Истории о самураях, их женщинах, любви и смерти. История четвертая

Вечером, когда Окита вернулся со свидания с Шидой, получив безмерное количество поцелуев, подаренных друг другу теперь, когда он переступил свою робость, он сидел на энгаве во внутреннем дворике, сладко жмурясь и любуясь осенним садом. Рядом суетился Содзо, которого он выпустил побегать. Обычно Окита, если не таскал зверушку с собой, держал ее в маленьком загончике рядом со свинарником, справедливо полагая, что свинке, пусть даже морской, место рядом с другими свинками. Рядом сидели и наслаждались последним теплом осени его товарищи – Сайто, Нагакура и Тодо. Харада, наконец-то сподобившийся признаться сестрице лучшего друга в своих чувствах, и при этом умудриться ничего не испортить, вместе с предметом своего обожания опять куда-то смылись, чтобы побыть наедине, и в этот раз Окита подумал о них тепло и совершенно без зависти – теперь у него было все, о чем он только мог мечтать, и это делало его милым и благодушным. Его радость омрачал только Сайто – тот как раз не так давно расстался со своей возлюбленной, и ходил чернее тучи. Любые попытки Окиты влезть другу в душу наталкивались на жесткий отпор, и как бы ему ни хотелось развеселить Сайто, у него ничего не выходило. Разговор шел о расецу68, о том, что начштаба Саннан-сан окончательно перешел на темную сторону, организовал Корпус Расецу из таких же страдальцев, и с одной стороны это было хорошо – отпала надобность в ночном патрулировании, Корпус прекрасно с этим справлялся, лучше их всех, но с другой уж больно жутко все это было, что разговор шел почти шепотом. - А я бы согласился выпить очимидзу, – вдруг проронил задумчиво Сайто. – Я ее всегда при себе ношу. Если вдруг случится так, что раны будут смертельны, я не раздумывая выпью. - С ума ты сошел? – возмутился Окита. – Ты что же, хочешь стать как они – жить только ночью, пить кровь? Ты слышал, как они орут, видел, как их корежит, когда им плохо? Это же мука, а не жизнь! - Жизнь вообще мука, – пожал плечами Сайто. – Зато это даст силу и способность быстро восстанавливаться после самых тяжелых ран. - И ради чего? Сайто снова пожал плечами. - А я бы тоже согласился стать расецу, – почесал набитое ужином пузо Нагакура и оглушительно пукнул. - Фу-у-у, Шинпачи-сан! – замахал рукой и захохотал сидящий рядом Тодо, зажав нос. - А тебе нельзя становиться расецу, – серьезно ответил Окита на заявление кумичо второго отряда. - Это почему же? – спросил лениво Нагакура. - Потому что умрешь от голода – расецу-пердун никогда не сможет подкрасться к своей жертве незаметно! – ответил с простодушной улыбкой Окита. Капитаны грохнули смехом, даже Сайто ухмыльнулся. Нагакура возмущенно заорал на Окиту, потом тоже заржал, и вся компания пропустила момент, когда на энгаву вышел Хиджиката-фукучо. - Окита-кун, – позвал тот. – Пойдем-ка со мной, есть разговор. Окита послушно встал и отправился следом за фукучо, который привел его в комнату Кондо-сама. - Садись, Соджи-кун, – пригласил Кондо, и когда Окита и замком присели, командир задумчиво посмотрел на свои руки, будто не зная, с чего начать, и потом поднял глаза и произнес: - Соджи, дело касается девушки, с которой ты встречаешься. - А что с ней не так? – напрягся Окита, готовый дать отпор любому, кто скажет хоть одно плохое слово о ней. - Ты ведь знаешь, как ее зовут? – спросил мягко Кондо-сама. - Камура Шида, – ответил Окита. - Кацура Шида, – многозначительно поправил его Кондо-сама, и Окита вскинулся, задохнулся, не в силах выговорить ни слова. - По кое-каким причинам по нашему приказу Ямазаки следил за ней с тех пор, как ваши отношения стали… кхм… столь длительными. Ты понимаешь, чья это сестра? - Кацуры Когоро69… – выдохнул Окита и поник головой. Кацура Когоро, Кидо Такаёши, Кидо Коин, Исчезающий Кацура… Так много имен, и всего лишь один человек – один, но из основных мятежников-империалистов, за кем охотились власти на протяжении нескольких последних лет. Кацура славился редкой способностью выворачиваться из, казалось бы, безнадежных ситуаций и смываться, будучи уже практически в руках. А его побег из общественного нужника через заднюю стену, выходящую на реку, когда самураи заставы у моста Санджо собственноручно отвели его туда и доверчиво ждали под дверью, Окита имел удовольствие практически лицезреть сам – он со своим звеном во время патруля как раз подошел к заставе, когда только подняли шум, и проломленную стену уборной видел своими глазами. Вот только на тот момент Кацуру уже не видел никто. Камура… Брат… Ее просьба встречаться и расставаться на нейтральной территории, позволение знать единственное место, где ее найти – в школе в Хигасияма… Ее стойкое нежелание позволить ему проводить себя якобы из-за гнева брата, а на самом деле чтобы не привести его к дому… Все кусочки мозаики встали на свои места. Неужели все это время она обманывала его и была с ним только потому, чтобы что-то выудить из него для брата? Выходит, юная девочка была из клана тодзама-даймё70, тех, которые после битвы при Секигахаре были вынуждены подчиниться новой власти сёгуната, а после смерти Тоётоми Хидеёши попытались примкнуть к Ишиде вместо Токугавы, потерпели поражение, за что получили статус «неблагонадежных», и все двести пятьдесят лет копили свою обиду на клан Токугава за свое неполноправное положение. Эти были не просто недовольные, эти были идейные – Чошу, Сацума, Тоса, те самые, кто возглавил Сонно Джои и составил костяк Ишин Шиши. Это было плохо. Очень плохо. Окита никогда не испытывал такого разочарования. Ему казалось, что его предали. Предал один из самых дорогих людей. Внутри все сжалось, налилось тяжестью, до боли давя грудь изнутри, глаза защипало. Еще не хватало при Кондо-сама и фукучо слезу пустить! - М-да, Окита-кун, угораздило тебя… То все смущался с девицами, то уж нашел так нашел, – хмыкнул Хиджиката. – Надеюсь, ты в порыве страсти ничего лишнего не болтал? - Тоши-кун! – укоризненно посмотрел на него Кондо. - Она никогда не задавала мне никаких вопросов! – с вызовом задрал подбородок Окита, но в голове мелькнуло: «Только всегда внимательно слушала, какую бы ты чушь ни нес». - Может быть, она вообще не в курсе, чем занимается ее брат? – неуверенно спросил Окита. - Да уж конечно, – усмехнулся замком. – Почему тогда она оказалась рядом с Шинсенгуми? - Это была случайность! Она шла в храм, когда мы пень взрывали! Она не могла подстроить, чтобы мы познакомились! - Кого ты пытаешься сейчас убедить? Нас или себя? Она могла специально крутиться возле наших казарм, чтобы рано или поздно воспользоваться случаем – это практически беспроигрышный вариант, прогуливающаяся возле казарм красотка рано или поздно привлечет к себе внимание кого-нибудь из отряда, причем рядовые подойти бы к ней не посмели, – спокойно возразил Хиджиката. - Она не такая… – тихо пробормотал Окита, не зная, куда девать глаза. Он не хотел в это верить, не хотел понимать очевидного, но и спорить было бессмысленно – все было слишком очевидно для простого совпадения. - Окита-кун… – снисходительно фыркнул Хиджиката. – Если бы она была в неведении о том, чем занимается ее брат, она бы не стала скрывать свою настоящую фамилию, разве нет? Повисло тяжелое молчание, которое, наконец, нарушил Окита. - Значит… значит не судьба. Карма… – едва слышно выдавил он. Кондо-сама, нахмурив брови, с болью в сердце смотрел на него. Он воспитывал Соджи с детства, стараясь заменить умершего отца, и знал своего ученика, как облупленного. Тот никогда не жаловался, никого не затруднял своими бедами, улыбался, когда ему было плохо или больно, всегда был неунывающим, умел поднять настроение другим. Удержаться от насмешек и ёрничанья было выше его сил, а уж если он не довел до нервного тика Хиджикату, считай, день прошел зря – так повелось с того самого дня, когда Хиджиката впервые появился в Шиэйкане. Мечником и убийцей Соджи был совершенным, безжалостным, хладнокровным и молниеносным, а главное, не испытывающим сожалений и душевных мук – идеальный воин, беспрекословно выполняющий приказы и не сомневающийся в их правильности. Но при этом он умудрялся сочетать вместе со всеми этими качествами мягкость, а порой и робость, и какую-то удивительную душевную чистоту. Сейчас Кондо в глубине души страдал оттого, что Соджи, испытывавший затруднения в общении с женщинами из-за своей застенчивости, впервые настолько привязался к девушке, и надо же было такому случиться, что именно эта, первая девушка, которую Соджи полюбил и которой доверился, причинила ему такое разочарование и боль. Больше всего Кондо-кёкучо опасался, что душевное страдание, которое Соджи, как всегда, запрячет глубоко ото всех чужих глаз, будет изъедать его изнутри до тех пор, пока парень не сорвется. А хуже того было то, что обжегшись на первом же опыте, он больше не сможет доверять женщинам. Воистину, все беды от них! - Что ты теперь собираешься делать? – участливо спросил Кондо, понимая, что для впервые влюбившегося Окиты это было настоящим ударом. - Я больше не стану видеться с ней. Так будет лучше для всех, – тихо, глухо, но очень твердо произнес Окита, не поднимая глаз от пола. - Ну зачем же? – задумчиво проговорил Хиджиката. – Теперь ты знаешь, что с ней нужно быть осторожным в своих словах. Зато у нас теперь появилась прекрасная возможность через нее подобраться к ее хитрожопому братцу. Она использует тебя, а ты будешь использовать ее. В конце концов, это даже придаст некую пикантность вашим отношениям – играть на грани. - Нет! – Окита поднял глаза и прямо посмотрел в глаза Хиджикаты. - Соджи-кун, это нужно. Нужно для нашего дела. Не мне тебе объяснять, – мягко сказал Кондо. - Нет! – Окита свел брови у переносицы и гневно посмотрел на своего обожаемого сенсея. – Я никогда не буду этого делать… с ней! - Окита-кун! – требовательно возвысил голос Хиджиката, так же раздраженно хмурясь и привычным жестом сложив на груди руки, словно отгораживаясь ими от собеседника. - Я сказал – нет! Я понимаю, что это может быть важным для нас, но я не могу… не хочу так! Простите меня! – Окита склонился в поклоне до самого пола, задержался, но когда он выпрямился, взгляд его был также прям и тверд. - Ладно, Соджи-кун, мы понимаем, что это известие огорчило тебя. Но все-таки мы просим тебя подумать. Это действительно очень важно, и это очень удачная возможность, – сказал Кондо, отпуская его. Он прекрасно понимал, что сейчас лучше не настаивать. Но Соджи, преданный делу Шинсенгуми всем сердцем, для которого «Макото71» было образом жизни, а не просто символ на стяге, успокоится, и когда взглянет на ситуацию с холодным рассудком, он согласится с тем, что это необходимо. И все сделает правильно, так, как и всегда делал. Кондо и Хиджиката могли в не сомневаться в кумичо первого звена – слишком долго они знали друг друга, слишком многое они разделили, слишком через многое им пришлось пройти плечо к плечу. Эта ночь была самой тяжелой в жизни Окиты. Он так и не смог уснуть, обдумывая сложившееся положение. Окита вспоминал все встречи с Шидой, все ее слова, взгляды, улыбки, анализировал, как бы это ни было больно, и не находил ничего, что бы доказывало, что Шида всего лишь использовала его ради информации. Он пытался быть объективным и не затуманивать разум картинами их нечастых и робких проявлений нежности друг к другу, но все равно встающие перед глазами картины причиняли мучение и вгоняли в тоску. Окита так не хотел верить в то, что его Шида, маленькая, нежная, юная и невинная Шида могла быть настолько превосходной актрисой и хитрой шпионкой. До самого утра он мучился дилеммой – то ли ему поставить точку в их отношениях, расстаться с ней, потерять ее навсегда, просто не прийти на свидание и больше никогда не приходить, мучительно стараясь изгнать из памяти ее образ и вырвать с корнем из сердца свою первую и оказавшуюся такой горькой любовь, то ли сегодня же спросить ее напрямую обо всем, что его терзало. К утру он все-таки решился на встречу. Не хватило у него сил отказаться от нее раз и навсегда. Вечером он решительно шагал на встречу с Шидой, заранее подготавливая слова, которыми он либо припрет ее к стенке, либо раз и навсегда уверится в ее невиновности. Окита понимал, что открывшись ей в том, что знает о ее брате, он навсегда потеряет возможность быть полезным для Кондо-сама и Шинсенгуми – даже если они с Шидой останутся связанными отношениями, она уже будет осторожной и никогда не выдаст ни капли сведений о брате. Окита с горечью думал о том, что сейчас очень сильно подводит своего сенсея и друга, почти отца, и что он может потерять его доверие, навредить делу и потерять уважение товарищей из-за того, что разнюнился из-за женщины и просрал редкую возможность добыть важные и необходимые сведения, поставил свою слабость выше дела, которому они все служат, не жалея жизни. Ему было стыдно и очень тоскливо, и чем ближе он подходил к оговоренному месту, тем быстрее разбегались мысли в его голове, не желая складываться в стройные и жесткие фразы. А когда он увидел Шиду, тоненькую, хрупкую, торопящуюся ему навстречу с противоположного конца улицы, как она озарилась искренней счастливой улыбкой и помахала ему рукой, он стиснул зубы и заставил себя не улыбнуться в ответ. - Здравствуй, Окита-кун! – радостно подбежала она, привычно семеня ножками в белых таби и деревянных гэта, и сделала несмелую попытку взять его за руку. - Здравствуй, Шида-чан, – мрачно ответил Окита и, довольно грубо взяв ее за руку, потащил по улице в сторону реки, где они обычно любили сидеть у моста. Нетерпение гнало его к тихому месту, где можно было поговорить без лишних ушей, и он широко шагал, не замечая, как позади бежит, оступается и запинается о камни Шида, удивленно глядя в его напряженную спину. Опомнился Окита только тогда, когда Шида вскрикнула и дернула его за руку. Он обернулся и успел подхватить ее, спасая от падения, и Шида оказалась в его объятиях, неловко прижав ладони к его груди и покраснев. - Ну что такое? – вздохнул Окита, глядя на нее сверху вниз. Она подняла встревоженные глаза и нерешительно улыбнулась. Ну как сердиться на нее? Разве только человек с камнем вместо сердца мог продолжать кипеть злостью, глядя в эти дивные доверчивые глаза. - Я ногу подвернула! – призналась Шида. Окита отстранился и посмотрел вниз – ремешок ее гэта порвался, и она стояла на одной ноге, приподняв вторую. Ну конечно, как он ее волок вдоль улицы, будто преступницу, на виду у всех, что Шида едва поспевала за ним в своем узком кимоно и гэта, не мудрено… Этим и должно было кончиться. Хорошо, что она не упала в грязь, это было бы совсем оскорбительно для нее. Окита присел на корточки и взял гэта, осматривая, что с ней делать. Шида покачнулась, и Окита, не в силах выносить свое отчуждение, взял ее за руку и положил узкую ладошку себе на плечо. - Держись, а то упадешь. Я попробую починить, – буркнул он и, достав из рукава тряпицу, оторвал от нее полоску и принялся прилаживать к оборванному ремешку. Шида молча стояла, держась за его плечо, но не задавала никаких вопросов. Тепло от ее ладони заставляло его сердце размякнуть, и он чувствовал на себе ее недоуменный и несколько испуганный взгляд, но у него не хватало духу поднять на нее глаза. Наконец, Окита справился с гэта, подставил ее Шиде под ногу, она нацепила и снова подняла на него глаза. - Окита-кун, что-то случилось? – не выдержала Шида тягостного молчания, явно чувствуя изменившееся к ней отношение Окиты. - Шида, как твоя настоящая фамилия? – бросился, словно в атаку, Окита, напряженно глядя ей в глаза. - Так ты знаешь… – побледнела Шида и опустила глаза. А он-то ждал, что она как-то объяснит ему свою ложь, развеет все его тревоги и сомнения, избавит от подозрений, но Шида лишь признала свою вину. - Ты забыла, кто я? Очень неосторожно со стороны твоего брата было подсылать тебя к нам, надеясь, что тебя никто не проверит, – зло бросил Окита. - Мой брат? Он не подсылал меня к вам! Ему это вообще ни к чему! – казалось, искренне удивилась Шида, вскинув открытый взгляд. - Ну конечно! – язвительно рассмеялся Окита. – Ты думаешь, кто-то в это поверит? Да Когоро себе волосы на заднице рвать готов, чтобы только заполучить любую информацию о планах Шинсенгуми. Так же как и мы, чтобы получить информацию о нем. - Когоро? – снова удивленно изогнула брови Шида. – Ах вот ты о чем… Моего родного брата зовут Таро. Когоро не родной брат мне, он приемный. Он родился в семье Вады Масакаге, и мой отец усыновил его семилетним. - Это что-то меняет? - Когоро давно не живет с нами, и если раньше я хотя бы что-то слышала, то сейчас вообще ничего не знаю о нем с тех пор, как войско Чошу было выбито из Киото после сражения за Дворцовые Врата. Я знаю, что он теперь в альянсе с теми, кто противостоял Чошу в том бою – с Сацума. И да… я знаю, что он один из Ишин Шиши. Но брат… Таро запретил мне не только говорить об этом, но и вообще вспоминать, – Шида выглядела честной и искренней, и слова ее казались правдивыми, однако Окита помнил старую мудрость: «Единожды солгавший…» - Почему тогда ты обманула меня? Почему назвала выдуманную фамилию? – все еще хмурясь и сердясь, спросил он. - Но она… она слишком опасна сейчас для того, чтобы назвать ее одному из Шинсенгуми. Когоро сделал ее опасной… В наше время одно лишь упоминание о малейшей связи с мятежниками может стоить головы, что уж говорить о родстве и одной фамилии! Да, он тоже мой брат. Но у него своя жизнь, и… Я клянусь тебе, что не имею к нему и его делам никакого отношения! И мне жаль, что я не могу открыто называть свое родовое имя, имя моего отца, которое Когоро ославил таким образом. Окита-кун, пожалуйста, пойми меня и прости! Я же не знала, что у нас с тобой все вот так сложится! Ты был один из Шинсенгуми, и я не могла сказать, я… я просто испугалась. А потом я так и не смогла сказать правду, я скрывала и очень боялась, что если ты узнаешь, то… то ты… ты откажешься от меня, а я бы этого не вынесла! Я же ни в чем, ни в чем не виновата! Я просто боялась потерять тебя, Окита-кун! – по щекам Шиды побежали слезы, и Окита сломался. Он закрыл глаза и подумал, что пропади они пропадом, все эти Ишин Шиши со своим Сонно Джои, и впервые в жизни пожалел о том, что он не простой парень, а капитан Шинсенгуми. Если бы он был далек от политики, разве имело бы для него значение, кем была его любимая женщина? Окита обхватил ее за плечи, прижимая к себе, привлек ее голову ладонью под затылок себе на плечо и пробормотал: - Ну не плачь, Шида, не нужно… Я обещаю тебе, я никогда не оставлю тебя. Пожалуйста, не плачь! Я не могу видеть этого. Ничего не изменилось, ты по-прежнему дорога мне, и ничто не сможет изменить этого. - Окита-кун… – беспомощно и тоненько пискнула Шида, обхватывая его руками за талию и прижимаясь. - Ну все, будет тебе, перестань, – прошептал Окита, прижавшись губами к ее виску. - Я так хочу, чтобы мы всегда были вместе! – всхлипнула Шида. - Мы всегда будем вместе, Шида, я обещаю, – тихо ответил Окита, искренне веря в это. Шида подняла заплаканное лицо и в этот миг была так невинна, так беспомощна и прекрасна, что сердце Окиты сжалось, в груди заныло и сдавило будто предчувствием беды. Он отчаянно впился в ее маленькие нежные губы, чувствуя, как она дрожит, прижимаясь сильнее, и отвечает ему так отчаянно, будто мысленно уже пережила их расставание, а теперь снова получила надежду на счастье. В тот вечер она впервые позволила ему проводить себя до дома, но просила все-таки никогда не входить, не говорить с братом и не давать ему знать, что она встречается с капитаном Шинсенгуми. По крайней мере, какое-то время. Возвращаясь в казармы темными безлюдными улицами, несмотря на примирение и прояснение ситуации полный безрадостных дум, в узком проулке Окита столкнулся с тремя ронинами, которые при виде его попытались скрыться, чем вызвали его подозрение. В ответ на приказ назваться и сказать, что они делают в это время здесь, незнакомцы одновременно атаковали Окиту. Бой не продлился долго – не с Окитой Соджи, кумичо первого отряда Шинсенгуми. Двое нападавших были повержены практически одновременно, третий припустился вдоль улицы, но далеко уйти ему не удалось. Задыхаясь от бега и пытаясь унять внезапно накрывшее головокружение и поплывшие пятна перед глазами, Окита привычным движением стряхнул с клинка кровь и посоветовал трупу: - Никогда не бегай от меча – умрешь уставшим. И вдруг его скрутил приступ неудержимого кашля, тяжелого, раздирающего гортань, не позволяющего вдохнуть. Ноги задрожали, подогнулись, и Окита, чувствуя знакомую слабость – предвестницу обморока – опустился на колени и уперся руками в землю, чтобы не упасть, продолжая кашлять. Приступ постепенно начал его отпускать. С трудом втягивая воздух, который, казалось, никак не мог развернуть сжавшиеся в спазме легкие, со свистом, хрипом и бульканьем пытаясь продышаться, Окита зажмурился, смаргивая с ресниц выступившие от кашля слезы и сплевывая вязкую слюну с мокротой. Когда дышать, наконец, стало легче, а в голове немного прояснилось, он ощутил во рту солоноватый железистый привкус и похолодел от страха. Распахнув глаза, он увидел на дороге прямо перед своими глазами темные пятна. - Опять… – выдохнул он, с ужасом разглядывая свою кровь. – Опять… Два дня Окита пролежал в казармах, принимая лекарства француза-хирурга, которые ему приносила его дочь, стараясь ни с кем не разговаривать. Держать привычную улыбку и маску не унывающего ни при каких передрягах оптимиста у него сил не было. Болезнь не давала о себе знать так долго и вернулась именно тогда, когда он уже поверил, что победил ее! Именно тогда, когда у него появилась еще одна причина, чтобы хотеть жить, самая важная причина после его желания быть полезным Кондо-сама и Шинсенгуми – Кацура Шида. Тоска глодала Окиту, злые слезы выступали на глазах, и он гневно утирал их тыльной стороной ладони. Как глупо и как несправедливо! Еще несколько дней Окита провел, не покидая казарм, хотя уже вставал и даже ненадолго выходил на улицу в садик подышать прохладным воздухом. Ему передали, что несколько раз к воротам казарм приходила молодая девушка и спрашивала о нем, но ее не пускали, сославшись на то, что, что кумичо первого отряда болен. Окита переживал о том, что Шида могла подумать, будто он все же отказался от нее после того, как узнал правду о ее семье, и скучал, страшно скучал по ней. Ему так хотелось, чтобы в минуты, когда ему было плохо и страшно, Шида была бы рядом, ухаживая за ним, поддерживая в нем силы жить и прогоняя тоскливые мысли о смерти. Но, в то же время, Окиту терзало сомнение, как теперь быть – если болезнь вернулась, он мог заразить ее, да и зачем ломать будущее юной девице, обрекая ее на жизнь с больным мужчиной, который, возможно, скоро умрет и оставит ее вдовой. Но спустя неделю Окита уже чувствовал себя значительно лучше, кровохарканье больше ни разу не повторялось, даже когда его иногда настигал приступ кашля, голова не кружилась, и было ощущение, что болезнь лишь напомнила о себе и снова отступила. То ли лекарства сделали свое дело, то ли воля Окиты заставила болезнь уйти, потому что сейчас никак, ну просто никак он не мог себе позволить умереть – не теперь, когда у него есть Шида, и когда в стране положение стало похожим на огромный нарыв, который должен был вот-вот прорваться. Он не мог оставить Шиду и Кондо-сама сейчас, просто не имел права. Теперь, как никогда, Окита хотел жить, хотя раньше не задумывался об этом. Для самурая смерть лишь окончание страданий и достойная награда, логичное завершение жизни, а сама жизнь лишь бег под дождем в поисках укрытия. Но именно сейчас Окита не хотел этой награды и жаждал еще хоть какое-то время наслаждаться дождем. Настроение его поднялось, и он отдал распоряжение провести к нему Шиду в случае, если она снова придет. И она пришла. Смущаясь внимания посторонних мужчин, попадавшихся ей на пути и с неприкрытым интересом разглядывавших ее, Шида прошла с сопровождающим ее дежурным и робко вошла в комнату Окиты. Он лежал на футоне, отдыхая после обеда, и, увидев Шиду, торопливо попытался подняться. - Нет-нет, лежи, Окита-кун, не нужно вставать, если ты болен! – замахала руками Шида, бросившись к нему, присев рядом с футоном на колени и мягко за плечи заставляя Соджи лечь обратно. - Я просто отдыхал, мне уже лучше, – воспротивился Окита и, задыхаясь от радости, обхватил ее за плечи, привлекая к себе. – Я так долго не видел тебя, Шида-чан, я так соскучился! - Я тоже соскучилась! Я так боялась за тебя! Я приходила несколько раз, но меня не пустили к тебе, сказали, что ты болен, и я не знала, что и думать – насколько опасна эта болезнь, или вдруг ты ранен, а я даже не могу быть рядом, чтобы позаботиться о тебе! Ты всегда лежишь тут один, да? И никто-никто не помогает тебе? – она обеспокоенно смотрела на него, вцепившись в его плечи. - Нет, конечно, ко мне приходят, и доктор, и товарищи, они помогают мне, но я почти все время спал, и особой нужды сидеть возле меня не было, – успокоил ее Окита. – Но если ты хочешь, ты можешь приходить навещать меня, пока я совсем не поправлюсь. Я уверен, что совсем скоро я буду снова здоров, и мы опять сможем гулять, и мы можем устроить с тобой праздник для нас двоих, пойдем в какое-нибудь особенное место, проведем весь день вместе… - Знаешь, Окита-кун, я так переживала за тебя все это время, и я очень многое передумала… И я подумала вот о чем… Может быть… если ты, конечно, хочешь… я могла бы остаться с тобой, чтобы всегда быть рядом и ухаживать за тобой… хотя бы пока ты болен… – Шида смущенно покраснела и уткнулась лбом Оките в плечо, пряча пылающее лицо. - Милая… – с нежностью выдохнул Окита, поглаживая ее по спине. – Это невозможно, хотя я был бы счастлив. Никто не позволит тебе остаться здесь, да и… ну как же это… я же не могу вот так… мы не женаты, а просто так… просто так я не могу, не с тобой, нет… - Разве это так важно? Для меня совсем не важно! – прошептала Шила, прижимаясь к нему. - Это для меня важно, Шида. Я мужчина, я старше, и я за тебя отвечаю. Не важно, перед кем – перед богами, твоим братом или своей совестью. Я мужчина, Шида, взрослый мужчина… пожалей меня – подумай о том, каково мне будет, если ты… если ты будешь слишком близко… ночью… Шида подняла на него глаза, снова заливаясь краской, но глаза его смеялись – Окита сумел все свести к шутке, хотя и говорил чистую правду. Шида улыбнулась в ответ и снова прижалась к нему, положив голову на плечо. - Хорошо, тогда я буду приходить к тебе каждый день. Ты ведь позволишь мне? - Конечно, я буду счастлив, – честно признался Окита, радуясь тому, что снова увидел ее, что она была сейчас с ним, ее теплу и нежности, и старался не думать о том, что его болезнь не ушла совсем, а лишь затаилась, давая ему еще немного времени. Каждый день Шида приходила к Оките, сидела с ним, развлекала разговорами, выводила на короткую прогулку и дарила умиротворение и радость. Но когда она уходила вечерами, к нему заходил Кондо или Хиджиката, и снова начинали уговаривать и настаивать на том, чтобы он воспользовался своими отношениями с Шидой и попробовал раздобыть информацию о ее сводном брате. И когда Окита в один из таких вечеров взорвался, едва не крича о том, что Шида не имеет никакого отношения к Кацуре Когоро, Хиджиката, как жестокий демон, припечатал его злыми словами о том, что Окита простодушный дурак, которого водят за нос, поскольку и родной брат Шиды, Кацура Таро, напрямую связан с Когоро и Ишин Шиши, и сама Шида несколько раз встречалась в чайной с каким-то ронином, которому один раз что-то передала. И даже если она сама никак не участвует в их деятельности, и ее просто используют для передачи сведений, Шида знает о ней, и наверняка понимает, что Таро такой же мятежник. В их доме пару раз собирались весьма странные личности, но захватить их Шинсенгуми не успели, а взять Таро и попробовать выпытать у него сведения Кондо пока приказа не давал. Хотя, помня случай с Фурутакой72, можно было с уверенностью сказать, что нет такого самурая, который не заговорил бы под пытками, есть просто недостаточно убедительные пытки, и нет на этого человека они-фукучо. Во время этого разговора Окита и Хиджиката впали в такую ярость, что Окита едва не вцепился замкому в ворот косоде, но в этот момент его снова скрутил такой жуткий приступ, что даже Хиджиката испугался. Он придерживал Окиту под спину и плечи, пока тот задыхался и надрывался кашлем, и заорал, чтобы срочно привели врача, когда обнаружил, что у того опять открылось кровотечение. Пока французский хирург прибежал на помощь, Окита заплевал кровью татами на полу и свалился в обморок, и к тому моменту лежал с посиневшими губами под присмотром Хиджикаты и самого Кондо, едва дыша с тяжелым свистящим хрипом. Сейчас стало совершенно ясно, что болезнь не только не отступила и не утихла, но и значительно прогрессировала. На следующий день, когда Окита чувствовал себя более-менее удовлетворительно, доктор Кассель, снова пришедший на осмотр, попросил оставить их одних и, помолчав, сурово сказал: - Мне очень тяжело говорить вам это, Окита-кун, но я буду честен. Болезнь зашла в критическую стадию. Сейчас я не знаю, сколько у вас осталось времени. Может быть, два года, а может быть, год. Окита вздрогнул и уставился в точку поверх левого плеча врача. Кассель продолжил: - Я неоднократно говорил вам, так же как и доктор Мацумото – полный покой, хорошее питание, умеренный образ жизни, тепло и запрет на нагрузки, а так же освобождение от патрулирования, кендо и уж тем более от участия в сражениях. Окита молчал, опустив глаза. - Вам нужно было оставить меч сразу после того, как в Икеда-я с вами случился первый приступ, и, возможно, у нас была бы возможность приглушить болезнь и продлить вашу жизнь. Сейчас я говорю с вами как мужчина с мужчиной. Если вы хотя бы теперь внемлете нашим с Мацумото-доно советам, у вас, возможно, будет еще пара лет. Если продолжите убивать себя, у вас может не быть и месяца. - Касерю-доно, зачем мне такая жизнь? Зачем мне эти пара лет, чтобы сидеть сиднем и гнить заживо? – Окита поднял на него ясные глаза и улыбнулся легкой улыбкой. – Лучше я буду полезен Кондо-сама, сколько смогу, и умру в бою. Знаете, есть такая притча – встретились ворон и орел. И орел спросил ворона, отчего он живет триста лет, а орел только тридцать? Ворон ответил, что всю жизнь питается мертвечиной. И орел тогда сказал – лучше тридцать лет есть свежее мясо с кровью, чем сто лет питаться падалью. - Глупо, Окита-кун, очень глупо. Я, конечно, буду делать все от меня зависящее, но если вы сами не хотите, я ничем вам не смогу помочь, – ответил Кассель. Два дня Окита лежал в полном бессилии. Хиджиката запретил пускать к нему Шиду, и все это время Окита с тоской думал о том, что он должен оставить ее. Эти мысли причиняли мучительную боль, но, видимо, другого выхода не было. Он не хотел передать Шиде свою болезнь, и при этом понимал, что если он продолжит видеться с ней, замком от него не отступится. Следить за Шидой и выпытывать у нее сведения Окита не хотел. Даже если она имела отношение к Ишин Шиши, она никогда не пыталась ничего узнать у него самого, Шида не использовала его, и Окита не хотел использовать ее. Он любил ее и искренне верил в то, что их встреча – случайность. Карма. Просто их сердца потянулись друг к другу, и никаких иных причин он не видел. Или не хотел видеть. Но чтобы обезопасить Шиду и от самого себя со своей болезнью, и от подозрений и посягательств замкома, которые могли для нее очень плохо закончиться, Окита решил поставить точку. Он и так слишком многого захотел, и, видимо, боги были правы, что не давали ему возможности встретить свою единственную женщину раньше – не зря ведь, нельзя ему, не имел права. И даже когда Окита сам вырвал у них этот дар, все складывалось так, чтобы они больше не встретились – если бы Окита тогда не осмелился удрать, прося друга прикрыть и подставляя его этим, то больше никогда не увидел бы Шиду, и так было бы лучше всем, ей в первую очередь. Но он осмелится удрать, и осмелился быть счастливым, хоть немного. И теперь, как подставлял Сайто, подставил Шиду. Принимать это решение было очень больно, но здоровье и спокойная жизнь Шиды были важнее. В конце концов, он самурай, мужчина, и он выдержит. Тем более что осталось так недолго. Нужно собрать все силы, сколько их там еще теплится, и сосредоточить их на помощи Кондо-сама. Раз уж все равно скоро пристанище от дождя будет найдено, так хотя бы дожить эти дни не просто в поисках этого укрытия, а с пользой для общего дела. Через несколько дней Оките снова полегчало, но на этот раз он уже не обольщался надеждой. Он лишь радовался, что ему отпущено еще немного времени быть в состоянии ходить и даже сражаться, а не валяться бессильной немочью, вызывая жалость товарищей и искреннее волнение Кондо-сама. В один из дней, неожиданно теплых, будто осень прощалась, виновато извиняясь, что скоро наступят холода, Окита отправился в район Хигасияма. Дойдя до дома, где Шида учила ребятишек, он нерешительно остановился перед воротами в ожидании, пока закончатся занятия. Окита медленно и размеренно дышал, стараясь успокоиться и собраться с мыслями, глядя на низкое темно-голубое осеннее небо и тусклое солнце, и думал о том, как же ему все сказать Шиде, чтобы она поняла и не слишком страдала. Когда дети снова веселой стайкой выбежали на улицу, он поймал последнего и попросил позвать Шиду-сенсея. Мальчонка кивнул, быстро убежал обратно, потом выскочил и дрыснул вдоль улицы догонять приятелей. Следом за ним вышла Шида. Когда она увидела Окиту, глаза ее радостно вспыхнули, счастливая улыбка озарила ее милое личико, и она сделала движение, будто хочет броситься к нему в объятия, но удержала себя – на улице было много народу. - Окита-кун! Ты поправился! Я приходила к тебе каждый день, но меня не пускали, говорили, что ты плох, и тебя нельзя беспокоить. Беспокоить! Как они могли говорить так! Я хотела быть рядом с тобой, заботиться о тебе, ухаживать за тобой! Они ведь наверняка опять оставляли тебя совсем одного! – щебетала Шида, а у Окиты внутри все сжималось, наливалось тяжестью, ощущением непоправимой беды и чувством невосполнимой потери. Пока он не сказал ей ничего, они все еще были вместе. Но сейчас, вот-вот, это все закончится, и никогда не будет, как прежде. Никогда больше в его сердце не разольется это пьянящее чувство безграничного счастья… - Шида, нам нужно поговорить, – выдавил Окита. - Опять? Ты снова думаешь, что я… – испуганно запнулась Шида. - Нет. Дело во мне. - Что? Что случилось, Окита-кун? – страдальчески вздернув брови и сжав руки в замок, едва не простонала Шида. Она будто чувствовала, что на этот раз будут произнесены такие слова, которые навсегда сделают ее несчастной. Маленькая птичка, испуганная и из последних сил цепляющаяся за хрупкую надежду, что сейчас все прояснится, и все будет как раньше. Окита никак не мог заставить себя произнести эти слова, чтобы грубо смять эту надежду. «Ну что же ты, остолоп! Давай! Иначе ты никогда ничего не скажешь! Ты же все решил, будь мужчиной!» – мысленно дал он себе пинка и, наконец, заговорил: - Шида, видят боги, как бы я хотел прожить остаток своей жизни вместе с тобой, привести тебя в свой дом женой, любить и оберегать, растить наших детей. Но обстоятельства сложились так, что теперь это невозможно. Я знаю, что и твой родной брат, и ты связаны с Ишин Шиши. - Но… - Подожди и послушай. Для кумичо первого отряда Шинсенгуми вы мятежники и преступники, для Окиты Соджи ты любимая женщина, которую через меня хотят использовать, и я не могу этого допустить. Быть со мной опасно для тебя и из-за твоего сводного брата и его соратников, и из-за моих друзей. - Но Окита-кун! Я могу бежать, оставить их всех ради тебя! Если выбирать между Сонно Джои и любовью к тебе, конечно, для меня важнее ты. Мне плевать на всех императоров и сёгунов, разве могут они иметь такое значение для меня, как ты? - Ты Кацура, Шида. Этого тебе не простят ни наши, ни ваши. Тебе отомстят. - Я могу спрятаться. Ты спрячешь меня и будешь приходить ко мне тайно, а когда все уляжется, мы поженимся, и уже ничего не будет иметь значения! - Это просто так не уляжется. Будет война, Шида. И чем она закончится, я не могу сказать. - Все равно, это не важно! Важно, что мы будем вместе! - Шида, пойми, пока я в Шинсенгуми, я не смогу даже защитить тебя от людей твоего брата, если они найдут тебя. А они найдут. Мы бы нашли, и они сумеют. И убьют за предательство Сонно Джои. - Мне все равно! Пусть убьют. Но пока они найдут меня, у нас будет хоть немного времени! – Шида стискивала пальцы, не зная, куда деть руки, заглядывая Оките в глаза с отчаянной решимостью убедить его во что бы то ни стало. Окита едва не застонал от бессилия, и тихо произнес: - Я не хочу хоронить и оплакивать тебя, Шида. Я не имею права пережить тебя. Я болен, Шида, мне осталось очень мало. При этих словах Шида вздрогнула всем телом, широко распахнула глаза и беззвучно охнула, закрыв рукой рот. Окита отвел глаза в сторону, не в силах видеть отразившееся на ее лице страдание, и твердо продолжил, добивая и ее, и себя: - Я скоро умру, и если ты сбежишь со мной от братьев и Ишин Шиши, а я покину тебя, кто защитит тебя тогда? И я не хочу, чтобы ты хоронила и оплакивала меня, не хочу, чтобы ты видела, во что я скоро превращусь… - Но, Соджи!!! – вскричала Шида, впервые назвав его по имени. – Даже если это и так, я хочу быть с тобой до последнего твоего вздоха, я хочу облегчить твои страдания, и даже если ты… не поправишься, я хочу быть рядом, чтобы заботиться о тебе, чтобы ты никогда не оставался один, чтобы последние твои дни были наполнены моей любовью! И мне плевать, что потом будет со мной! А хочешь, мы убежим вместе, убежим туда, где нет ни Шинсенгуми, ни Ишин Шиши! К морю, и я вылечу тебя, я все для этого сделаю! Она бросилась к нему, пытаясь уцепиться за плечи его косоде, но Окита шарахнулся от нее в сторону, поймал ее за запястья, не давая приблизиться, и мягко отстранил от себя. - Шида, милая, не подходи ко мне. У меня чахотка в последней стадии, я не хочу, чтобы ты заразилась, я не хочу тащить тебя за собой. Мы и так слишком долго были близки, и я боюсь думать о том, что уже, может быть, поздно. Я не хочу тебе такой судьбы. Если бы не это, я бы никогда не отказался от тебя. Я никогда себе не прощу, если погублю тебя. Сегодня мы видимся в последний раз. Я знаю, что поступаю жестоко. Мне очень больно терять тебя, но сейчас уже ничего нельзя исправить. И это лучшее, что я могу для тебя сделать сейчас. Прости меня, что не смог дать тебе ничего, кроме несчастья. Прошу тебя, забудь обо мне как можно быстрее. Так нужно, и так будет лучше. И… покажись врачу. - А если я тоже больна? Если я уже заразилась – ведь тогда нам не будет нужды расставаться! – дивные глаза Шиды с мольбой смотрели на него, и слезы потекли по щекам, крупные, горькие, срываясь с подбородка и оставляя темные капли на шелке ее светло-голубого кимоно. - Я буду молиться всем богам, чтобы этого не случилось, Шида. Ты слишком дорога мне. Ты самое дорогое, что у меня есть. Прости меня за все, если сумеешь, и не держи на меня зла. Я хочу, чтобы ты прожила долгую и счастливую жизнь. Ты обязательно будешь счастлива, я верю, а я буду присматривать за тобой оттуда, я стану твоим личным ками, который будет оберегать тебя от бед и следить, чтобы твое счастье не заплутало по пути к тебе. Прощай, Шида! Окита развернулся и быстрым шагом направился прочь. Ему в спину донеслось отчаянное: «Соджи!», но он не обернулся, чтобы не продлевать мучений ни ей, ни себе. Он сгорбился под тяжестью, навалившейся на него, и с ужасом ждал, что Шида сейчас побежит за ним с плачем и умоляющими криками, на виду у всей улицы, догонит, вцепится в плечи, и разве хватит у него сил оторвать ее руки и прогнать, хотя это будет единственным правильным решением? Но за Окитой никто не бежал, никто не звал его и не рыдал в голос. И когда Соджи заворачивал за угол, он бросил искоса взгляд назад. Шида так и стояла у ворот, прижав рукав ко рту, смотрела ему вслед полными безнадежной тоски глазами, вздрагивая в беззвучных рыданиях, и по щекам ее все так же безостановочно катились слезы. Боль занозой засела в сердце, тупо ноя и заставляя глаза щипать от набежавших слез. Окита сморгнул их и ускорил шаги. Чем дальше он уходил, тем больше его спина распрямлялась. Он все сделал правильно. Пожертвовал самым дорогим ради самого дорогого. Окита надеялся, что спас Шиду, и его жертва не будет напрасной. А Шида… Она так молода… она поплачет, погорюет и забудет его. Вокруг много мужчин, которые смогут сделать ее счастливой. А Окита самурай, и он выдержит. Это его расплата за наглость ухватить от этой жизни кусочек счастья. - Если и цветет раз в году папоротник73, то не для меня, – прошептал он себе, вытер рукавом выступившие слезы и улыбнулся. Прощай, глупый влюбленный Соджи. С возвращением, насмешник и язва Окита.