-таки решилась подойти к сестре и заговорить. Осторожно подергала ее за рукав и, когда та обернулась, молчала, пытаясь отыскать нужные слова. — …Ты моя первая подруга. И…. Я не хочу… Я… П-пр… п-прости… Оля ничего не ответила и просто обняла ее в ответ, крепко-крепко. Валя с секунду стояла в растерянности, а затем поняла — слова здесь излишни, не нужно было искать их. Объятия как ничто другое могут выразить чувства: ее любовь к сестре, к самой лучшей подруге. Тем не менее, девочки все равно постепенно отдалялись друг от друга. Потому что Валя была загружена работой по дому — по новому дому — и учебой. Они больше не шептались по ночам и не рассказывали друг другу все, что душе угодно, они виделись только в школе, где почти не оставались вдвоем друг для друга. А самое главное — потому что Оля все больше сближалась с Димой. Как-то раз выходя из школы, Валя увидела у ворот мать и подумала, что они с Олей, должно быть, куда-то собираются вместе, но оказалось, что Елена ждала именно Валю. Подошла к ней — на лице не было того ужаса и слез, но все равно тень горечи все еще оставалась, и Валя почувствовала укол совести. Она вспомнила все сказанное и только сейчас поняла, что это было довольно жестоко. — Здравствуй, Валя, — сказала мать. — Не найдется времени поговорить со мной? Они заехали в то же самое кафе, где Елена предложила пожить у нее. Казалось, что это было уже давно, хотя по большому счету вовсе нет. Валя смотрела на свою мать, нервничающую и до сих пор подавленную, и решила все-таки сказать это: — Простите. — Елена вопросительно посмотрела ей в глаза. — Я тогда была слишком грубой. Я вовсе не… Просто мне не нравилось, как вы говорили о папе, совсем не зная, как много он сделал для меня. — Я понимаю, — после некоторого молчания ответила она. — Тебе незачем извиняться, ты была более чем права. Гоша… замечательный человек. И я знаю это. Всегда знала. Просто… Валя никогда не слышала в ее голосе столько боли, она даже заметила, как скапливаются слезинки на глазах матери. — Я любила его, — продолжала Елена, глядя куда-то в сторону, отдаваясь воспоминаниям молодости. На ее лице появилась слабая улыбка. — Только его одного, всегда. Он веселил меня, водил по каким-то странным местам, выдумывал что-то неординарное. Некоторые одноклассники дразнили нас, и меня это все время ужасно смущало, но твой отец, он был прямо героем, всегда заступался за меня. За нас. Улыбка от счастливых воспоминаний медленно стала сползать с лица, и в глазах женщины отразилась горечь. — Мы были слишком молодыми… Поторопились. Семья это ведь… не только любовь. И уж конечно, там нет места легкомыслию. Которое прямо витало вокруг нас, когда мы поженились. Все казалось таким простым и легким. Какими же беззаботными мы были! Валя неотрывно слушала эти откровения и понимала, что ее мать изливает душу впервые за много лет, что никогда прежде она не позволяла себе говорить об этом. Ей стало не по себе от этого понимания, и к горлу подступил противный комок. Но одновременно ей стало и легче — родители любили друг друга по-настоящему. Может быть, им и пришлось разойтись, но все-таки… Папа всегда любил маму, это Валя знала. И теперь убеждалась, что все было взаимно. Это не могло не радовать, хоть конец истории и оказался весьма печальным. — Когда появились вы с Олей, — продолжала Елена, — стало еще хуже. Мы оба с Гошей совершали ошибки, поступали неверно. Мне нелегко было говорить о разводе, но… я понимала, что по-другому никак. Я давала ему шансы, но вечно так продолжаться не могло. Нам нужно было разойтись. Я хотела оставить вас обеих себе, потому что… Гоша прекрасный человек! Да, это именно так, но… он безответственен. Я боялась, очень боялась за вас. И все-таки не могла отказать ему. Он любил меня. Я до сих пор помню ту боль в его глазах, когда я… Она обвила себя руками и впилась пальцами в плечи. — Сейчас думать над тем, а как было бы — глупо, бессмысленно. Что сделано, то сделано. Время вспять не повернешь и ничего уже не узнаешь. Вы с ним жили своей жизнью, мы с Олей своей. Я… действительно стала черствой, как ты и сказала. Оставшись с маленьким ребенком на руках, практически в одиночку, пришлось работать, не покладая рук. Я хотела сделать все для дочери. Чтобы она ни в чем не нуждалась. Уже тогда она была слаба здоровьем, нужно было очень много денег на врачей и постоянные лечения. И моя жизнь стала вертеться на деньгах, чтобы прокормить дочь. Как смешно сейчас понимать, что в итоге я от нее отдалилась на непозволительное расстояние. — Ее лицо тронула горькая усмешка. Затем она посмотрела прямо в глаза дочери, опустив скрещенные в замок ладони на стол. — Я не оправдываюсь перед тобой. Надеюсь, ты так не думаешь. Просто… я хочу, чтобы ты знала. Чтобы хотя бы попыталась понять. Я старалась как могла, но… ошибалась. С самого начала. Ты раскрыла мне глаза, и сейчас я понимаю, что все те оскорбительные слова, что я сказала Гоше, на самом деле были сказаны… наверное, из зависти. Он выбрал другой путь. Ему ведь тоже было несладко, молодому, неопытному, одному с маленькой тобой. Но он остался таким же чутким, заботливым, любящим отцом. Может, он и не мог дать тебе то, на что я была способна тратить заработанные деньги для Оли, но… он дарил тебе настоящую родительскую любовь. А я… иногда мне кажется, что я вовсе забыла это чувство. Поэтому когда я увидела вас, вот таких, я подсознательно провела параллели между нами. Мне хотелось оправдать себя перед самой собой, и я пыталась это сделать, в какой-то степени унижая Гошу. Я старалась показать ему, что он поступал неправильно, что должен был стать таким же, как я, потому что… глубоко внутри я завидовала. Валя сжала трясущиеся ладони матери в своих руках. Она не знала, что сказать, но чувствовала большую любовь, благодарность и жалость к ней. — Вы хорошая мама, — сказала Валя с улыбкой. — Я беру свои слова назад. И теперь знаю, что нельзя осуждать человека, не зная, через что он прошел. Спасибо, что рассказали мне это все. Я счастлива, что вы с папой любили друг друга. И счастлива, что раньше ошибалась на ваш счет. Они обнялись, и Валя снова подумала, как много могут передать безмолвные объятия. И она впервые почувствовала, что рядом с ней и вправду сидит ее родная мама. — Есть еще кое-что, что я должна рассказать, — добавила Елена. — Твоему отцу тоже позже хочу рассказать это… — Может, тогда поедем к нам?.. — предложила Валя. — Папа вечером вернется с работы, и вы расскажете, что хотели. Немного подумав, она согласилась. Когда час встречи наступил, Валя понимала, что ее присутствие будет лишним, что родителям нужно поговорить наедине, и вышла прогуляться. На улице было прохладно и сыро. Она прогулялась по двору, покачалась на качелях, боясь вернуться домой в неподходящее время, и уже когда совсем замерзла, все-таки решилась зайти. Она старалась не присматриваться к лицам родителей, зная, что это только их дело, сокровенное и личное, что ей не стоит лезть в их сложные отношения. Но вокруг царила легкость, которая заменила ужасную неловкость, что была в самом начале. Они выговорились друг другу, им полегчало. И этого было достаточно для Вали. — Теперь я еще раз извинюсь перед вами обоими, — сказала Елена. — Брось! Хватит уже этих дурацких извинений! — взмахнул руками папа. Он был почти как всегда весел. — Дослушайте меня, это очень важно… Как правильно сказала Валя — нельзя осуждать людей, не зная, что они пережили. Я не знала, через что прошли вы и как были обмануты, но теперь знаю. И отец, и дочь удивленно посмотрели на нее. — Да… То сложное дело, что мы никак не могли раскрыть на работе, наконец-то завершено. И… Я узнала вчера, что жертвами мошенников, которых мы очень долгое время пытались поймать, были и вы. Несколько секунд длилось молчание, Вале казалось, что она забыла, как говорить. Ей вспомнился тот странный звонок, как папа счастливо договаривался о сделке, и она тоже радовалась, но потом стала замечать, что что-то не так было в условиях договора. Однако было уже слишком поздно… Ей не хотелось вновь вдаваться в подробности их бегства от кредиторов и всех тех ужасных днях до переезда в этот город. — Их поймали? — наконец спросил папа с замершим сердцем. — Да, — твердо сказала Лена. — Они будут наказаны по заслугам. А вам все воздастся. Это казалось сном. Неужели черная полоса наконец-то сменяется белой?.. *** Все действительно шло замечательно. Валя была радостной. И лишь одно омрачало — сближение Оли и Димы. Она украдкой поглядывала в их сторону, все больше отдаляясь от обоих и погружаясь в тень. Она не напоминала о себе и отчасти даже сама желала, чтобы они о ней забыли. И с каждым днем их миры все больше вертелись вокруг друг друга, это замечали все. И особенно Зануда. Два человека, что помогли ей стать такой, какой она стала сейчас: более понимающей и открытой. Они научили ее радоваться жизни и показали, как интересен мир за пределами сухих страниц учебников. Больно было терять обоих одновременно. Конечно, можно было оставаться друзьями, но ей самой это казалось непосильной ношей. Дима… Она понимала головой, что не за что здесь цепляться, но сердце продолжало радостно подскакивать, когда он махал ей или просто появлялся в поле ее зрения. И продолжало ныть, когда он дарил свои улыбки другой. Но больше всего ее пугала зависть. Зависть сестре. И она ничего не могла поделаться с этим ужасным чувством. Она понимала, что так нельзя, и боялась его, но увы… Поэтому сама всегда избегала Олю. Провожала взглядами их, идущих вместе, и чувствовала себя брошенной. Потом понимала, что это ее вина, по большому счету, и становилось еще поганней. То, где она по-настоящему забывала об этих чувствах, были подготовки к олимпиаде по физике. Паштоха делал просто нереальные успехи и в последнее время решал задачи лучше Зануды. Это задевало ее самолюбие, но одновременно она гордилась им, радовалась его успехам. В такие моменты ее посещала мысль — какой же все-таки странный и нелогичный этот мир чувств и эмоций. Как можно одновременно испытывать так много противоположных ощущений? Юлия Витальевна (учитель по физике) от души веселилась, наблюдая за успехами самого проблемного ученика, подшучивала над ним, а он в ответ по-доброму препирался. Валя с улыбкой слушала их, продолжая решать. Сережа и по другим предметам стал заниматься лучше, учителя ушам и глазам своим не верили: парень, столько времени пинавший балду, на самой финишной прямой внезапно взялся за ум, стоило посадить рядом новенькую Зуеву. Хорошо же она на него повлияла, судя по всему! Когда учителя объявляли его хорошие оценки, обязательно вставляли комментарии вроде «Что с тобой случилось, Корнилов? Крыша поехала, видно!». Он цокал языком, закатывал глаза и отворачивался — весь его протест коту под хвост. А его соседка по парте лишь беззвучно смеялась, от всей души радуясь за него. Правда, они практически не разговаривали друг с другом. Сережа по-настоящему погрузился в учебу, догоняя все то, на что раньше плевал с высокой колокольни. А у Вали и своих забот хватало. К тому же ее до сих пор немного смущал их последний разговор. Что якобы она в него влюблена. Конечно, это было не так, но чего уж тогда она раскраснелась как рак. А он заметил (ну еще бы!) да еще и подразнил — стыд какой! И по носу щелкнул… После одной подготовки некстати пошел дождь и весьма сильный. Оба не взяли зонты, даже не думая над предстоящими осадками, и теперь сидели на первом этаже школы, дожидаясь их окончания. Валя бы поделала домашние задания: она чувствовала себя неуютно, когда ей еще предстояли дела, а она сидела просто так. Но у нее не было с собой нужных тетрадей, поэтому пришлось просто молча пялиться в окно. — Так и будем молчать? — зевнул Паштоха. Валя помолчала пару секунд, думая, был ли этот вопрос риторическим. — Можем поговорить, — наконец сказала она. — О физике? — скривил рот он. — …Можно о физике. — Нет, боже упаси. Ее стало слишком много в моей жизни в последнее время. — Но тебе ведь она нравится. Ее собеседник лишь тихо вздохнул. — Зачем тебе все это? Выпрашивала у учителей, просила… даже не зная, хочу ли я этого сам. Зачем? — ...Я не хотела, чтобы тебя исключали. Ей до сих пор было неловко. А что если Сережа ходит на эти подготовки просто потому, что она столько усилий приложила и почти заставила его посещать их? Но нет, ему ведь и вправду нравится… Должно нравиться. — Мое исключение тебя вообще не должно касаться. А ты даже до директора дошла… — Просто ты мне… — Валя осеклась. — Тебе и про директора известно? Но откуда? Директор мог рассказать Юлии Витальевне, а она что, передала Паштохе?.. В это слабо верилось. Сережа не ответил, отвернувшись. Валя ждала его ответа, но в конце концов поняла, что не дождется, и продолжила начатую речь. — Просто ты мне очень много в чем помог. Я чувствовала себя обязанной. И просто… мне не хотелось, чтобы тебя исключали. — Да не исключили бы меня, — поджал губы он. — Ты привык, что тебе идут все навстречу, что это последний год и выгонять нет смысла, но Юлия Витальевна по-настоящему хотела тебя исключить! — Она бы не смогла просто напросто. — …Но почему?.. — Валя чувствовала, что чего-то недопонимает. Не знает что-то важное. Паштоха наблюдал, как по той стороне окна быстро стекают вниз капли дождя, прочерчивая неровные дорожки, собираясь вместе и перегоняя друг дружку. — Дождь, видимо, будет идти еще долго, — сказал он. — Ладно уж, расскажу. Ты будешь первой, кто это узнает. И надеюсь, единственной. — Валя почувствовала и удивление, и любопытство одновременно. — Я сын завуча. Она и не поняла, как у нее чуть приоткрылся рот от удивления, пока Сережа легонько не поддел ее подбородок. Как он вечно любил издеваться на ее мимикой: то приставит два пальца к кончикам губ и приподнимет их, чтоб улыбалась, то брови домиком сделает ей, то еще что. Она и не думала о чем-то подобном. Как… как он мог быть сыном той строгой, молодой и собранной женщины? Хотя почему бы и нет, конечно, мог бы! Просто как-то неожиданно это. Вдруг Валя осознала, что именно завуч всегда находилась рядом, когда Зануда заступалась за ее сына. Поэтому он в точности знал ее слова. И вовсе это не заслуга Юлии Витальевны! — Поэтому сколько бы меня ни грозили исключить, этого бы ни случилось. И смысла учиться хорошо или плохо вообще не было. Странно, что ты почти все угадала. Ты, кто в сложнейших формулах и законах математики разбирается намного лучше, чем в людях. Просто взяла и раскусила, как все на самом деле было. — Значит… тебя и правду заставляли идти учиться туда, куда ты совсем не хотел? Я оказалась права? — Да-да. — И это была… завуч? — Как странно все обернулось. Точнее, оказалось. Паштоха кивнул. — Значит, тебя бы не исключили?.. И мой поход к директору был бессмысленным? — Ей вдруг стало весьма и весьма обидно. Как страшно ей тогда было! Неужели попусту весь переживаемый тогда страх? Сережа нахмурился. — Заявиться к директору с такой идиотской просьбой за чужого человека… Глупо, сказал бы любой. Да и кто бы мог подумать, что рациональная Зануда, которая все свои поступки привязывает к логике, вдруг выкинет что-то подобное? Я бы в жизни не поверил. Валя опустила голову… Это был, можно сказать, переломный момент, ее первый смелый поступок, после которого она стала свободней высказываться и показывать эмоции. Так неужели это было зря? Вдруг она почувствовала чужую ладонь на своем плече — Паштоха по-дружески похлопал ее пару раз. — …Но спасибо тебе, Зануда. — Она никогда не слышала подобной благодарности в голосе кого бы то ни было. Тем более от такого человека, который вечно шутит и придуривается! Она даже невольно посмотрела ему в глаза, чтобы удостовериться, правдива ли эта благодарность или вновь издевка. Да и с чего вдруг это «спасибо»? Он же сам тут только что распинался, что не было смысла в ее просьбе директору. Но стоило посмотреть ему в глаза, как стало понятно — он не шутит. Валя впервые увидела в глазах другого человека искреннюю благодарность. И это было непередаваемое чувство. Как здорово помогать кому-то, когда он в этом и правда нуждается… — Значит, все-таки не зря? — спросила она, улыбаясь. — Ни на секунду. Я сто раз пытался сказать матери, что не хочу идти на этого бухгалтера, но она считала меня ничего не смыслящим в жизни ребенком, который несет пургу. Ну и я… да, начал вести себя глупо, ребячился. Черт… неприятное ощущение, когда говоришь кому-то такое. — Я понимаю, — улыбнулась Валя. — Когда она пришла домой шокированная, я и сам растерялся. Передала слова директора, мол, я должен посещать какие-то подготовки по физике. А ты еще перестала появляться в школе, хотя я предполагал, что всему виной именно ты. А потом мать передала мне, что ты говорила физичке в учительской, мол, я умный, я люблю физику и все такое… — Валя покраснела. Да и Паштоха тоже был слегка смущен. — Но зато теперь мать наконец услышала меня. И больше нет смысла в моих, как ты говоришь, «протестах». Выходит, поэтому он и начал учиться, стал догонять и другие предметы. Теперь он ступил на тот путь, куда хотел. Валя поняла, что ее маленький смелый поступок, по большому счету, помог Сереже в куда большей степени, чем она планировала изначально. — Хотя я все равно не собираюсь прощать ее. Пф, даже ты, просидев со мной за одной партой полгода, лучше поняла меня, чем родная мать. Какое-то время длилось молчание. Валя переваривала все услышанное, а ее собеседник молча пялился в окно. Ему было немного стыдливо высказывать кому-то свои переживания, делиться мыслями и ощущениями, но если уж они все равно сидят в одиночестве в фойе школы, дожидаясь окончания дождя, почему бы и не высказаться одинокой Зануде. —Я никому не расскажу, — сказала она тихо. — Да и некому рассказывать. Мне приятно, что ты рассказал это. А твоя мама… Не злись на нее. Она же хотела как лучше. Родители заботятся о нас с самого детства, и когда мы вырастаем, не замечают, что мы сами вполне способны принимать решения. Что бы они не делали, они делают ради нас, думая, что так будет лучше. Она вспомнила свою маму, которая ради Оли стала работать как ума лишенная, хотя дочери больше нужна была ласка и тепло матери. Вспомнила отца, который, не спросив Валю, решил отдать ее, отказаться, потому что был уверен, что без него ей будет лучше. — Мы тоже можем хотеть сделать так, чтобы было лучше для другого, не зная точно, чего хочет он. Когда я уговаривала директора и Юлию Витальевну оставить тебя, я не знала, правильно ли поступаю. А вдруг все было бы совсем не так, ты бы меня мог возненавидеть… То есть… — Она посмотрела на него. — В общем, просто прости свою мать. Она любит тебя. Он повернул к ней голову, с интересом глядя прямо в глаза. — Ты так изменилась. Хотя… не знаю. Наверное, ты всегда такой и была. Просто сама не знала об этом. — Какой? — не поняла она. — Ну… — Паштоха задумался. — Смелой. И доброй. — Доброй? — переспросила Валя. Ее много раз называли черствой и бесчувственной. Она брала деньги с одноклассников за конспекты, никому не улыбалась и не имела друзей. Разве может быть Зануда доброй? — Именно так. Она нахмурилась. Добрыми людьми были определенно Дима и Оля — ласково улыбались всем, помогали, чем могли, со всеми дружили и никогда не просили ничего взамен. Она в глубине души хотела бы быть такой же. Неужели уже стала?.. Нет, Сережа явно что-то путает! — Доброта и дружелюбие — разные вещи, — словно прочитав ее мысли, сказал он. — Можно мило улыбаться всем, но в этом не будет… той ценности… Как-то так. Валя поняла, на что он намекает. Точнее, на кого. И встала на защиту: — Дима добрый, — нахмурившись, сказала она. Давно замечала Сережину неприязнь по отношению к Диме и не понимала ее. — Да конечно, добрячок еще тот. Пренебрежительный тон, которым это было сказано, задел ее. — Не понимаю, почему ты его так не любишь. — А я не понимаю, почему ТЫ его так любишь. На мгновение повисло молчание. Потом Паштоха неловко кашлянул и бросил корявое: «Прости», снова отвернувшись к окну. — За что?.. — спросила Валя, опустив голову и сжав в руках скамейку, на которой они сидели. — …За то, что я сказал. Уже ни для кого не было секретом, что Оля и Дима очень сблизились. Все в школе говорили об этом, мол, что-то да намечается, милые-то какие они вместе и тому подобное. Валя и без них все понимала. То, что Паштоха заметил ее чувство к Диме, наверное, было предсказуемым, но он так небрежно обмолвился, и теперь стало весьма неловко. — Ну да… Я люблю его. — Она сама удивилась, как ей удалось сказать об этом так спокойно. — Хотя и понимаю, что нужно перестать. Но это не так-то просто. Я стараюсь… ведь мне все равно не стать такой, как она… — «Как она»? — тут же переспросил Сережа. — Ты серьезно? — Его невероятное удивление почти напугало Валю. — Даже думать о таком не нужно. Ты — личность. Может быть, пока ты и сама не знаешь, какая ты, но ты — это ты. А она — это она. Вы похожи, но вы разные. И тебе не нужно подражать ей. Какой в этом смысл? — Она… хорошая. — Ну я не говорю, что плохая. И ты не плохая, это уж точно. Просто… будь собой. Намного ценнее любовь того, кто примет все твои недостатки и особенности, чем всеобщая симпатия, какой славится этот ненаглядный Дима. Или даже твоя сестра. Я ничего не имею против нее, я просто хочу, чтобы ты это поняла для себя. Так же, как твой поступок был намного ценнее, чем вечное дружелюбие Сафронова. — Он снова отвернулся к окну и резко встал. — Черт, этот дождь, похоже, вообще никогда не кончится. Ладно, пошли. Он взял ее за запястье и повел к выходу. Валя была в полной растерянности после его слов и стала недоуменно по инерции перебирать ногами, утягиваемая на холодную улицу, где лил дождь. — Тебе до метро? — спросил Паштоха, расстегивая свою куртку. — Д-да, — непонимающе ответила она, и уже в следующую секунду оказалась под Сережиной курткой вместе с ним. — Не так уж далеко, но лучше поспешить. Побежали, Зануда! Она осторожно схватилась пальцами за его футболку и засеменила рядом. Уже у самого метро до нее дошло, что она вполне могла бы снять свою куртку и так же бежать рядом, а не… почти в обнимку с ним. Подумал ли об этом Паштоха, неизвестно, но Валя всю дорогу думала лишь о том, что сказал он в фойе. Она — личность. В глубине души ей больше всего на свете хотелось услышать такие слова. Что она не просто кривое отражение ее прекрасной сестренки, а личность со своими достоинствами и особенностями. С недостатками… А по большому счету, недостатки ведь это и есть наши особенности, да?..