Грубо говоря, я пялюсь

- И чего же вы беситесь, господин учитель? Смотришь. Смотришь колко, едко, с вызовом. Разъедая всю мою защиту, все железные чувства. Господи, как же меня это всё уже... - Убить тебя мало, - отворачиваюсь. Ты не переубедишь меня своими голубыми глазами, не строй из себя героиню с прямым наглым взглядом! Когда говорю тебе об этом, ты только усмехаешься. - Злишься. Почему злишься? - Матой-кун, попрошу не фамильярничать с учителем! - ты вздрагиваешь, чуть не слетев с парты. А я рявкаю, я настолько взбешён, что даже не задумываюсь, как абсурдно и лицемерно звучит это фраза - это я-то, человек, который раздевался перед тобой столько раз, который так грубо пялится на тебя день за днём, смею что-то говорить о фамильярности! Нет, прошу, будь, будь со мной фамильярной, сколько влезет, когда хочешь и где хочешь - хоть в пустом, хоть в полном классе. Только не уходи. А ты ведь именно это и делаешь - фыркнув надменно и подхватив сумку - успеваю отметить, как одна из её ручек смешно падает с твоего плеча - нехотя сползаешь с парты и, повесив лохматую голову, уходишь. Лучше бы чёртовы ножницы к горлу приставила, правда. Приходится выкручиваться. Тебе ведь мои слова - как пощёчина, как удар в спину, на этот раз я тебя послал - вот, послушай, ты вовсе не моё сокровище, не думай, что от тебя у взрослого мужчины сносит крышу... Нет, чувствую, как будто внутри меня что-то стягивается в тугой узел - наверное, внутренности. Восстанавливаю в голове все твои сегодняшние невероятные тупости, злюсь заново, хмурю брови - нет, нет тебе прощения! - Я не закончил, - тоном, с которым тебе трудно спорить, только рычу коротко. - А я - уже, сенсей, - рычишь ты в ответ, ничуть не уступая. Как не избито, но мы с тобой - волки, и вот-вот вгрызёмся друг друг в глотки. Ты - потому что раздражает моя опека. Я - потому что не могу иначе... И меня это раздражает. - Останься, Рюко, - я серьёзно. Не уходи. Я выскажу тебе всё и сейчас. - ...Не фамильярничать! - не дав мне договорить, ты буквально срываешься с цепи и уходишь, выпрямившись по струнке. Хлопает оглушительно дверь класса, больно бьёт по голове - и всё. Я один, один со своей бурлящей злостью и гордостью... Ну всё, остынь, Айкуро! Ушла, и сама виновата, что такая буйная, глупая, несносная! Отставить... Чувство... Вины. Чёрт. Поэтому и нельзя было тебя отпускать. Оставшись в пустом кабинете, я начинаю остывать, успокаиваться, думать непослушной головой. И на меня тут же рушится всё - твои плохие ссадины на руках, прямой, обвиняющий взгляд из под насупленных угольных бровей, чувство вины... И тот миг, когда ты, вновь избитая, ничтожная, поломанная, врезалась с размаху в землю, и тебя затоптали, добили десятки грязных ног... А ты, ты всё кричала, что никогда не прекратишь свои никчёмные поиски! Но ведь стоит мне только заглянуть в твоё нахальное лицо - всё накатит снова, жгучая злость на дуру такую вернётся и снова обожжёт горло, а потом ещё и в лёгкие заберется сигаретным дымом, едким, настолько, что проберёт до костей. Обида и гордость коктейлем потекут по венам - и пошло-поехало, будем ругаться до хрипоты в полупустой школе, потому что ты опять с кем-то продралась и не заметила. Боже, как же это меня... ...Надо просто тебя вернуть. Мысль, такая наивная, зависла в воздухе, вытеснив всё остальное - и шум, и царапающую горло грусть. Точно. Стоит только снова увидеть твою нагло оттопыренную ярко-красную прядь, растянутую кофту, кривую усмешку, так похожую на ту, которую я иногда строю перед зеркалом, когда никто не видит - и ко мне вернётся свежая, что сырое кровавое мясо, злость. И пропадёт это дурацкое чувство. Как будто... Как будто я в чём-то виноват. Не сберёг, не заметил, не защитил... А что я могу, чего вы все от меня хотите? Я просто школьный учитель, а не герой какой-нибудь. И не стану им только из-за какой-то грубой девчонки, которая так уверенно и нагло ворвалась в мой мир и заразила этой глупой детской отвагой, как простудой. А кто тогда я такой?.. А я сейчас вам покажу, кто я такой. Айкуро Микисуги, учитель. Слишком взрослый, серьёзный и скучный, лохматый, как Божий одуванчик. И только рядом с тобой - грубоватый волк, острый на язык, без одежды и до ужаса, до дрожи настоящий. Слишком опасно так открываться кому-то. Все взрослые и серёзные знают это. А мы рискнём. Так бы поступили все грубоватые и настоящие волки. Загнанные - пусть, пусть и уставшие, и скрывающиеся, и пусть днём мы накинем неудобные шкуры овец. Но настоящие звери всегда зверьми будут, как бы не прятали клыки... Я просовываю голову в дверной проём. Огромная башка угрожает там и застрять. А потом я вижу тебя... Ты в отца такая быстрая? И несносная. Вот-вот выскочишь на лестничную клетку, маленькая и беззащитная, если посмотреть издалека. Бегать ты всегда молодец... А я заставлю тебя остановиться. Обернуться. Вернуться. - Матой Рюко-кун! Может, я выдаю желаемое за действительное, но, кажется, твои уши краснеют, а худенькие плечи, облачённые в Камуи, вздрагивают. Но ты стоишь спиной... И я всё ещё чувствую себя виноватым, что не могу сберечь эту хрупкую фигурку. В этот самый миг гадаю, что тебе сказать. "Не бегать по коридорам!" - нет, так ты только назло мне с лестницы слетишь головой вперёд. Тогда... - Матой-кун, ты тут нижнее белье забы-ыла! - хрипло, срываясь, надеясь на свой рискованный расчёт, я, как петух в шесть утра, бужу всех спящих на седьмом уроке. А в других классах идут занятия. И ты это знаешь. В других классах сопят над листками с контрольными работами, кусают нервно губы, считают минуты, подпирают кулаками лбы, перешёптываются, обгрызают ручки. И слышат всё, что происходит в коридоре. И конечно, тебя это бесит. Оборачиваешься, делаешь первый шаг вперёд, разгоняешься и ураганом летишь обратно. Возвращаешься, возвращаешься ко мне, на ходу зверея и сжимая в руках острые ножницы. Наверное, мне сейчас не позавидуешь. Но и сдавливающее рёбра чувство вины растаяло, как утренний туман. Я снова зол, буйно весел, готов ругаться до потери пульса и рычать. А ещё - бежать. Да, я готов бежать.