Джон, человек из Капитолия

Так в двенадцать лет Марк Корнелий Бонг-младший попал в кадетскую летную школу – первую ступеньку лестницы в небо. Тогда он еще не знал о напутствии Бонга-старшего педсоставу: выбить из внука дурь любыми, пусть даже самыми суровыми методами. Методы действительно оказались суровыми: почти спартанская обстановка, подъем ни свет, ни заря, железная дисциплина и деспотичные педагоги, рядом с которыми строгий дед выглядел едва ли не заботливой нянюшкой, изматывающие физические нагрузки, слишком тяжелые для его возраста - только бы он сломался. Он не ломался: стискивая зубы и упрямо сверкая синими, словно заветное небо, глазами, стойко терпел и ледяной душ, и многомильные пробежки по утрам, и внезапные тренировочные побудки среди ночи, и безосновательные придирки на экзаменах. Кроме всего прочего дед подсуетил любимому внуку полное гособеспечение, и школа, слывшая закрытым интернатом для избранных, стала для Марка не только учебным заведением, но и почти тюрьмой. В четырнадцать, с легкостью перемахнув отцовские шесть футов роста, Марк внезапно обогнал шестнадцатилетних одноклассников и оказался самым высоким в классе. В глазах окружающих он выглядел взрослым статным юношей - в душе же остался резко выросшим ребенком. Тогда же у него впервые прихватило сердце. Совсем несильно - сказался ли стресс ускоренного обучения, недетские нагрузки или десять дюймов роста, которые он одолел за последний год в школе, - но этого было достаточно, чтобы на желанной карьере летчика был поставлен большой и жирный крест. И хотя ежегодная обязательная медкомиссия не обнаружила на кардиограмме никаких отклонений, но гордость школы, лучший выпускник и заслуженный любимец учителей, он отчетливо помнил их рассказы о профнепригодности «сердечников» и потому всячески скрывал от медиков свой случайный приступ. Когда спустя два года Бонга-старшего вызвали в попечительский совет, тот вздохнул с облегчением: неужели суровые армейские будни заставили-таки его внука одуматься? Глава совета и почетный куратор школы, он же адмирал ВВС Гай Юлий Грант только сокрушенно пожал плечами. - Боюсь тебя огорчить, Марк, - притворно вздохнул адмирал, пряча довольный блеск в глазах, - но наша затея не удалась - твой мальчик успешно сдал выпускной экзамен… - Не понял? – он действительно не совсем понимал. – Но он же должен быть на втором курсе! - … и блестяще выполнил обязательный боевой минимум на тренажере… - Не понял… - … а также фигуры простого пилотажа, среднего, высшего - всю программу курса. - И? - И я, увы, не вижу ни одной причины, по которой я не могу перевести лучшего кадета школы на первый курс Высшей Академии авиации. Адмирал ожидал, что его старинный друг и соратник станет сыпать проклятиями, но Марк Корнелий Бонг-старший лишь усмехнулся в лихо закрученные седые усы. - Кровь гуще воды, - с усталой гордостью выдохнул он. – Да будет так. После изолированной от внешнего мира летной школы Академия авиации показалась Марку гудящим роем голодных ос. Огромные корпуса, светлые аудитории, сотни студентов, десятки преподавателей, лаборатории, тренажерные залы, учебные ангары, испытательные полигоны, благоустроенный по последнему слову техники кампус – все это разительно отличалось от того, к чему он привык за последние два года. Если спартанская обстановка кадетской школы Гранта прививала своим курсантам стойкость, выносливость и силу духа, то Академия баловала будущих капитолийских офицеров всевозможными излишествами, начиная со свободного графика посещения и заканчивая отсутствием учебной дисциплины как таковой. Муштрой рядового и младшего офицерского состава военно-миротворческих сил Панема в основном занималась Академия Второго дистрикта, здесь же учились – или делали вид, что учатся, – отпрыски знатных фамилий, для которых громкое звание и шитый золотом офицерский мундир для выхода в свет были важнее реальных знаний. Однако среди них встречались и те, кто ставил честь будущего золотого мундира выше личных благ и благополучий – и Марк Корнелий Бонг относился как раз к их числу. Были и другие перемены, которые коснулись его лично. Кроме сердечного приступа адские физические нагрузки школы дали и положительный результат - за первый же год в Академии Марк возмужал и раздался в плечах. Еще вчера шутившие над тонким долговязым первокурсником однокашники внезапно начали заглядываться на него всерьез. Высокий и темноволосый, хоть и не писаный красавец - по привычным капитолийским меркам, - Марк выделялся из толпы сверстников. Сдержанные безупречные манеры и наработанная годами дедовской и кадетской дрессуры осанка, острые скулы и чеканный капитолийский профиль с легкой горбинкой на носу - памятной отметиной из бурного детства, - пронзительно синие глаза и особенная, едва заметная, блуждающая в изломе губ полуулыбка магнитом притягивали как девочек, так и мальчиков. От откровенно интимных поползновений его спасало только старомодное дедовское воспитание - памятуя строгие наставления Марка Бонга-старшего, он с завидным упрямством сторонился поклонников обоих полов, предпочитая близким отношениям гордое одиночество. Подобно любимому герою античности, Александру Македонскому, рожденному полководцем, Марк Бонг-младший был рожден летчиком. Педагоги прочили ему блестящую карьеру, мандат в Сенате или как минимум место в военном Совете недавно избранного президента, Кориолана Сноу - он же не видел себя нигде, кроме как в кресле первого пилота «скайспукса», того самого не единожды проклятого дедом планелета-призрака, который так и не покорился его отцу. Науки, особенно прикладные и технические, давались ему легко; практические упражнения сначала на симуляторах, а после и на реальных планелетах, не представляли для прирожденного испытателя никакой сложности. Втайне завидуя его абсолютной памяти, однокашники и соседи по кампусу забавлялись тем, что будили его среди ночи и задавали каверзные вопросы. Сонно, не открывая глаз, с одинаковым успехом он мог пересказать хоть три закона роботехники, хоть принципы пилотирования самолетов древности – во всех подробностях, с указанием числа оборотов ротора или скорости при разбеге, необходимой для отрыва самолета от взлетной полосы. Его мало интересовало то, что не касалось заветной мечты, будь то политика, светская жизнь или мегапопулярная в Капитолии забава, Голодные Игры – все это проходило мимо, пока он часами торчал в спортзале, на учебном аэродроме или в технической библиотеке. Отвергнутые девушки распускали грязные сплетни, обвиняя его в латентном гомосексуализме; отвергнутые юноши, в свою очередь, сквозь зубы называли его фригидным импотентом. Он не обращал внимания на их клевету – зато с непостижимой точностью запоминал на слух сложнейшие расчеты по аэродинамике и с закрытыми глазами строил кривую Маха. --- Кроме обязательных технических и стратегических предметов в Академии читались и курсы лекций на выбор. Марк мечтал узнать как можно больше о Бонгах, о братьях Райт, о Циолковском и Амелии Эрхарт, о «боингах» и «стелсах». Обязательные предметы не давали ответов на мучившие его вопросы, и в качестве дополнительного факультатива он выбрал историю Панема, наивно решив, что уж этот курс расскажет ему все. Историю, как и многие другие гуманитарные науки - социологию, психологию, философию, - преподавал профессор Боггс. Чуткий и внимательный к своим ученикам, профессор сразу приметил талантливого, молчаливого и стеснительного студента. Он первым разглядел в Марке не только будущего блестящего летчика-испытателя, но и будущего тактика и психолога, и с той поры старался уделять юноше больше внимания. Со временем его лекции стали единственными, которые Марк не пропускал никогда, ни под каким предлогом - остроумный обаятельный профессор, как никто другой, умел удержать внимание огромного числа студентов, читая даже самую заурядную тему. Что уж говорить о жарких дебатах, которые разгорались в аудитории, когда речь заходила о проблемах офицерской этики, моделях экономического развития канувшей в небытие Северной Америки или политическом строе Панема – именно там Марк Корнелий Бонг-младший научился не только различать далекие для него понятия конституционной монархии или кризиса перепроизводства, но и озвучивать и отстаивать свою точку зрения. Именно благодаря профессору Боггсу у Марка появился, наконец, круг общения. Дети профессора, «безумные двойняшки», Кит и Кейт, учились с ним на параллельных курсах - Кит спал и видел себя разведчиком, а Кейт бредила авиаконструированием и техническим оснащением. Однажды, обедая у профессора, обычно робкий с девушками Марк набрался смелости и заговорил с его дочерью о «скайспуксах» - и порывистая и эмоциональная Кейт Боггс завалила ошалевшего от ее напора слушателя бурными негодованиями о том, какие, все-таки, безмозглые бездари обсчитывали спуксовскую систему полного исчезновения с радаров! Это ж надо быть настолько недалекими, чтобы тупо содрать «мозги» у безнадежно устаревших дедовских «стелсов» и даже не попытаться усовершенствовать их! А вот если бы они сделали так… или вот этак… Марк слушал ее рассуждения, затаив дыхание, не перебивая и не пытаясь встревать или спорить, и с удивленным восторгом всматривался в прозрачно-серые, горящие решимостью глаза – как в детстве всматривался в желанное высокое небо в барашках облаков. Его выручил Кит: иронично, на грани колкого поучения и тонкого стеба – совершенно в духе отца-профессора, - он посоветовал сестре прикусить язычок и обсудить с гостем куда более приличные слабому полу вещи, нежели неудачная электронная начинка сверхсекретных капитолийских планелетов. Запнувшись на полуслове, Кейт возмущенно вспыхнула, зашвырнула в брата подушкой, и все трое дружно расхохотались. С того дня Марк и двойняшки были неразлучны. Видя благосклонность детей, прежде лояльный к Марку профессор Боггс принял юношу как родного сына, и особняк Боггсов стал для Марка вторым домом, полным внимания и любви – той самой отеческой любви, которой недодал ему в детстве излишне строгий дед. Здесь Марк мог высказывать любые мысли и задавать любые вопросы. Мог читать любые книги – библиотека профессора оказалась едва ли не большей, нежели библиотека Бонгов, но в отличие от дедовской в ней можно было отыскать невообразимое количество как беллетристики, так и литературы по искусству, естествознанию, экономике, науке и истории. Здесь он впервые понял разницу между той историей, которую профессор Боггс читал студентам Академии, и той, которая хранилась в гениальной профессорской голове - здесь же впервые задумался о мире, в котором живет. Об уничтоженном за бунт и свободомыслие больше полувека назад Тринадцатом дистрикте. Об официально подписанном тогдашним президентом Панема договоре уцелевших провинций с Капитолием – пожертвовать малым, чтобы спасти большее. И о сотнях детей, чьи смерти по этому договору, с покорного молчаливого согласия оставшихся двенадцати дистриктов, все эти пятьдесят с лишним лет были любимой забавой и развлечением таких же знатных капитолийцев, как он. Профессор Боггс научил своего любимого студента думать и размышлять - и вместе с тем открыл ему глаза и заставил посмотреть вокруг. Внезапно Голодные Игры перестали быть для Марка просто названием популярного телешоу – и так же внезапно привычный для него мир рухнул. Внезапно две недели обязательных к просмотру трансляций в середине лета стали сущим адом, в сравнении с которым два года кадетской школы показались рождественскими каникулами. Внезапно и прежде не слишком общительного, Марка стало откровенно коробить от одного только вида однокашников, наперебой смакующих те или иные подробности гибели на Играх того или иного трибута. А на последнем курсе, как раз перед осенним выпуском и двадцатилетием, его ожидал настоящий удар: пекущийся о будущем лучшего выпускника, куратор выхлопотал для него в качестве первого места службы не абы что, а аж «труповозку» - так в Академии звали за глаза элитную летную команду, которая занималась зачисткой Арены во время Игр. Теплое и непыльное местечко, вылеты всего пару-тройку недель в году, без всякого риска, но зато с возможностью карьерного роста, если понравишься президенту Сноу – чем плохая работа? Большего кошмара нельзя было даже представить. Он не имел права отказаться от распределения – армейский устав подразумевал за подобное своеволие самое суровое наказание. Но в нем взыграла дедовская гордость: сделать из него, Марка Корнелия Бонга-младшего, потомственного летчика в шестом поколении – стервятника и мусорщика? - К черту. Лучше трибунал, - выдохнул он в перекошенное лицо ошалевшего куратора. Но трибунала не случилось. От служебного разбирательства и неминуемого расстрела его спас дед. И первый его учитель, адмирал Гай Юлий Грант. И, как оказалось много позднее, профессор Бенджамин Боггс.